 |
Ящик розового шампанского: 2000 очков 10 глава
|
|
|
|
Закрываю книжку, отодвигаю ее, поднимаю голову и в ту же секунду цепенею.
Таркин стоит у бара, и официант указывает куда-то в сторону. Но Таркин смотрит не на официанта. Он смотрит на меня. Когда наши взгляды встречаются, у меня сводит живот от страха. Черт.
Вот черт. Что он успел увидеть?
Я быстро отдергиваю руку от книжки и набрасываюсь на шампанское. Потом притворяюсь, будто только что его заметила. Улыбаюсь Таркину, он, помешкав, улыбается в ответ. Потом снова исчезает, и я откидываюсь на спинку стула, чувствуя, как загнанно колотится сердце.
Спокойно. Веди себя нормально. Он наверняка ничего не заметил. Даже если и заметил… Подумаешь, заглянула в его чековую книжку. Тоже мне преступление. А если спросит, что я делала, скажу, что проверяла, верно ли он заполнил корешок. Да, точно, так и скажу.
Но Таркин не спрашивает. Он возвращается к столу, молча кладет книжку в карман и вежливо интересуется:
– Ты закончила?
– Да, – отвечаю я. – Спасибо.
Стараюсь делать вид, что ничего не произошло, но в голосе звучат виноватые нотки, и щеки у меня красные.
– Хорошо, – говорит он. – Что ж, я оплатил счет… может, пойдем?
И все. На этом наше свидание заканчивается. С безупречной вежливостью он открывает передо мной дверь пиццерии, ведет к парку, ловит такси и платит таксисту, чтобы тот довез меня до Фулхэма. Я даже не решаюсь пригласить его на чашечку кофе. Меня словно заморозило от страха, я не в состоянии вымолвить ни слова. Поэтому мы целуем друг друга в щечку, Таркин говорит, что вечер был прекрасный, а я судорожно благодарю его за приятно проведенное время.
И всю дорогу до Фулхэма гадаю, что же он успел увидеть.
Такси останавливается у нашего дома, я прощаюсь с шофером, вылезаю из машины и достаю ключи. Нужно принять ванну и спокойно обдумать произошедшее. Видел ли Таркин, как я заглядывала в его чековую книжку? Может, он только видел, как я подталкиваю ее поближе к его месту – как бы для его удобства? А может, он вообще ничего не видел?
|
|
|
Но тогда с чего он стал вдруг такой зажатый и вежливый? Нет, точно что-то видел. И что-то заподозрил. А потом, он же не мог не заметить, как я покраснела и прятала взгляд. Господи, ну почему у меня вечно такой виноватый вид?
Я же ничего не сделала. Просто поддалась любопытству. Это что, преступление?
Наверное, следовало что-то сказать – отшутиться. Обратить все в смешной и нелепый инцидент. Но что такого занятного можно придумать по поводу разглядывания чужой чековой книжки? Господи, какая же я дура! Зачем я вообще эту ерунду трогала? Надо было сидеть себе и потихоньку попивать шампанское.
Но… ведь он сам оставил ее на столе, так? Значит, ему нечего скрывать. И я не знаю наверняка, видел ли он, как я заглядывала в нее, так? Наверняка не видел. Просто у меня паранойя.
Я вставляю ключ в замок и уже чувствую положительный настрой. Ладно, Таркин распрощался без особой теплоты, ну и что с того? Может, его просто затошнило от шампанского. Или он не хотел торопить меня. Надо будет завтра послать ему милую записочку, еще раз поблагодарить за вечер и предложить пойти вместе на Вагнера. Прекрасная идея. Почитаю еще про прелюдии, и когда он спросит, которая из них меня так восхищает, отвечу четко и со знанием дела. Точно! Все будет хорошо. Не надо волноваться.
Открываю дверь, расстегиваю пальто, и сердце мое сжимается от страха. Сьюзи поджидает меня в прихожей. Она сидит на ступеньках, и выражение лица у нее какое-то странное.
– Ох, Бекки, – укоризненно качает она головой. – Я только что говорила с Таркином…
– Понятно. – Стараюсь придать голосу спокойствие, но страх прорывается наружу. Я отворачиваюсь, снимаю пальто и медленно разматываю шарф. Тяну время. Что он ей сказал?
|
|
|
– Насколько я понимаю, нет смысла спрашивать тебя «почему?».
– Ну… – еле слышно мямлю я. Ох, покурить бы сейчас.
– Пойми, я тебя ни в чем не обвиняю, просто мне кажется, ты должна была… – Сьюзи опять вздыхает. – Неужели ты не могла отшить его помягче? У него был очень печальный голос. Ты знаешь, бедняжка и правда запал на тебя.
Что-то не вяжется. Отшить его помягче? Облизываю пересохшие губы.
– Что… Что он тебе сказал?
– Он просто позвонил напомнить, что ты забыла зонтик. Видимо, официант бросился за вами, но ты уже уехала. Я, конечно, спросила его, как прошло свидание…
– И… что он сказал?
– Ну, – Сью пожимает плечами, – сказал, что вы хорошо провели время, но ты ясно дала ему понять, что не хочешь больше встречаться с ним.
– Ой.
Я опускаюсь на пол, совершенно обессиленная. Так вот в чем дело. Таркин все же видел, как я заглядывала в его чековую книжку. И у меня теперь нет никаких шансов. Но он не сказал Сьюзи, что я сделала. Он меня защитил. Сделал вид, будто это я его отшила. Повел себя как истинный джентльмен.
Он вообще весь вечер вел себя как джентльмен. Был со мной добр, мил и вежлив. А я беспрерывно врала ему.
Мне хочется заплакать.
– Ужасно жаль, – говорит Сьюзи. – Я понимаю, что это твое дело, но Таркин – славный парень. И так давно в тебя влюблен! Вы были бы прекрасной парой, – льстиво поглядывает она на меня. – Неужели у него совсем нет шансов?
– Пожалуй… нет, – скрипучим голосом отвечаю я. – Сьюзи, я устала. Пойду лягу.
И, не в силах посмотреть ей в глаза, встаю и иду в свою комнату.
БАНК ЛОНДОНА
Лондон – Хаус
Милл – стрит
Миз Ребекке Блумвуд
Берни-роуд, д. 4, кв. 2
Лондон
23 марта 2000 года.
Уважаемая миз Блумвуд.
Благодарим Вас за проявленный интерес к нашему банку и Ваше заявление на ссуду в нашем банке.
К сожалению, «покупка одежды и косметики» не считается достаточной причиной для выдачи такой крупной необеспеченной ссуды. Поэтому Ваше заявление не было одобрено нашими экспертами.
Еще раз благодарим за проявленный интерес.
С уважением,
Маргарет Хопкинс,
консультант по ссудам и займам.
|
|
|
Банк Эндвич
Филиал Фулхэм
Фулхэм-роуд, 3
Лондон
Миз Ребекке Блумвуд
Берни-роуд, д. 4, кв. 2
Лондон
24 марта 2000 года.
Уважаемая миз Блумвуд.
Пишу с целью подтвердить нашу встречу, запланированную на понедельник, 27 марта, в 9.30 в нашем офисе в Фулхэме. Администратору при входе скажите, что Вам назначена встреча у г-на Смита.
С нетерпением жду нашей встречи.
С уважением,
Дерек Смит,
менеджер.
ЭНДВИЧ – ПОТОМУ ЧТО МЫ ЗАБОТИМСЯ О ВАС
Никогда в жизни мне не было так плохо, как на следующее утро. Никогда.
Первое чувство после пробуждения – боль. Вспышки боли всякий раз, когда пытаюсь повернуть голову, открыть глаза, осознать элементарные вещи – кто я, где я, какой сегодня день и где я должна быть.
Какое-то время лежу неподвижно, с трудом, но жадно втягиваю воздух, словно борясь за жизнь, еще теплящуюся в моем несчастном теле. Но вскоре начинаю задыхаться от переизбытка кислорода, к лицу приливает кровь. Чтобы не скопытиться окончательно, приказываю себе дышать спокойно и медленно. Вдох… выдох, вдох… выдох. Очень скоро я вернусь к жизни и все будет хорошо. Вдох… выдох.
Значит, так… Ребекка… Правильно. Меня зовут Ребекка Блумвуд… Кажется. Вдох… выдох, вдох… выдох.
Что еще? Ужин. Я вчера где-то ужинала. Вдох… выдох, вдох… выдох.
Пицца. Я ела пиццу. С кем? Вдох… выдох, вдох…
С Таркином.
Выдох.
Господи, Таркин.
Смотрела его чековую книжку. Все пропало. Я сама все испортила.
Знакомый прилив отчаяния захлестывает меня, и я закрываю глаза, пытаясь унять пульсирующую боль в висках. Вспоминаю, как вчера вернулась к себе в комнату и нашла полбутылки виски. Недопитая бутылка – мне когда-то подарили ее на презентации шотландского фонда – стояла в комоде. Я ее открыла и, хотя терпеть не могу виски, сделала… ну… пару глоточков. Что, по-видимому, и объясняет мое сегодняшнее самочувствие.
Я заставляю себя медленно сесть и в вертикальном состоянии прислушиваюсь к звукам. Сьюзи дома нет. Я одна.
Одна наедине со своими мыслями.
И этого, надо сказать, я вынести не в состоянии. Голова чугунная, во рту сухо, ноги трясутся. Но я должна встать. Должна отвлечься. Мне нужно выйти, выпить где-нибудь кофе.
|
|
|
Каким-то образом мне удается сползти с кровати, доковылять до комода и посмотреть на себя в зеркало. То, что я вижу, мне совершенно не нравится. Кожа зеленая, как у мертвеца, волосы прилипли к лицу. Но самое страшное – это выражение глаз: в них пустота и ненависть к себе. Вчера у меня был шанс, великолепная возможность, причем на блюдечке с голубой каемочкой. А я выкинула ее на помойку. Господи, какая же я дура. Мне даже жить не стоит.
Иду на Кингз-роуд, хочу затеряться во всеобщей суете. Воздух свежий и трескучий, и на улице мне почти удается забыть о событиях прошлого вечера. Почти, но не совсем.
В кофейне заказываю чашку капуччино и стараюсь пить как ни в чем не бывало. Как будто все в порядке, сегодня воскресенье, и я, как обычно, собралась по магазинам. Но ничего не получается. Не получается сбежать от собственных мыслей. Они роятся в голове, крутятся, как заезженная пластинка.
Если бы только я оставила в покое его чековую книжку. Если бы я не была такой тупицей. Все шло замечательно. Я ему очень понравилась. Мы держались за руки. Он хотел снова пригласить меня на свидание. Господи, если бы все можно было вернуть, начать вечер заново…
Не думай об этом. Не думай, как все могло сложиться. Невыносимо. Если бы я не напортачила, сейчас бы, наверное, пила кофе в компании Таркина. И скоро, совсем скоро могла бы стать пятнадцатой в списке самых богатых женщин Британии.
А теперь… что теперь?
Я по уши в долгах. В понедельник я должна быть на встрече с менеджером банка. И я понятия не имею, что мне делать. Ни малейшего.
Я скорбно отхлебываю кофе и разворачиваю шоколадку. Есть не хочется, но я все равно запихиваю шоколад в рот.
А хуже всего то, что Таркин мне теперь нравится. По части внешности, конечно, не подарок, но он очень добрый и по-своему забавный. И брошка эта очень милая.
И ведь он не сказал Сьюзи, за каким гадким занятием меня застукал. И так доверчиво слушал, когда я врала про Вагнера и про этих дурацких скрипачей. Ужасно наивный.
Господи, вот сейчас я действительно заплачу.
Я быстро вытираю глаза, допиваю кофе и встаю. На улице сначала замедляю шаг в нерешительности, но потом снова ускоряюсь. Может, хоть встречный ветерок сдует эти жуткие мысли.
Но я все иду и иду, а легче не становится. Голова болит, глаза красные, и мне срочно нужно выпить. Нужно хоть что-нибудь сделать, чтобы полегчало. Выпить, закурить или…
Я поднимаю глаза и понимаю, что стою напротив «Октагона». «Октагон» – мой самый любимый в мире магазин. Целые этажи с одеждой, аксессуарами, украшениями, подарками, кофейнями, барами и цветочными салонами, где тебя посещает внезапное желание заполнить весь свой дом цветами.
|
|
|
И со мной мой верный кошелек.
Мне нужна какая-нибудь мелочь, чтобы приободриться. Футболка или что-то еще. Да хоть зубная паста. Мне нужно что-нибудь купить. Много тратить не буду. Просто войду и…
Я открываю двери. Господи, какое облегчение. Это тепло и этот свет. Вот где мой мир. Моя среда обитания.
Но даже направляясь в отдел футболок, я не чувствую привычного удовольствия. Оглядываю полки, пытаясь вызвать в себе то волнение, которое сопровождает процесс покупки, но почему-то сегодня его нет. Я все равно выбираю топ с высоким воротом и серебряной звездой на груди, перекидываю его через руку и убеждаю себя, что мне уже легче. Потом вижу полку с халатами. Вообще-то новый халат не помешает.
Ощупывая белоснежную махровую ткань, я слышу тихий приглушенный голосок: «Не делай этого. Ты вся в долгах. Не делай этого».
Да, все так.
Но, откровенно говоря, сейчас это не имеет никакого значения. Поздно что-то менять. Я уже в долгах, а больше долг или меньше – не важно. Я почти яростно перекидываю халат через руку. Потом мне попадаются на глаза тапочки из такой же ткани. Понятно, что покупать только часть комплекта нет смысла.
Налево от меня находится касса, но я прохожу мимо. Я еще не все выбрала. Иду к эскалатору и поднимаюсь на этаж выше. Пора купить новое одеяло. Белое, под цвет халата. И пару подушек, и покрывало из искусственного меха.
Каждый раз, когда сдергиваю с полки очередную вещь, меня накрывает волна восторга, как вспышка салюта. И на несколько секунд все кажется прекрасным. Но потом искры гаснут, я снова погружаюсь в холодную мглу и лихорадочно оглядываюсь в поисках чего-то еще. Огромная ароматизированная свеча. Ароматический гель для душа и молочко для тела. Мешочек сухой отдушки. Беру того, и другого, и третьего. И всякий раз – теплая вспышка света, а потом снова тьма. Вот только вспышки все слабее и слабее. Ну почему это приятное ощущение не задерживается? Почему мне не становится радостнее?
– Вам помочь? – Незнакомый голос прерывает мои мысли, и я вижу девушку в униформе – белая рубашка, льняные брюки. Она смотрит на кучу вещей, сваленных возле меня на полу. – Может, я подержу кое-что, пока вы выбираете?
– Ой, – говорю я и тоже смотрю на кучу у своих ног. Хм, немало набралось. – Нет, не волнуйтесь, я… просто оплачу то, что уже выбрала.
Кое-как нам вдвоем удается перетащить все барахло к стильной кассе с гранитным прилавком в середине зала, и кассир начинает пропускать товар через сканер. На подушки снизили цену – а я и не знала, – и, пока она уточняет их стоимость, за мной выстраивается очередь.
– Всего триста семьдесят фунтов, – говорит кассирша и улыбается. – Как будете расплачиваться?
– Э-э… карточкой, – отвечаю я, роясь в сумочке. Пока она проверяет карточку, я смотрю на пакеты и думаю, как же все это допереть домой.
Но тут же отметаю эту мысль – не хочу вспоминать о доме. Не хочу вспоминать о Сьюзи, о Таркине и вчерашнем вечере. Вообще ни о чем.
– Простите, – извиняется кассирша. – Но с вашей карточкой проблемы. – Она возвращает мне карточку. – Что-нибудь другое у вас есть?
– Ой, – суечусь я, – да… есть еще «ВИЗА».
Господи, как неловко. И кстати, что там с моей карточкой случилось? По-моему, с ней все нормально. Надо будет в банк пожаловаться.
Банк. Завтра утром у меня встреча с Дереком Смитом. Боже. Нет, не думай об этом. Быстро подумай о чем-то другом. Посмотри вокруг.
За мной стоит несколько человек, и некоторые уже начинают демонстративно покашливать. Все ждут. Я оглядываюсь, встречаю взгляд женщины позади меня и неловко улыбаюсь.
– Нет, – говорит кассирша. – Эта тоже не годится.
– Что? – в шоке оборачиваюсь я к ней.
Как это моя «ВИЗА» не годится? Почему? Это же «ВИЗА», в конце концов! Ее принимают по всему миру. Что тут происходит? Ерунда какая-то. Что за…
Мысли мои внезапно спотыкаются, по спине пробегает неприятный холодок. Те письма. Те письма, что я засовывала в комод.
Они же не могли… Не могли заблокировать мою карточку. Не могли?
Сердце задергалось в панике. Ну да, я знаю, что не слишком регулярно платила по счетам, но мне нужна моя «ВИЗА». Просто необходима! Они не могут вот так просто заблокировать ее. Меня начинает трясти мелкой дрожью.
– Вас ждут люди, – говорит кассирша, указывая на очередь позади меня. – Так что если вы не можете оплатить товар…
– Конечно, могу, – задыхаясь, говорю я и понимаю, что опять краснею. Трясущимися руками достаю серебристую кредитку «Октагон». Она лежала за другими карточками, и я давно ею не пользовалась. – Вот. Запишите все на этот счет.
– Хорошо, – резко бросает кассирша и проводит карточку через магнитное устройство.
Пока мы ждем авторизации запроса по карточке, я стараюсь вспомнить, оплатила ли свой счет в «Октагоне». Они ведь присылали мне гневное письмо? Что-то про долги. Но я наверняка давно все оплатила. Ну если не все, то хотя бы часть…
– Мне придется позвонить, – говорит кассирша, глядя на экран кассы. Она быстро берет трубку и набирает номер. – Если я продиктую вам номер счета…
Позади меня кто-то громко вздыхает. Чувствую, как кровь все больше и больше приливает к лицу. Я не в силах ни оглянуться, ни сдвинуться с места.
– Понятно. – Кассирша кладет трубку. Она смотрит на меня, и у меня подкашиваются коленки. Теперь на ее лице нет ни тени вежливости или учтивости – одна лишь враждебность. – Наши финансовые службы просят вас срочно связаться с ними, – сердито говорит она. – Я дам вам их номер.
– Хорошо. – Я стараюсь говорить как обычно. Как будто это вполне нормальная просьба. – Хорошо, я им позвоню. Спасибо. – И протягиваю руку за карточкой. Покупки меня уже не интересуют. Единственное, чего я сейчас хочу, – поскорее отсюда убраться.
– Простите, но ваш счет заблокирован. – Кассирша и не думает понижать голос. – Мне придется забрать у вас карточку.
Я смотрю на нее, не в силах поверить в происходящее. От удивления у меня даже лицо зачесалось. Позади происходит какая-то возня – все вдруг стали многозначительно подталкивать друг друга в бок и кивать в мою сторону.
– Если у вас нет других платежных средств… – Кассирша выразительно смотрит на ворох вещей у кассы. Мой махровый халат. Мое новое одеяло. Ароматическая свеча. Огромная кипа всякой всячины. Вещи, которые мне не нужны. Вещи, за которые я не могу заплатить. Внезапно от одного вида этого барахла мне становится тошно.
Я беспомощно мотаю головой. Чувствую себя так, словно меня поймали за кражей.
– Эльза, – говорит кассирша, – разберись тут, пожалуйста. Клиентка не будет оформлять покупку.
И вторая кассирша с подчеркнуто равнодушным видом отодвигает кучу подальше, чтобы она не мешала им работать.
– Следующий.
Женщина, стоящая за мной, подходит к кассе, стараясь не смотреть на меня, и я медленно разворачиваюсь. Меня в жизни так не унижали. Кажется, весь этаж на меня глазеет – покупатели, продавцы, кассиры, – и все перешептываются и тычут пальцем: «Видели ее? Видели, что случилось?»
На ватных ногах я бреду к выходу, не решаясь поднять глаз. Какой кошмар. Надо поскорее выбраться отсюда. На улицу…
И куда пойти? Домой, наверное.
Но вернуться к Сьюзи я тоже не могу – опять выслушивать, какой замечательный этот Таркин. Или еще хуже, наткнуться на него самого. Господи. Мне от одной мысли дурно делается.
Куда же податься?
Я, пошатываясь, вываливаюсь на улицу, отворачиваюсь от насмешливо глядящих мне вслед витрин. Что делать? Куда идти? Такая пустота в голове. Я едва не теряю сознание от обволакивающего страха.
Останавливаюсь на перекрестке. Жду, когда загорится зеленый свет, и блуждаю пустым взглядом по витрине с кашемировыми жакетами. И вдруг при виде пушистой розовой кофты я чувствую комок в горле, и в тот же миг к глазам подкатывают слезы облегчения. Я знаю, куда пойти. Я знаю место, где меня всегда ждут.
Дома, у мамы и папы.
Когда, в то же воскресенье без предупреждения появившись у родителей, я объявила, что хочу пожить у них несколько дней, они нисколько не удивились.
Мою просьбу они восприняли даже слишком спокойно, отчего у меня тотчас возникло подозрение, что они ожидали такого исхода с тех самых пор, как я переехала в Лондон. Неужели они каждые выходные ждали, что я вернусь к ним без вещей и с покрасневшими от слез глазами? Как бы там ни было, вели родители себя очень спокойно и естественно – как санитары «скорой помощи».
Хотя, конечно, санитары не стали бы пререкаться по поводу того, как лучше спасать пациента. Через несколько минут я уже готова улизнуть в сад, чтобы дать им возможность договориться о моей дальнейшей судьбе.
– Иди наверх и прими горячую ванну, – советует мама, как только я ставлю на пол свою сумочку. – Ты, наверное, устала!
– Она не обязана принимать ванну, если ей этого не хочется! – возражает папа. – Может, она выпить хочет! Дорогая, выпить хочешь?
– Это, по-твоему, разумно? – Мама кидает на папу многозначительный взгляд, говорящий «А что, если она стала алкоголичкой?!», который я, видимо, должна не заметить.
– Нет, выпить мне не хочется, а вот от чая не отказалась бы, – встреваю я.
– Конечно! – вскрикивает мама. – Грэхем, поставь чайник! – И еще один многозначительный взгляд.
Как только папа исчезает в направлении кухни, мама подходит ко мне и шепчет:
– Милая, у тебя все нормально… ты хорошо себя чувствуешь?
Кажется, ничто в мире не заставит тебя расплакаться так, как мамин сочувственный голос.
– Ну, – блею я, – бывало и получше. Просто у меня… сейчас сложная ситуация. Но все будет хорошо. – Я пожимаю плечами и отвожу глаза.
– Ты знаешь, – шепчет она еще тише, – твой отец не такой уж старомодный, как кажется. И я уверена, что если нужно присмотреть за… малышом, пока ты работаешь…
Что?
– Мама, не волнуйся! Я не беременна!
– Я и не говорила ничего такого, – краснеет она, – просто хотела поддержать тебя.
Господи, ну что у меня за родители. По-моему, они смотрят слишком много сериалов. Наверняка они даже надеялись, что я беременна. От какого-нибудь коварного женатого любовника, которого они потом могли бы из мести убить и закопать под своей верандой.
И что это еще за бредовое выражение «поддержать тебя»? Моя мама ни в жизнь бы так не сказала, если бы не эти дурацкие сериалы.
– Ладно, пойдем, посидим, чайку хлебнем, поболтаем.
Я следую за ней в кухню, и мы все трое усаживаемся за стол. И знаете, это славно. Крепкий свежий чай и шоколадные кексы. То, что нужно. Я зажмуриваюсь и с наслаждением прихлебываю чай. Потом открываю глаза и вижу своих родителей, разглядывающих меня с откровенным любопытством. Мама тут же изображает улыбку, а папа покашливает, но я понимаю, что им ужасно интересно узнать, в чем же дело.
– Ну, – осторожно говорю я, и они дружно вскидывают головы. – У вас все в порядке?
– Да, – отвечает мама. – У нас все хорошо. Опять молчим.
– Бекки, – скрипучим голосом начинает папа, – у тебя какие-то проблемы? Ты, конечно, можешь не говорить, если не хочешь, – быстро добавляет он. – Но я хочу, чтобы ты знала: мы всегда будем с тобой.
Очередной мыльно-оперный идиотизм. Нет, моим родителям явно надо почаще отрываться от телевизора.
– Деточка, у тебя самой все в порядке? – ласково спрашивает мама, и у нее такой понимающий и добрый голос, что я неожиданно для себя самой ставлю кружку на стол трясущимися руками и выпаливаю:
– Честно говоря, не совсем. Не хотела вас тревожить, поэтому ничего раньше не говорила… – Чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.
– Что случилось? – взволнованно вопрошает мама. – Господи, неужели наркотики?
– Да нет же! – почти кричу я. – Просто… просто… – Я снова хватаюсь за кружку с чаем.
Признание дается труднее, чем я думала. Ну же, Ребекка, скажи это.
Я закрываю глаза и крепче сжимаю кружку.
– Дело в том, что…
– Что? – торопит мама.
– В том, что меня преследуют. Мужчина… по имени Дерек Смит.
Воцаряется долгая тишина, которую нарушает только громкий выдох отца.
– Я так и знала, – хрупким голосом возвещает мама. – Я знала, что тут что-то не так!
– Все знали, что тут что-то не так! – Папа резко опускает локти на стол. – Бекки, сколько это уже продолжается?
– Ну… несколько месяцев. – Я гляжу в кружку. – Это очень действует на нервы. Не то чтобы это серьезно, но у меня просто не выдержали нервы.
– А кто такой Дерек Смит? – спрашивает папа. – Мы его знаем?
– Вряд ли. Я познакомилась с ним… э-э… по работе.
– Конечно! – вскрикивает мама. – Такая симпатичная и умная девушка с такой успешной карьерой… я это предвидела!
– Он тоже журналист? – спрашивает папа, и я отрицательно мотаю головой:
– Он работает в банке «Эндвич». И он… звонит мне, говорит, что курирует мой счет. У него так убедительно получается.
На кухне тишина – родители переваривают услышанное, а я съедаю еще один кекс.
– Тогда, – наконец говорит мама, – нам придется позвонить в полицию.
– Нет! – пугаюсь я, и по всему столу разлетаются крошки. – Не надо! Он никогда впрямую не угрожал. Я даже не могу сказать, что он меня действительно преследует. Просто докучает. Я решила ненадолго исчезнуть…
– Ну, – папа переглядывается с мамой, – это можно понять.
– Поэтому, – добавляю я, крепко зажимая руки меж колен, – если он позвонит, скажите ему, что я уехала за границу и вы не знаете, как меня найти. И… если позвонит кто-то другой, говорите то же самое. Даже Сьюзи.
– Ты уверена? – хмурится мама. – А не проще позвонить в полицию?
– Никакой полиции! – быстро отвечаю я. – Он тогда почувствует свою важность. Я лучше ненадолго исчезну.
– Хорошо, – соглашается папа. – Если нас спросят, тебя тут нет.
Он протягивает руку и сжимает мою ладонь. Я вижу по его лицу, как он взволнован и озабочен. Ненавижу себя. Мне так стыдно, что я готова расплакаться и рассказать им всю правду.
Но… я не могу. Как я скажу своим любящим родителям, что их «преуспевающая» дочка на самом деле завравшаяся дура, да еще по уши в долгах?
Итак, мы ужинаем (пирогом из супермаркета), смотрим вместе детективный сериал по Агате Кристи, потом я поднимаюсь в свою старую комнату, надеваю старую ночнушку и ложусь спать. А на следующее утро, впервые за несколько недель, просыпаюсь счастливая и отдохнувшая.
Самое главное – сейчас, рассматривая потолок своей детской комнаты, я чувствую себя в полной безопасности. Защищенной от внешнего мира мягким и теплым коконом. Здесь меня никто не достанет. Никто не знает, что я здесь. Не будет ни гадких телефонных звонков, ни гадких писем, ни гадких посетителей. Тут мое убежище. Весь груз ответственности снят с моих плеч. Мне будто снова пятнадцать лет, и мне не о чем беспокоиться, кроме домашнего задания (но у меня и его нет).
Наконец к девяти часам я вылезаю из постели и понимаю, что далеко отсюда, в Лондоне, Дерек Смит ждет меня в своем кабинете. Смутное волнение охватывает меня, и на мгновение я даже решаю позвонить в банк, извиниться. Однако тут же отбрасываю эту шальную мысль. Ни в коем случае. Я не хочу признавать даже сам факт существования этого банка. Я хочу все забыть.
Все. Ничего этого нет. Нет банка «Эндвич», нет «ВИЗЫ», нет «Октагона». Они стерты из моих мыслей и из моей жизни.
Единственное место, куда я звоню, – на работу. Не хватало еще, чтобы меня уволили за прогул. Трубку берет Мэвис.
– Привет, Мэвис, – хриплю я. – Это Ребекка Блумвуд. Передай, пожалуйста, Филипу, что я заболела.
– Бедняжка! – откликается Мэвис. – У тебя бронхит?
– Не знаю. Я еще к врачу не ходила. Мне пора. Пока.
Вот и все. Один звонок – и я на свободе. Никто ничего не заподозрит – с чего бы? Какое облегчение. Как, оказывается, легко сбежать. Как просто. Надо было давно так сделать.
Но где-то глубоко скребется подлая мыслишка, что я не смогу прятаться тут вечно. Что рано или поздно мои долги меня настигнут.
Но это произойдет не сейчас. И вообще не скоро. А пока я об этом не стану думать. Лучше налью себе чашку чая, посмотрю передачу «Утренний кофе» и обо всем забуду.
Когда я вхожу на кухню, папа сидит за столом и читает газету. Пахнет тостами, радио настроено на канал Ретро. Все как в старые добрые времена. Тогда все в жизни было просто и легко – никаких долгов, никаких счетов, никаких угроз по почте. Меня охватывает ностальгия, и я отворачиваюсь к плите, моргаю, чтобы прогнать навернувшиеся слезы.
– Интересные новости. – Папа тычет пальцем в газету.
– Да? – Я кладу пакетик чая в кружку. – Какие?
– «Скоттиш Прайм» перекупили «Флагстафф Лайф».
– Понятно, – равнодушно отзываюсь я. – Кажется, я слышала, что это должно случиться.
– Все вкладчики «Флагстафф Лайф» получат огромные бонусы. Говорят, таких еще никогда не платили.
– Ого. – Я пытаюсь придать своему голосу заинтересованность, потом беру журнал с советами по домоводству и читаю свой гороскоп.
Но что-то вертится у меня в голове. Что-то знакомое. «Флагстафф Лайф»… где я это слышала? С кем-то о них говорила… Ну конечно!
– Мартин и Дженис, наши соседи! Они вкладчики «Флагстафф Лайф»! Уже пятнадцать лет.
– Тогда им повезло. Чем дольше срок, тем больше выплаты, по-видимому.
Папа с шуршанием переворачивает страницу, а я усаживаюсь за стол с чашкой чая и журналом. Так нечестно, обиженно думаю я, проглядывая несколько рецептов пасхальных куличей. Почему мне, например, не платят никаких бонусов? Почему никто не перекупит банк «Эндвич»? Тогда бы моих бонусов хватило на все долги. А еще лучше, если бы они заодно уволилили Дерека Смита.
– Какие планы на сегодня? – спрашивает папа.
– Никаких. – Я отпиваю чай. Планы на будущее? Никаких.
Зато есть приятное и спокойное утро: я помогаю маме перебрать старые вещи и отложить кое-что для местной благотворительной распродажи, а в полпервого мы идем на кухню – съесть по бутерброду. Я смотрю на часы, и в голове проносится мысль, что три часа назад я должна была зайти в банк «Эндвич», но мысль эта как далекий-далекий отзвук. Сейчас вся моя лондонская жизнь кажется нереальной. Мое место тут. Вдали от толпы большого города, рядом с моими родителями, в домике, где жизнь течет тихо и неторопливо.
|
|
|
