Глава 13. Обилие субкультур

В тридцати милях к северу от Нью-Йорка, неподалеку от его башен, автомобилей, от его городских соблазнов, живет молодой таксист, бывший солдат, который с гордос­тью носит на теле 700 хирургических швов. Это швы не от ран, полученных на поле боя, и не последствия автомо-

бильной аварии. Это результат его излюбленного отдыха: состязаний на родео.

Из скромных доходов таксиста этот человек ежегодно тратит более 1200 долл. на содержание собственной лошади в конюшне и тренировки. Время от времени, прицепив к машине трейлер для перевозки лошадей, он проезжает не­многим более ста миль до городка в Филадельфии под на­званием Кау-Таун. Здесь вместе с такими же, как он сам, он участвует в ловле диких лошадей арканом, борьбе с быч­ком, езде на оседланной дикой лошади и других рискован­ных состязаниях, главный приз в которых — периодическое появление в больнице на машине «скорой помощи».

Несмотря на то что Нью-Йорк близко, он не вызывает у этого парня восхищения. Когда мы познакомились, ему было двадцать семь лет, и за всю жизнь он был в Нью-Йорке всего два или три раза. Все его интересы сосредоточены на арене родео, он — член крохотной группы фанатов родео, образующих малоизвестный андерграунд в Соединенных Штатах. Они не профессионалы, которые зарабатывают себе на жизнь, занимаясь этим атавистическим видом спорта. И не простодушные люди, которых пленяют ковбойские са­поги, шляпы, джинсовые куртки и кожаные пояса. Это кро­хотная, но подлинная субкультура, затерянная в огромном и сложном мире наиболее высокоразвитой в технологичес­ком отношении цивилизации в мире.

Этой странной группе отдана не только страсть так­систа, но и его время и деньги. Она оказывает влияние на его семью, его друзей, на его мысли. Она вводит ряд стандартов, по которым он судит себя. Коротко говоря, она дарит ему то, что многие из нас с трудом ищут: само­идентификацию.

Технологически развитые общества, далекие от того, чтобы быть однообразными и монотонными, подобны со­там с весьма колоритными группировками — хиппи и лю­бители старых автомобилей, теософы и фаны «летающих тарелок», аквалангисты и парашютисты, гомосексуалы, ком­пьютерщики, вегетарианцы, спортсмены, занимающиеся бодибилдингом, и «Черные мусульмане».

Сегодня сокрушительные удары супериндустриальной революции буквально раскалывают общество. У нас увели­чивается число этих социальных анклавов, групп и мини-культур почти так же, как число моделей автомобиля. Те же самые дестандартизирующие силы, которые создают боль­ший индивидуальный выбор продуктов и произведений культуры, дестандартизируют и наши социальные структу­ры. Вот почему с кажущейся внезапностью появляются та­кие новые субкультуры, как хиппи. Действительно, мы живем во время «субкультурного взрыва».

Нельзя недооценить важности этого. Поскольку мы все находимся в большой мере под влиянием, наши личности формируются воздействием субкультур, которые мы выби­раем, сознательно или неосознанно, чтобы идентифициро­вать себя. Легко высмеять хиппи или необразованного молодого человека, который готов получить 700 швов на теле в попытке проверить себя и найти себя. Но мы все участники родео или хиппи в одном смысле: мы тоже ищем свою личность, «прикрепляясь» к неформальным культу­рам, сообществам или разного рода группам. И чем больше выбор, тем труднее поиски.

Рост числа субкультур более всего очевиден в мире тру­да. Множество субкультур возникает вокруг профессий. Таким образом, по мере того как общество движется к боль­шей специализации, оно порождает все большее разнооб­разие субкультур.

Научное сообщество, например, делится на все более узкие сегменты. Это накладывается на структуру офици­альных организаций и ассоциаций, число которых быстро увеличивается, специализированные журналы, конферен­ции и встречи. Но эти «явные» тематические различия со­провождаются также «скрытыми». У исследователей раковых заболеваний и астрономов не просто разная работа; они разговаривают на разных языках, стремятся выработать свой тип личности; они думают, одеваются и живут по-разному. (Эти различия настолько очевидны, что зачастую проника­ют в межличностные отношения. Женщина-ученый гово-

рит: «Мой муж — микробиолог, а я физик-теоретик, и у меня возникает вопрос, существуем ли мы друг для друга».)

Ученые одной специальности стремятся держаться вме­сте, образуя тесную маленькую субкультурную «ячейку», к которой они обращаются за одобрением и поддержкой, ко­торая определяет и манеру одеваться, и политические взгля­ды, и стиль жизни.

По мере развития науки появляются новые специаль­ности и соответственно новые неформальные группы. Ко­ротко говоря, специализация порождает субкультуры.

Этот процесс клеточного деления внутри профессии ярко виден в финансах. Уолл-стрит был когда-то относи­тельно однородным сообществом. Один выдающийся со­циолог, наблюдающий финансистов, говорил: «Обычно бывало так — вы приходили сюда из собора Святого Пав­ла, зарабатывали много денег, были членом теннисного клуба, владели домами на Северном побережье, а ваши дочери начинали выходить в свет. Вы добивались всего этого, продавая акции своим бывшим однокашникам». Это, возможно, несколько утрированная картина, но Уолл­стрит был действительно одной большой белой англо-сак­сонской протестантской [WASP] субкультурой, и его члены стремились ходить в те же самые учебные заведе­ния, заниматься теми же видами спорта (теннис, гольф, сквош), посещать те же самые церкви (пресвитерианские и епископальные) и голосовать за ту же партию (респуб­ликанскую).

Если кто-либо до сих пор представляет себе Уолл-стрит так, то, значит, он черпает эти представления из старых романов, а не из новой, быстро меняющейся действитель­ности. Сегодня Уолл-стрит раздроблен, и у молодого чело­века, начинающего заниматься этим бизнесом, есть выбор среди целого ряда конкурирующих субкультурных групп. В банковском деле по инвестициям все еще сохраняются груп­пы прежнего консервативного толка WASP. Еще проводит­ся прежняя консервативная линия в фирмах, о которых говорят: «У них скорее будет черный партнер, чем они най-

мут на работу еврея». Но в части инвестиционного фонда, сравнительно нового специализированного сегмента финан­совой индустрии, встречается множество греческих, еврей­ских и китайских фамилий, есть несколько ведущих брокеров-негров. Здесь весь стиль жизни, подразумеваемое влияние группы совершенно иные. Инвестиционный фонд — это совершенно отдельное племя.

«Не всякому даже хочется оставаться WASP», — пишет один из ведущих финансовых журналистов. Действитель­но, множество молодых, активных финансовых деятелей, если даже они WASP по происхождению, отказываются от классической субкультуры Уолл-стрита и стремятся иден­тифицироваться с одной или несколькими плюралистичес­кими социальными группировками, которыми переполнены каньоны Южного Манхэттена.

По мере того как специализация продолжается, по мере того как исследования захватывают новые области и все больше углубляются в них, по мере того как экономика продолжает создавать новые технологии и службы, коли­чество субкультур будет продолжать увеличиваться. Со­циальные критики, которые яростно выступают против «массового общества» и в то же время обличают «сверхспе­циализацию», занимаются просто болтовней. Специализа­ция означает движение от единообразия.

Несмотря на множество пустых разговоров о нужде в «специалистах общего профиля», мало что свидетельствует о том, что завтрашняя технология сможет обходиться без армии высокообразованных специалистов. Нам требуются все новые и новые виды специального знания, все большее число «мультиспециалистов» (людей, которые обладают глу­бокими знаниями в какой-то области, но могут также рабо­тать и в другой), а не закосневших «моноспециалистов». Но нам будут требоваться все более узкие специалисты по мере усложнения технической базы. По одной этой причине мы должны ожидать возрастания разнообразия и численного роста субкультур в обществе.

МАСТЕРА РАЗВЛЕЧЕНИЙ

Даже если технология освободит в будущем миллионы людей от необходимости работать, мы обнаружим все то же движение к многообразию среди тех, кто будет иметь воз­можность развлекаться. У нас уже есть множество «масте­ров развлечений». Мы быстро увеличиваем не только виды работ, но также и виды развлечений.

Число доступных развлечений, хобби, игр, видов спорта быстро растет, и рост различных субкультур вокруг, напри­мер, серфинга демонстрирует, что по крайней мере для не­которых свободное времяпрепровождение тоже служит основой всего образа жизни. Субкультура серфинга — ука­затель будущего.

«Серфинг уже развился в нечто символическое, что при­дает ему характер тайного братства или религиозного орде­на, — пишет Реми Надо. — Отличительными признаками служат зуб акулы, медаль Св. Христофора или мальтийский крест, которые носят на шее... В течение долгого времени самым распространенным видом транспорта был фордовский «универсал» устаревшей модели с деревянной обшив­кой»¹. Серфингисты с гордостью, как доказательство своей причастности к этому братству, демонстрируют синяки и царапины. Загар de rigeur*. Стрижка определенного фасо­на. Члены этого братства проводят целые часы за обсужде­нием мастерства таких героев этой группы, как Дж. Дж. Мун, его последователи покупают футболки с его портретом, серфинговые доски и становятся членами клуба.

Серфингисты — одна из многих субкультур, основан­ных на развлечениях. Парашютистам, например, имя Дж. Дж. Муна неизвестно, так же как и особые ритуалы и обы­чаи покорителей волн. Зато парашютисты толкуют об ис­кусстве Рода Пэка, который не так давно прыгнул с самолета без парашюта, затем в воздухе взял приготовленный пара­шют у своего товарища, надел его и благополучно призем­лился². У парашютистов свой собственный маленький мир,

* обязателен (фр.).

как и у планеристов, аквалангистов, любителей старинных машин, гонщиков и мотоциклистов. Каждый из этих мир­ков представляет субкультуру, основанную на развлечени­ях, организованную вокруг технического устройства. Поскольку новая технология делает возможными новые виды спорта, мы можем ожидать образования весьма разнообраз­ных новых субкультур, основанных на развлечениях.

Занятия в свободное время будут приобретать все боль­шую важность как основа различий между людьми, по мере того как общество само перейдет от ориентации на труд к большей вовлеченности в отдых. В Соединенных Штатах только с начала века трудовые обязательства сократились по времени на треть³. Это большое высвобождение времени и энергии общества. Когда эти обязательства еще умень­шатся, мы приблизимся к потрясающей специализации раз­влечений, основанной на сложной технологии.

Можно предвидеть создание субкультур, построенных вокруг космической деятельности, голографии, воздей­ствия на мозг, глубоководного погружения, подводного плавания, компьютерных игр и тому подобного. Мы мо­жем даже предугадать создание неких субкультур антисо­циальных развлечений — крепко организованных групп людей, стремящихся разрушить работу общества не ради материальных благ, но ради чистого спортивного жела­ния «разбить систему» — подобный ход событий пред­сказали такие фильмы, как «Даффи» и «Дело Томаса Крауна». Эти группы могут подделывать компьютерные программы правительства или корпораций, запутывать работу почты, перехватывать или давать другие радио- и телевизионные передачи, устраивать детально разработан­ные мистификации, мешать работе на биржевом рынке, фальсифицировать случайные выборки, на которых бази­руются политические или другие списки избирателей, и даже, возможно, совершать хитро задуманные разбои и убийства. Писатель Томас Пинчон в романе «Крик Лота 49» описывает вымышленную андерграундную группу, орга­низовавшую собственную частную почтовую систему и содержавшую ее в течение нескольких поколений⁴. Пи-

сатель-фантаст Роберт Шекли в страшном коротком рас­сказе «Седьмая жертва» пишет о возможности существо­вания в обществе легализованного убийства в среде неких своеобразных игроков, охотящихся друг за другом, за ними в свою очередь тоже ведется охота⁵. Эта рискованная игра позволяет тем, кто опасно агрессивен, освободиться от агрессии в пределах определенных правил.

Как ни странно это звучит, здесь не следует исклю­чать ничего кажущегося невозможным, поскольку сфера развлечений в отличие от сферы труда редко сдерживает­ся какими-либо практическими соображениями. Здесь свободно играет воображение, и человеческий разум мо­жет изобрести невероятное разнообразие развлечений. При достаточном количестве времени и денег, а для не­которых вариантов — и технических навыков — люди будущего будут развлекаться так, как никому раньше и не снилось. Они будут играть в непривычные сексуаль­ные игры. Они будут играть с разумом. Они будут играть с обществом. И в процессе этого, выбирая среди невооб­разимого числа возможностей, они будут создавать суб­культуры и все дальше отстоять друг от друга.

МОЛОДЕЖНОЕ ГЕТТО

Субкультуры множатся, общество раскалывается — в том числе и по возрастным линиям. Мы становимся «специа­листами по возрасту», как по работе или по развлечению. Было время, когда людей делили грубо на детей, «молодых людей» и взрослых. С 40-х годов расплывчатое понятие «мо­лодые люди» стало заменяться более точным понятием teenager, которое охватывало возрастную категорию от 13 до 19 лет. (До окончания Второй мировой войны это слово не было известно в Англии.)

Сегодня это грубое деление на три части явно не отве­чает требованиям, и мы вводим гораздо более точные кате-

гории. В имеющейся сейчас классификации обозначены «pre-teens», или «sub-teens» — возрастная категория между детством и подростковым возрастом. Мы также начинаем встречать обозначение «post-teens» и далее — «молодые суп­руги». Каждый из этих терминов представляет собой язы­ковое признание факта, что мы не можем больше смешивать в кучу всех «молодых людей». Всевозрастающее глубокое разделение ставит границы между возрастными группами. Различия между ними очевидны, и социолог Джон Лофленд из Мичиганского университета прогнозирует, что они могут привести к «конфликтам, равным конфликтам между северянами и южанами, капиталистами и рабочими, им­мигрантами и «аборигенами», суфражистками и мужчина­ми, белыми и неграми»⁶.

В доказательство своего поразительного предположения Лофленд говорит о возникновении того, что он называет «молодежным гетто» — больших сообществ, почти целиком состоящих из студентов колледжей. Как для негритянско­го, так и для молодежного гетто характерны убогое жилье, непомерная квартирная плата, весьма высокая мобильность, беспорядки и конфликты с полицией. Как и негритянское гетто, оно тоже совершенно разнородно, с многими суб­культурами, каждая из которых борется за расширение сферы своего влияния в гетто.

Дети из четко организованных «семей-ячеек», не имея других взрослых героев и ролевых моделей, кроме своих родителей, все больше подпадают под влияние единствен­ных доступных им людей — других детей. Они проводят больше времени друг с другом и становятся более подвер­женными влиянию сверстников, чем когда-либо ранее. Вместо того чтобы поклоняться собственному дядюшке, они поклоняются Бобу Дилану, или Доновану, или кому-либо другому, кого группа сверстников выбирает как модель стиля жизни. Таким образом, мы начинаем создавать не только гетто студентов колледжа, но даже полугетто pre-teen'oв и teenager'oв, каждое со своими особыми клановыми харак­теристиками, собственными увлечениями, модами, героя­ми и злодеями.

Одновременно мы также наблюдаем деление взрослого населения по возрастным линиям. Пригороды населены в большинстве случаев молодыми супружескими парами с маленькими детьми, или парами среднего возраста с под­ростками, или более пожилыми парами, дети которых уже покинули дом. Существуют специальные «сообщества пен­сионеров». «Возможно, настанет день, — предупреждает профессор Лофленд, — когда некоторые города обнаружат, что их политики учитывают при выборах гетто возрастных категорий, подобно тому, как чикагские политики уже дав­но учитывают этнические и расовые анклавы».

Это возникновение субкультур, основанных на возраст­ном делении, можно рассматривать как часть поразительного исторического сдвига в основах социальной дифференциации. Время становится более важным источником различий между людьми, пространство — менее важным.

Теоретик коммуникаций Джеймс У. Кэри из Иллинойсского университета указывает, что «среди первобытных об­ществ и на ранних стадиях истории западных стран относительно малые разрывы в пространстве вели к огром­ным различиям в культуре... Племенные сообщества, отде­ленные сотней миль, могли иметь... совершенно непохожие системы внешней символики, мифов и обычаев». В тех же самых сообществах, однако, существовала «неразрывная связь... поколений... огромные различия между сообщества­ми, но относительно малые различия между поколениями внутри данного сообщества».

Сегодня, продолжает он, пространство «по нарастаю­щей исчезает как различающий фактор». Но хотя в регио­нальных различиях наблюдается некоторое ослабление, Кэри предупреждает: «Не следует полагать, что различия между группами будут уменьшаться... как считают некоторые тео­ретики массового общества». Скорее, указывает Кэри, «ось многообразия переместится от пространственного... к вре­менному или поколенческому измерению»⁷. Таким образом, у нас образовались резкие разрывы между поколениями, и Марио Сэвио подвел этому итог революционным лозунгом: «Не доверяй никому старше тридцати!» Ни в одном из преды-

дущих обществ подобный лозунг не мог бы так скоро стать модным.

Кэри объясняет этот сдвиг от пространственных к вре­менным различиям, ссылаясь на прогресс коммуникацион­ных и транспортных технологий, которые покрывают большие расстояния и, по существу, покоряют простран­ство. Но есть и другой действующий фактор, который легко не заметить: ускорение изменений. По мере роста скорости изменений во внешней среде внутренние различия между молодежью и стариками неизбежно становятся более за­метными. Темп изменений настолько ошеломляющ, что даже несколько лет разницы дают большие различия в жизнен­ном опыте человека. Вот почему некоторые братья и сест­ры, возрастная разница между которыми три-четыре года, субъективно ощущают себя принадлежащими к совершен­но разным «поколениям». Вот почему среди тех радикалов, которые участвовали в забастовке в Колумбийском универ­ситете, старшие студенты говорили о «разрыве поколений», отделившем их от первокурсников.

БРАЧНЫЕ КЛАНЫ

Общество, разделенное по профессиональным, «развле­кательным» и возрастным линиям, также делится и по семейно-половым линиям. Даже сейчас мы уже создаем различные новые субкультуры, основанные на супружеском статусе. Ког­да-то людей расплывчато классифицировали как одиноких, состоящих в браке и овдовевших. Сегодня это деление на три части не отвечает требованиям. Доля разводов в большинстве высокоразвитых стран так велика, что возникла определенная новая социальная группа — те, кто больше не состоит в браке, либо те, кто находится в периоде между браками. Мортон Хант, специалист в этой области, так описывает «мир людей, состо­явших прежде в браке».

Эта группа, говорит Хант, представляет собой «субкульту­ру... со своими собственными механизмами объединения лю-

дей, собственными моделями регулирования раздельной жиз­ни или жизни в разводе, собственными возможностями друж­бы, социальной жизни и любви»⁸. Поскольку ее члены отходят от своих женатых или замужних друзей, они все более изоли­руются от тех, кто состоит в браке, и состоявшие ранее в бра­ке люди, подобно teenager'aм или серфингистам, стремятся образовать социальные анклавы с собственными излюблен­ными местами встреч, собственным отношением ко времени, собственными различными сексуальными кодексами и согла­шениями.

Заметные тенденции указывают на то, что эта социальная категория разрастется в будущем. И когда это случится, мир «состоявших прежде в браке» в свою очередь расколется на множество мирков, на все большее число субкультурных групп. Поскольку чем больше субкультура, тем больше оснований думать, что она распадется и даст жизнь новым субкультурам.

Следовательно, если первый ключ к будущему социаль­ной организации общества лежит в идее увеличения коли­чества субкультур, то второй — в их размере. Этого основного принципа часто не замечают те, кто наиболее реализовался в «массовом обществе». Данный принцип помогает объяс­нить существование различий даже при самом сильном стан­дартизирующем давлении, поскольку при неизбежных ограничениях социальных коммуникаций сам размер дей­ствует как сила, направленная на многообразие организа­ции. Например, чем больше население современного города, тем более многочисленны — и различны — в нем субкуль­туры; чем больше субкультура, тем выше отличия, которые приведут ее к делению и многообразию. Прекрасным при­мером этого могут служить хиппи.

КОРПОРАЦИЯ ХИППИ

В середине 50-х годов небольшая группа писателей, ху­дожников и их разнообразных прихлебателей объединилась в Сан-Франциско и около городков Кармел и Биг-Сёр на

Калифорнийском побережье. Их очень скоро окрестили битниками. Они вели своеобразную жизнь.

Наиболее отличительной их особенностью было про­славление бедности — джинсы, сандалии, лачуги и хи­барки; пристрастие к негритянскому джазу и жаргону; интерес к восточному мистицизму и французскому экзи­стенциализму; общее неприятие общества, основанного на технологии.

Несмотря на большое внимание прессы, битники ос­тавались крошечной сектой до появления на сцене тех­нологического открытия — лизергиновой кислоты, больше известной как ЛСД. Прокламируемый мессиями Тимоти Лири, Алленом Гинсбергом и Кеном Кизи, свободно раз­даваемый тысячам молодых людей безответственными эн­тузиастами, ЛСД вскоре начал завоевывать приверженцев в американском кампусе и почти так же быстро распрос­транился в Европе. Увлечение ЛСД сопровождалось вновь возникшим интересом к марихуане — наркотику, с кото­рым битники долго экспериментировали. Из этих двух источников — субкультуры битников середины 50-х и «наркотической» субкультуры начала 60-х — возникла большая группа — новая субкультура, которую можно определить как корпоративное объединение двух назван­ных групп: движение хиппи. Смешав джинсы битников с бусами и браслетами группы наркоманов, хиппи стали самой новой и самой широко рекламируемой субкульту­рой на американской сцене.

Вскоре, однако, обнаружилось, что влияние новых при­верженцев стало чрезмерным. Ряды хиппи пополнились тысячами teenager'oв; миллионы pre-teen'oв смотрели теле­визионные передачи, читали журнальные статьи об этом движении и проникались к нему сочувствием; даже некото­рые взрослые жители пригородов сделались «поддельны­ми» хиппи или хиппи на уик-энд. Результат был предсказуем. Субкультура хиппи — как «Дженерал Моторз» или «Джене­рал Электрик» — была вынуждена разделиться, распасться на дочерние субкультуры. Таким образом, из субкультуры хиппи вышло множество ее последователей⁹.

Для непосвященного все длинноволосые молодые люди похожи. Но внутри движения возникли важные подгруппы. Согласно Дэвиду Эндрью Сили, проницательному молодо­му обозревателю, в период расцвета этого движения суще­ствовало, «возможно, десятка два опознаваемых различных групп». Они отличались не только мелкими расхождения­ми в одежде и интересах. Так, Сили сообщает: их деятель­ность простиралась от «вечеринок с пивом до поэтических вечеров, от курения марихуаны до современного танца; и часто те, кто получал удовольствие от одного из видов дея­тельности, не имели никакого отношения к другому». За­тем Сили объясняет отличия таких групп, как фанаты рок-н-ролла (теперь по большей части исчезнувшие со сце­ны), политически активные битники, фолк-битники и по­том, только потом, оригинальные хиппи per se*¹⁰.

Отличия членов этих дочерних субкультур были значи­мыми для посвященных. Фанаты рок-н-ролла, например, были безбородыми, многие из них зачастую были слишком молоды, чтобы бриться. Сандалии носили только в группе фолк. Облегающие или не облегающие брюки носили в зави­симости от субкультуры.

На уровне идей было много общего недовольства гос­подствующей культурой. Но по отношению к политичес­кой и социальной деятельности возникли резкие различия. Взгляды разнились от сознательного ухода наркоманов-хиппи, невежественного равнодушия фанатов рок-н-рол­ла до деятельной вовлеченности новых левых активистов и политически абсурдной деятельности групп, подобных «Датч провос», «Крейзис» и группы театра партизанской войны.

Корпорация хиппи, назовем ее так, стала слишком большой, чтобы управлять всеми своими делами стандартизированно. Она должна была расколоться и расколо­лась. Она породила вполне оперившуюся субкультурную стаю¹¹.

* Как таковые (лат.).

ТЕКУЧЕСТЬ КЛАНОВ

Когда это случилось, движение начало умирать. Са­мые страстные вчерашние защитники ЛСД стали утверж­дать, что «наркотики были скверным эпизодом», а различные андерграундные газеты начали убеждать пос­ледователей хиппи против одержимости наркотиками. В Сан-Франциско состоялись пародийные похороны суб­культуры хиппи, и излюбленные места хиппи, Хейт-Эшбери и Ист-Виллидж, превратились в туристские мекки. Изначальное движение корчилось и распадалось, образуя новые и многообразные, но более мелкие и слабые суб­культуры и мини-кланы. Затем, как бы для того чтобы процесс начался заново, появилась другая субкультура — «бритоголовые». Их отличает особое снаряжение — под­тяжки, высокие ботинки, короткая стрижка — и вызыва­ющая тревогу склонность к насилию¹².

Смерть движения хиппи и возникновение «бритоголо­вых» дает совершенно новое понимание субкультурной структуры завтрашнего общества. Ведь не только увеличи­вается количество субкультур. Они сменяют одна другую с большей скоростью. Принцип быстротечности здесь про­слеживается тоже. По мере возрастания темпа изменений во всех других сферах общества субкультуры тоже становят­ся более недолговечными.

Свидетельством уменьшения срока жизни субкультур может послужить исчезновение агрессивной субкультуры 50-х, шаек уличных бойцов¹³. В течение этого десятилетия опре­деленные улицы в Нью-Йорке регулярно опустошались в результате особого вида городской войны — драки между подростками. Во время такой драки десятки, если не сотни молодых людей дрались друг с другом цепями, ножами с выкидными лезвиями, разбитыми бутылками и самодель­ными пистолетами. Драки случались в Чикаго, Филадель­фии, Лос-Анджелесе и даже в Лондоне и Токио.

Никакой прямой связи между этими вспышками наси­лия в так далеко отстоящих друг от друга городах, разумеет -

ся, не было, но драки ни в коем случае не были случайными явлениями. Они планировались и осуществлялись с военной точностью высокоорганизованными «боп-бандами». В Нью-Йорке эти банды зачастую носили живописные названия — «Кобры», «Вожди пиратов», «Апачи», «Египетские цари» и т. п. Они воевали за господство в своих кварталах — особых зонах, которые они закрепляли за собой.

В момент расцвета в одном Нью-Йорке было около 200 таких группировок, и за один 1958 г. они совершили не менее 11 убийств. Но в 1966 г., по данным полиции, боп-группы фактически исчезли. Только одна группа ос­талась в Нью-Йорке, и «Нью-Йорк тайме» сообщала: «Никто не знает, на какой усыпанной мусором улице... состоялась последняя драка. Но это случилось четыре-пять лет назад (что позволяет датировать прекращение драк всего двумя-тремя годами позже 1958 г., времени расцвета). Таким образом, вдруг, после десятилетия на­растания насилия, эра уличных боев в Нью-Йорке кончи­лась». То же самое, очевидно, произошло в Вашингтоне, Нью-Арке, Филадельфии и других местах. С исчезновени­ем уличных бойцов эра спокойствия в городах, разумеется, не наступила. Агрессивные страсти, которые заставляли бедных пуэрториканцев и молодых негров в Нью-Йорке вести борьбу соперничающих друг с другом группировок, теперь направлены на саму социальную организацию, в гетто возникают субкультурные группировки.

Итак, продолжается процесс, в результате которого суб­культуры множатся во всевозрастающем темпе и поочеред­но умирают, чтобы освободить место для все большего количества новых субкультур. Происходит некий метабо­лический процесс в кровообращении общества, и он уско­ряется точно так же, как ускоряются остальные аспекты социального взаимодействия.

Для индивида возникают проблемы выбора на совер­шенно новом уровне. Дело не просто в том, что число кла­нов быстро увеличивается. И даже не в том, что эти кланы или субкультуры вливаются одна в другую, изменяя взаи­моотношения все более и более быстро. Дело в том, что

многие из них недолговечны, человек не может оценить предполагаемые преимущества или ущерб от членства в них.

Человек, ищущий некий смысл в принадлежности к суб­культуре, ищущий социальных связей для самоидентифи­кации, движется сквозь туман, в котором его возможные цели членства движутся с высокой скоростью. Ему прихо­дится выбирать из всерастущего числа движущихся мише­ней. Проблемы выбора в таком случае возрастают не в арифметической, а в геометрической прогрессии.

Когда увеличиваются возможности выбора материаль­ных благ, образования, культурного потребления, отдыха и развлечения, человеку предлагается и ошеломляющее изо­билие возможностей социального выбора. И как существу­ют границы желаемого выбора при покупке машины — в известный момент увеличение вариантов требует больше затрат на принятие решения, чем это того заслуживает, — точно так же мы можем скоро приблизиться к моменту со­циального сверхвыбора.

Уровень нервного расстройства человека, неврозов и простого психологического дистресса в нашем обществе свидетельствует, что многим уже сейчас трудно создать ра­зумный, интегрированный и постоянный личный стиль. Но существуют доказательства, что тяга к социальному много­образию так же, как в сфере потребления и культуры, толь­ко началась. Нам предстоят искушающие и ужасающие просторы свободы.

НИЗКИЙ ДИКАРЬ

Чем больше субкультурных группировок существует в обществе, тем выше потенциальная свобода личности. Имен­но поэтому доиндустриальный человек, несмотря на роман­тические мифы, горько страдал от отсутствия выбора.

Сентименталисты лепетали о предполагаемо неограни­ченной свободе примитивного человека, но данные антро-

пологов и историков говорят об обратном. Джон Гарднер пишет: «Примитивный клан доиндустриального сообщества обычно требовал гораздо более глубокого подчинения че­ловека группе, чем любое современное общество»¹⁴. Одно­му австралийскому социологу человек из племени темне в Сьерра-Леоне сказал: «Когда люди темне выбирают себе какую-то вещь, мы все должны согласиться с решением — и это мы называем сотрудничеством»¹⁵.

Мы, разумеется, называем это подчинением.

Причиной гнетущего подчинения, которое требовалось от доиндустриального человека, причиной того, что чело­век племени темне должен «идти вперед» вместе со своими соплеменниками, является то, что больше идти ему некуда. Его общество монолитно, еще не раздроблено на несущее освобождение множество составляющих. Социологи назы­вают такое общество «недифференцированным».

Как пуля, ударившаяся в оконное стекло, индустриа­лизм раскалывает такие общества, разбивая их на тысячи специализированных учреждений (школы, корпорации, правительственные учреждения, церкви, армии), каждое из которых делится на все более мелкие и более специализи­рованные субобъединения. То же самое деление происхо­дит на неформальном уровне, и возникает множество субкультур: участники родео, «Черные мусульмане», мото­циклисты, «бритоголовые» и многие другие.

Это раскалывание социального порядка аналогично про­цессу роста в биологии. Эмбрионы по мере развития стано­вятся все более различными. Весь ход эволюции, от вируса до человека, показывает беспрерывное движение к все бо­лее высокой степени дифференциации. Очевидно, это дви­жение живых существ и социальных групп ко все более дифференцированным формам непреодолимо.

Таким образом, мы не случайно наблюдаем параллель­ные движения к многообразию — в экономике, в искусстве, в образовании и массовой культуре и в самом социальном порядке. Эти движения вместе образуют часть необыкно­венно большого исторического процесса. Супериндустри­альная революция может быть рассмотрена как продвижение

человеческого общества к следующей, более высокой сте­пени его дифференциации.

Вот почему нам часто кажется, что наше общество тре­щит по швам. Так и есть. Именно поэтому все усложняется. Где когда-то было 1000 организационных единиц — сейчас 10 000, связанных между собою все более кратковременны­ми узами. Где когда-то существовало несколько относитель­но постоянных субкультур, с которыми человек мог идентифицироваться, сейчас тысячи временных субкультур, сгруппировавшихся вокруг, сталкивающихся и увеличива­ющихся в числе. Мощные узы, которые связывали индуст­риальное общество — узы закона, общих ценностей, централизованного и стандартизированного образования и культурного производства, — сейчас разорваны.

Все это объясняет, почему города вдруг «не поддаются контролю», а университетами «невозможно управлять». Прежние пути интеграции в общество, методы, основан­ные на единообразии, простоте и постоянстве, более не эффективны. Возникает новый, более тонко фрагментированный социальный порядок — сверхиндустриальный по­рядок. Он основан на гораздо более многообразных и краткосрочных составляющих, чем любая предшествующая социальная система. Мы еще не научились, как связывать их вместе, как интегрировать целое.

Для человека этот скачок на новый уровень дифферен­циации имеет пугающие последствия. Но большинство лю­дей боятся не их. Нам так часто говорили, что мы идем к безличному единообразию, что мы недооцениваем фантас­тические возможности, которые несет человеку сверхинду­стриальная революция. И мы едва ли задумываемся о скрытых в ней опасностях сверхиндивидуализации.

Теоретики «массового общества» говорят о мире, кото­рый уже исчезает. Кассандры, которые слепо ненавидят тех­нологию и предсказывают будущее-муравейник, все еще рефлекторно реагируют на условия индустриализма. Но эта система уже вытесняется.

Разоблачать условия, порабощающие индустриального рабочего сегодня, замечательно. Но проецировать эти усло-

вия в будущее и предсказывать исчезновение индивидуаль­ности, многообразия и возможности выбора — значит пус­кать в обращение опасные клише.

У человека прошлого и настоящего относительно не­много выбора. Люди будущего, число которых возрастает с каждым днем, столкнутся не с выбором, а со сверхвыбо­ром. Для них наступит взрывное расширение свободы.

И эта свобода придет не вопреки новой технологии, а в большой степени благодаря ей. Если для ранней техноло­гии индустриализма требовался бездумный, роботоподоб­ный человек, чтобы исполнять бесконечно повторяющиеся задания, то технологии завтрашнего дня выполнят эти за­дания более точно, оставив человеку только те функции, которые требуют решений, искусства общения и воображе­ния. Супериндустриализм требует, и он создаст, не одина­ковых «массовых людей», а людей, глубоко отличных друг от друга, индивидуальных, не роботов.

Человеческая раса не будет втянута в монотонное под­чинение, она станет гораздо более социально многооб­разной, чем когда бы то ни было. Новое общество, сверхиндустри

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: