Законодатели стиля и мини-герои

Почему же мотоциклисты носят черные куртки? Поче­му не коричневые и не синие? Почему чиновники в Амери­ке предпочитают атташе-кейсы, а не обычные портфели? Как будто они следуют одному и тому же образцу, пытаясь достичь некоего идеала, установленного свыше.

Нам мало что известно о происхождении моделей стиля жизни. Однако мы знаем, что популярные герои и знаме-

нитости, включая героев вымышленных (например, Джеймса Бонда), имеют к этому отношение.

Марлон Брандо, сыграв самоуверенного мотоциклиста в черной куртке, возможно, создал и, несомненно, разрек­ламировал некую модель стиля жизни. Тимоти Лири, в сво­бодном одеянии, украшенном бусинами, бормочущий мистические псевдомудрости о любви и ЛСД, ввел модель для тысяч молодых людей. Такие герои, по словам Оррина Клэппа, помогают «кристаллизовать социальный тип». Он ссылается при этом на покойного Джеймса Дина, который сыграл отчужденного от общества юношу в фильме «Бун­товщик без идеала», или на Элвиса Пресли, который изна­чально закрепил за собой образ рок-н-ролльного гитариста. Затем появилась группа «Битлз» с чрезмерно длинными (по тем временам) волосами и в экзотических костюмах. «Одна из главных функций любимцев публики, — говорит Клэпп, — это делать типы видимыми, что в свою очередь делает ви­димыми новые стили жизни и новые вкусы»⁴.

Но законодатели стиля не обязательно должны быть идолами массовых коммуникаций. Они могут быть почти неизвестными за рамками отдельной субкультуры. Так, в течение многих лет Лайонел Триллинг, профессор Колум­бийского университета, был образом отца для вестсайдских интеллектуалов, субкультуры Нью-Йорка, хорошо извест­ной в литературных и академических кругах Соединенных Штатов⁵. Мэри Маккарти воплощала образ матери еще за­долго до того, как к ней пришла слава.

В статье Джона Спейчера в молодежном журнале «Cheetah» перечислено несколько наиболее известных мо­лодежных стилей жизни конца 60-х годов. Они колеблются от Че Гевары до Уильяма Бакли, от Боба Дилана и Джоан Баэз до Роберта Кеннеди. «Круг интересов американской молодежи, — пишет Спейчер, — переполнен героями». И добавляет: «Где есть герои, там есть и поклонники, после­дователи»⁶.

Для человека, принадлежащего к определенной субкуль­туре, герой, по словам Спейчера, становится «критической экзистенциальной необходимостью психологической са-

моидентификации». Разумеется, это не ново. Предыду­щие поколения идентифицировались с Чарлзом Линдбергом и Тедой Бара. Новое и значимое здесь, однако, сказочное изобилие таких героев и мини-героев. По мере того как субкультуры множатся и ценности разнятся, мы обнаруживаем, пишет Спейчер, что «национальный смысл самоидентификации безнадежно раздроблен». У человека, подчеркивает он, большой выбор: «Существует огромный диапазон доступных культов, огромный диапазон героев. Можно сравнить это с покупками в магазине».

ФАБРИКИ СТИЛЕЙ ЖИЗНИ

В то время как харизматические фигуры становятся за­конодателями стилей, стили обретают плоть и продаются публике через субобщества или небольшие кланы, которые мы назвали субкультурами. Беря сырой символический ма­териал из средств информации, они каким-то образом со­ставляют вместе разрозненные фрагменты одежды, мнений, выражений и сооружают из них нечто связное: образец сти­ля жизни. Как только модель готова, они действуют, как любая хорошая корпорация, — продают ее. Они ищут на нее покупателей.

Любому, кто сомневается в этом, следует почитать письма Аллена Гинсберга Тимоти Лиру. Эти два человека больше чем кто-либо ответственны за создание стиля жизни хиппи с его отличительной чертой — употреблением наркотиков.

Поэт Гинсберг пишет: «Вчера выступал на ТВ вместе с Н. Мейлером и Эшли Монтэгю, произнес большую речь... советуя всем «балдеть»... Общался со всеми либеральными сторонниками наркотиков, о которых знаю, что они опуб­ликовали и распространили [некий доклад в защиту нарко­тиков]... Я написал пятистраничный отчет об этой ситуации Кенни Лаву в «Нью-Йорк тайме», и он сказал, что, возмож­но, напишет статью... которую затем может подхватить один

парень из «Юнайтед пресс», который даст информацию по всей стране. Я послал копию Элу Ароновичу в «Нью-Йорк пост», Розалинд Констейбл в «Тайм» и Бобу Силверсу в «Харперс»...»⁷

Неудивительно, что ЛСД и все события, связанные с движением хиппи, получали немедленную огласку в сред­ствах массовой информации. Этот небольшой отчет об энер­гичном взаимодействии Гинсберга с прессой читается просто как памятная записка какой-то огромной корпорации по связи с прессой из числа тех, что хиппи любили бичевать за манипуляции с общественным мнением. Успешная «рас­продажа» модели жизненного стиля хиппи молодым людям всех технологически развитых обществ — это одна из клас­сических торговых историй нашего времени.

Не все субкультуры так агрессивны и так талантливы в рекламной шумихе, но их совокупная сила в обществе огромна. Эта сила происходит от нашего почти универ­сального безумного желания «принадлежать». Человек пле­менного общества чувствовал сильную привязанность к своему племени. Он знал, что «принадлежит» племени, и с трудом мог вообразить себя отдельно от него. Однако тех­нологически развитые общества настолько велики, сложны и недоступны пониманию человека, что, только «воткнув­шись» в одну или несколько его субкультур, можно ощу­тить некоторую самоидентификацию и свою связь с целым. Неудача в попытке самоидентификации с какой-либо груп­пой или группами заставляет нас ощущать одиночество, отчуждение и свою бесплодность. Мы начинаем задаваться вопросом: кто же мы?

Напротив, чувство принадлежности, ощущение себя ча­стью социальной ячейки, которая больше нас (но достаточ­но невелика, чтобы быть понятной), зачастую настолько вознаграждает нас, что мы чувствуем глубокую привержен­ность, иногда противоречащую нашим собственным сужде­ниям, к ценностям, позициям и предпочтительному стилю жизни группы.

Однако мы платим за преимущества, которые получаем. Потому что если мы психологически принадлежим суб-

культуре, она начинает оказывать на нас давление. Мы об­наруживаем, что нужно «идти вперед» вместе с этой груп­пой. Нас вознаграждает теплом, дружбой и признанием наше согласие с ее моделью жизненного стиля. Но она безжало­стно карает нас насмешками, остракизмом или каким-то иным образом, если мы отдаляемся от нее.

Распространяя свои излюбленные модели стиля жизни, субкультуры требуют нашего внимания. В процессе этого они непосредственно воздействуют на нашу самую уязви­мую психологическую собственность, на наш собственный образ. «Присоединяйся к нам, — нашептывают они, — и ты станешь больше, лучше, сильнее, более уважаемым и менее одиноким человеком». Выбирая между быстро возникаю­щими субкультурами, мы можем только неясно ощущать, что наша самоидентификация приобретет избранную нами форму, но чувствуем жаркую требовательность их призывов и призывов других. Нас притягивают и отталкивают их пси­хологические обещания.

В тот момент, когда между ними приходится выбирать, мы напоминаем туриста, прогуливающегося по Бурбон-стрит в Новом Орлеане. Когда он проходит мимо кабаков и при­тонов, швейцар хватает его за руку, тянет за собой и откры­вает дверь, так что ему удается увидеть дразнящее зрелище обнаженной плоти стриптизерш на подиуме за баром. Суб­культуры распространяют свое влияние, чтобы привлечь нас, и взывают к нашим самым интимным фантазиям гораздо сильнее и тоньше, чем любое изобретение Мэдисон-авеню.

Они предлагают не стриптиз и не новое мыло, и не сти­ральный порошок. Они предлагают не продукцию, а супер­продукцию. Они обещают человеческое тепло, дружеские отношения, уважение, чувство общности. Но то же самое обещают и те, кто рекламирует дезодоранты или пиво. «Чу­десный ингредиент», особый компонент, единственное, что предлагают субкультуры и не могут предложить остальные торговцы, — это передышка от напряжения, вызванного сверхвыбором. Они предлагают не один продукт или идею, а способ организации всех продуктов и идей, не отдельное

удобство, а целый стиль, комплекс предписаний, которые помогут человеку свести всевозрастающую сложность вы­бора к поддающимся контролю размерам.

Большинство из нас отчаянно хочет найти именно та­кие предписания. В путанице сталкивающихся друг с дру­гом нравственных позиций, в сумятице, вызванной сверхвыбором, самым мощным, самым полезным «супер­продуктом» из всех является организующий принцип жиз­ни человека. Именно это предлагает стиль жизни.

ВЛАСТЬ СТИЛЯ

Разумеется, не каждый стиль жизни может оказаться подходящим. Мы живем на восточном базаре конкурирую­щих моделей. В этой психологической фантасмагории мы ищем способ упорядочить свое существование, ищем стиль, соответствующий нашему собственному темпераменту и нашим обстоятельствам. Мы ищем героев и мини-героев для подражания. Человек, выбирающий себе стиль, подо­бен даме, которая листает страницы модного журнала, что­бы найти подходящий фасон платья. Она просматривает один журнал за другим, останавливается на привлекатель­ной модели и решает сделать платье на ее основе. Затем она начинает подбирать необходимые материалы: ткань, нитки, отделку, пуговицы и т.п. Точно таким же образом создатель стиля жизни собирает нужные предложения. Он отращива­ет волосы. Он покупает плакаты в стиле арт-нуво и статьи Че Гевары в мягкой обложке. Он учится спорить о Маркузе и Франце Фаноне. Он усваивает определенный жаргон, в его лексиконе появляются такие слова, как «релевантный» и «истеблишмент».

Это вовсе не означает, что его политические действия несущественны или что его мнения несправедливы или глу­пы. Он может быть (или не быть) справедлив в своих взгля­дах на общество. Но тот особый способ, который он

выбирает, чтобы выражать их, неизбежно представляет со­бой часть его поисков собственного стиля.

Дама, моделируя свое платье, изменяет его там и тут, слегка отклоняясь от образца, чтобы оно больше подходило ей. Конечный продукт — настоящее сшитое на заказ пла­тье; но оно разительно похоже на другие, сшитые по той же модели. Почти так же мы индивидуализируем наш стиль жизни, но это обычно завершается явным сходством с не­которой моделью стиля жизни, которая еще до этого была упакована и продаваема субкультурой.

Зачастую мы не осознаем момента, когда отдаем предпоч­тение определенной модели стиля жизни перед остальными. Решение «быть» Чиновником, или Черным активистом, или Вестсайдским интеллектуалом редко бывает результатом чис­то логического анализа. Принятое решение не всегда бывает ясным сразу. Ученый-исследователь, который перестает ку­рить сигареты и начинает курить трубку, может сделать это по соображениям здоровья, не зная, что трубка — часть целого стиля жизни, который привлекает его. Семейная пара, выб­равшая светильник Тиффани, думает, что обставляет кварти­ру; они могут и не видеть, что их действия — попытка воплотить всеобъемлющий стиль жизни.

Большинство из нас в действительности не думает о сво­ей жизни в терминах стиля жизни, и у нас часто бывают трудности при объективном разговоре об этом. Еще больше трудностей возникает, когда мы пытаемся сформулировать структуру ценностей, заключенных в нашем стиле. Задача становится вдвойне сложной, поскольку в стиле жизни мно­гих из нас сочетаются элементы нескольких различных мо­делей. Мы можем подражать Хиппи и Серфингистам. Мы можем выбрать среднее между Вестсайдским интеллектуа­лом и Чиновником — слияние, довольно распространенное среди издательских работников Нью-Йорка. Когда стиль человека представляет собой гибрид, довольно трудно раз­личить множество моделей, на которых он основывается.

Однако после того как мы выберем себе определенную модель, мы энергично боремся за ее создание, а еще силь­нее за то, чтобы охранить ее от перемен. Стиль становится

для нас необыкновенно важен. Это вдвойне справедливо в отношении людей будущего, когда забота о стиле станет просто неистовой. Эта чрезмерная забота о стиле вовсе не то, что литературные критики называют формализмом. Это не просто интерес к внешнему виду. Ведь стиль жизни вклю­чает в себя не просто внешние формы поведения, но и цен­ности, подразумеваемые под этим поведением, и никто не может изменить свой стиль жизни, не изменив свой соб­ственный образ. Люди будущего станут не «осознавать свой стиль», а «осознавать свой стиль жизни».

Вот почему различные мелкие вещи будут иметь для них большое значение. Любая небольшая деталь жизни может обладать большим эмоциональным воздействием, если она изменяет с трудом выработанный стиль жизни, если она угрожает разрушить целостность стиля. Тетушка Этель да­рит нам свадебный подарок. Мы приходим в замешатель­ство, потому что он в стиле, чуждом нашему собственному. Это раздражает нас и сбивает с толку, даже если мы знаем, что «тетушке Этель ничего лучше не придумать». Мы быст­ро запихиваем эту вещь на верхнюю полку кладовки.

Тостер или скатерть тетушки Этель не важны сами по себе. Но это послание из другого субкультурного мира, и пока мы слабы в том, чтобы придерживаться нашего соб­ственного стиля, подарок представляет мощную угрозу. Психолог Лайон Фестинджер ввел в оборот понятие «ког­нитивный диссонанс» для обозначения следующей тенден­ции: человек опровергает или отказывается принять информацию, которая меняет уже сложившееся у него мне­ние. Мы не хотим слышать то, что может нарушить нашу старательно выработанную систему представлений. Подоб­ным же образом подарок тетушки Этель представляет со­бой «стилистический диссонанс». Это угрожает подорвать наш старательно разработанный стиль жизни.

Почему стиль жизни обладает такой силой самосохра­нения? В чем источник его силы? Стиль жизни — это меха­низм, через который мы выражаем себя. Это способ сказать миру, какой именно субкультуре — или субкультурам — мы Принадлежим. Но это едва ли объясняет его огромную важ-

ность для нас. Подлинная причина, почему стили жизни имеют такое значение (и значение это возрастает по мере того, как общество становится разнообразнее), прежде все­го в том, что выбор модели стиля жизни для подражания — решающая стратегия в нашей частной войне с ощутимым со всех сторон гнетом сверхвыбора⁸.

Решая, сознательно или неосознанно, быть «похожими» на Уильяма Бакли или Джоан Баэз, Лайонела Триллинга или равного ему по значимости для серфингистов Дж. Дж. Муна, мы спасаемся от необходимости принимать милли­оны сиюминутных решений. Следуя стилю, мы можем от­мести многие виды одежды и поведения, многие идеи и позиции как неподходящие для избранного нами стиля. Ученик колледжа, который выбирает модель Протестующего студента, не тратит зря энергию, мучаясь, голосовать ли за Уоллеса, носить ли атташе-кейс или вкладывать деньги в инвестиционный фонд.

Присмотрев для себя определенный стиль жизни, мы исключаем из дальнейших размышлений огромное количе­ство альтернатив. Парню, выбравшему для себя модель Мотоциклиста, не нужно больше интересоваться сотнями типов перчаток, которые доступны ему на рынке, но разру­шают дух его стиля. Ему нужно только выбрать из того типа перчаток, которые кажутся подходящими в рамках, постав­ленных этой моделью. То, что сказано о перчатках, в рав­ной степени применимо также к его идеям и социальным отношениям.

Предпочтение одного стиля жизни другому, таким об­разом, представляет собой суперрешение. Это решение бо­лее высокого порядка, чем обычные, каждодневные. Это решение суживает диапазон будущих альтернатив. Пока мы действуем в границах избранного нами стиля, наш выбор относительно прост. Предписания ясны. Субкультура, к которой мы принадлежим, помогает нам ответить на любой вопрос; у нее есть руководящие принципы.

Но когда наш стиль неожиданно меняется, когда что-то вынуждает нас пересмотреть его, нам приходится совершать другое суперрешение. Мы сталкиваемся с тяжелой необхо-

димостью изменить не только себя, но также и свой соб­ственный образ.

Это трудно, потому что, освободившись от какого-то стиля, оказавшись отрезанными от субкультуры, породив­шей его, мы перестаем «принадлежать». Хуже того, под воп­рос поставлены наши основные принципы, и мы вынуждены заново принимать каждое решение, в одиночестве, без под­держки определенной, постоянной линии поведения. Ко­ротко говоря, мы снова сталкиваемся с полным, гнетущим бременем сверхвыбора.

СВЕРХИЗОБИЛИЕ «Я»

Оказаться «между стилями» или «между субкультура­ми» — значит находиться в жизненном кризисе. Люди бу­дущего посвятят больше времени поискам стиля, чем люди прошлого или настоящего. Изменяя свою самоидентифи­кацию, человек супериндустриального общества прочерчи­вает собственную траекторию в мире противоречивых субкультур. Такова социальная мобильность будущего: не просто движение из одного экономического класса в дру­гой, но от одной клановой группировки к другой. Бес­престанное движение от одной кратковременной субкультуры к другой прочерчивает дугу жизни человека.

Существует множество причин этого беспрестанного движения. Не просто психологические потребности чело­века меняются чаще, чем в прошлом; меняются также и субкультуры. По этим и другим причинам, поскольку при­надлежность субкультуре становится даже менее стабиль­ной, поиски индивидуального стиля будут все более интенсивными, можно сказать, неистовыми в ближайшие десятилетия. Снова и снова мы будем чувствовать себя огор­ченными или утомленными, смутно неудовлетворенными тем, «как идут дела», — другими словами, сбитыми с толку нашим собственным стилем. И тогда мы снова начнем поис-

ки нового принципа, руководствуясь которым сможем со­вершить выбор. Мы снова приходим к моменту суперре­шения.

Если кто-нибудь станет подробно изучать наше поведе­ние в этот момент, то обнаружит резкое возрастание того, что можно назвать Индексом Быстротечности. Темп оборо­та вещей, мест, людей, организационных и информацион­ных отношений резко возрастает. Мы ощущаем, что нам надоело шелковое платье, или галстук, или старый светиль­ник Тиффани, ужасный викторианский столик на ножках-лапах — все эти символы наших связей с субкультурой прошлого. Мы начинаем, шаг за шагом, заменять их новы­ми вещами, символическими для нашей новой самоиден­тификации. Тот же самый процесс происходит и в нашей социальной жизни — «пропускная способность» людей уве­личивается. Мы начинаем отказываться от идей, которых придерживались (или объяснять, или осмыслять их по-но­вому). Мы вдруг оказываемся свободными от всех ограни­чений, которые накладывали на нас наша субкультура или стиль. Индекс Быстротечности окажется чувствительным индикатором тех моментов в нашей жизни, когда мы наи­более свободны, но в то же время наиболее потерянны.

Именно в такие периоды мы демонстрируем огромные колебания, которые инженеры называют «поисковым по­ведением». Сейчас мы наиболее чувствительны к призывам новых субкультур, к их требованиям и требованиям других, которые сотрясают воздух. Мы склоняемся то к одному, то к другому. Могущественный новый друг, новое увлечение или идея, новое политическое движение, некий новый ге­рой, возникший из недр средств массовой информации, — все это в такой момент затрагивает нас с особой силой. Мы более «открыты», более неуверенны, более готовы к тому, чтобы кто-то или какая-то группа говорила нам, что делать, как вести себя.

Решения — даже мелкие — приходят труднее. Это не случайно. Справляясь с давлением повседневной жизни, мы нуждаемся в большей информации о гораздо более баналь­ных делах, чем тогда, когда мы были ограничены заданным

стилем жизни. И поэтому мы чувствуем себя беспокойны­ми, задавленными, одинокими, и мы движемся вперед. Мы выбираем новую субкультуру или позволяем втянуть себя в нее. Мы обретаем новый стиль.

Следовательно, по мере движения к супериндустриализ­му люди принимают жизненные стили и отбрасывают их в масштабах, которые поразили бы людей предыдущих поко­лений. Стиль жизни сам стал неким предметом, который можно отбросить.

Это большое и нелегкое дело. Это объясняется наибо­лее оплакиваемой «утратой следования», характерной для нашего времени. Когда люди переходят от субкультуры к субкультуре, от стиля к стилю, они должны охранять себя от неизбежной боли «непринадлежности». Они научатся справляться со светлой печалью расставания. Необыкно­венно преданный католик, который бросает свою религию и погружается в жизнь активиста Новых левых, затем бро­сается в другое дело, движение или субкультуру, не может заниматься этим всегда. Он становится, если приложить сюда понятие Грэма Грина, «пепелищем». Он учится на прошлых разочарованиях никогда не вкладывать себя прежнего во что-либо целиком.

И таким образом, даже когда он, как кажется, принима­ет какую-то субкультуру или стиль, он сохраняет некую часть себя. Он подчиняется требованиям группы и получает удов­летворение от принадлежности к ней. Но эта принадлеж­ность уже не бывает такой, как прежде, и тайно он готов переметнуться. Это означает, что даже когда он, кажется, крепко «вбит» в свою группу или клан, он прислушивается в ночной темноте к коротковолновым сигналам конкуриру­ющих кланов.

В этом смысле его членство в группе поверхностно. Он постоянно пребывает в позиции «не-следования», и без точ­ного следования ценностям и стилям группы он лишается явного набора критериев, необходимых, чтобы пробираться сквозь дремучие джунгли сверхвыбора.

Супериндустриальная революция, следовательно, ставит всю проблему сверхвыбора на новый уровень. Она застав-

ляет нас теперь совершать выбор не просто между лампами и абажурами, но между жизнями, не между составляющими стиля жизни, но между стилями жизни в целом.

Эта интенсификация проблемы сверхвыбора толкает нас к непрерывному самоизучению, поискам души и сосредо­точенности на самом себе. Она сталкивает нас с наиболее распространенной из современных болезней — с «кризи­сом самоидентификации». Никогда раньше перед массой людей не стоял более сложный выбор. Поиски самоиденти­фикации возникают не из-за предполагаемого отсутствия выбора в «массовом обществе», но именно из-за обилия и сложности возможностей нашего выбора.

Всякий раз, когда мы выбираем стиль, принимаем су­перрешение, всякий раз, когда мы связываем себя с некоей определенной субкультурной группой или группами, мы что-то меняем в своем собственном образе. Мы становимся в каком-то смысле другими людьми, и мы воспринимаем себя иначе. Наши давние друзья, те, кто знал нас в предыдущих «воплощениях», при встрече только удивленно поднимают брови. Им все труднее и труднее узнавать нас, и мы тоже испытываем всевозрастающие трудности в идентификации себя с нашими прежними, пусть даже вызывающими сим­патию «я».

Хиппи становится добропорядочным чиновником, чи­новник становится парашютистом, не замечая ступеней перехода. В этом процессе он отказывается не только от внешних проявлений стиля, но также и от многих основ­ных позиций. И однажды он задаст себе вопрос, который будет, как пригоршня холодной воды в заспанное лицо: «Что остается?» Что сохранилось от «я» или «личности» в смысле постоянной внутренней структуры? Для некоторых ответа практически нет, потому что они уже имеют дело не с «я», а с тем, что можно назвать «серийными я».

Сверхиндустриальная революция также требует новой концепции свободы — признания, что свобода, дошедшая до пределов, отрицает сама себя. Скачок общества на но­вый уровень дифференциации неизбежно приносит с со­бой новые возможности индивидуализации, и новая

технология, новые временные организационные формы тре­буют новой породы человека. Вот почему, несмотря на «люф­ты» и временные отступления, линия социального прогресса ведет нас к большей терпимости, более легкому принятию все более и более разнообразных человеческих типов.

Внезапная популярность лозунга «делай свое дело» от­ражает этот исторический момент. Поскольку чем более фрагментировано или дифференцировано общество, тем большее число различных стилей жизни оно предлагает. И чем больше социально принятых моделей стиля жизни про­двигает общество, тем ближе оно само к условиям, в кото­рых и в самом деле каждый человек делает свое собственное, неповторимое дело.

Таким образом, несмотря на всю антитехнологическую риторику эллюлей, Фроммов и мамфордов, ясно, что сверхиндустриальное общество — наиболее развитое, чем когда бы то ни было, в технологическом отношении обще­ство — расширяет возможности свободы. У людей будуще­го станет больше возможностей самореализации, чем когда-либо прежде в истории.

В новом обществе мало условий для истинно устойчи­вых отношений. Но оно предлагает более разнообразные жизненные ниши, больше свободы для продвижения внут­ри и из этих ниш и дает больше возможности создавать собственные ниши, чем все существовавшие ранее обще­ства, вместе взятые. Оно также предлагает самое потрясаю­щее удовольствие — одолеть изменение, достичь его вершины, изменяясь и вырастая вместе с ним, — вот про­цесс несравненно более увлекательный, чем кататься на доске по волнам, бороться с рулем, затевать опасные гонки на восьмиполосном скоростном шоссе или получать кайф от наркотиков. Это дает человеку возможность помериться силами с тем, что требует владения собой и высокого ума. Человеку, который вооружен этим и который делает необ­ходимое усилие, чтобы понять быстро возникающую струк­туру супериндустриального общества, человеку, который находит «верное» жизненное место, «верную» последова-

тельность избираемых им субкультур и моделей стиля жиз­ни для подражания, обеспечен триумф.

Безусловно, эти высокие слова неприменимы к боль­шинству людей. Большинство людей прошлого и настоя­щего остаются заключенными в жизненных нишах, которые не они создали и на которые они не очень надеются при нынешней ситуации вечного бегства. Для большинства воз­можностей по-прежнему мучительно мало.

Тюрьма прошлого должна быть — и будет — уничтожена. Но ее не уничтожить тирадами против технологии, «ощуще­нием» или «интуицией» нашего пути в будущее, пока эмпири­ческие исследования, анализ и рациональное усилие находятся в забвении. Те, кто действительно хочет разбить тюрьму прошлого и настоящего, должны не бичевать ма­шины на манер луддитов, а содействовать контролирован­ному — выборочному — внедрению завтрашних технологий. Для того чтобы заниматься этим, интуиции и «мистических озарений» вряд ли достаточно, нужно точное научное зна­ние, квалифицированно применяемое к решающим, наи­более чувствительным точкам социального контроля.

Здесь не поможет принцип максимализации выбора как ключ к свободе. Мы должны учитывать возможность, о ко­торой здесь говорилось, возможность, что выбор превра­тится в сверхвыбор, а свобода — в несвободу.

СВОБОДНОЕ ОБЩЕСТВО

Несмотря на романтическую риторику, свобода не мо­жет быть абсолютной. Ратовать за тотальный выбор (бес­смысленная идея) или тотальную индивидуальность — значит ратовать против любой формы сообщества или об­щества в целом. Если каждый человек, трудолюбиво делая свое дело, будет совершенно иным, чем любой другой, не найдется двух людей, у которых была бы хоть какая-то ос­нова для общения. Ирония в том, что те, кто громче всех

сожалеет, что люди не могут «относиться» один к другому или не могут «общаться» друг с другом, зачастую являются сторонниками большей индивидуальности. Социолог Карл Манхейм сознавал это противоречие, когда писал: «Чем более индивидуализированы люди, тем труднее достичь идентификации»⁹.

Если мы не готовы буквально вернуться назад, в при­митивную дотехнологическую эру и принять все послед­ствия этого — более короткая, более грубая жизнь, больше болезней, боли, голода, предрассудков, ксенофобии, фа­натизма и тому подобного, — мы пойдем вперед ко все более и более дифференцированным обществам. Это ста­вит трудные проблемы социальной интеграции. Каким образом мы должны скрепить узами образования, поли­тики, культуры супериндустриальный порядок, чтобы по­лучить функционирующее целое? Выполнимо ли это? «В основе такой интеграции, — пишет Бертрам М. Гросс из университета Уэйна, штат Мичиган, — должны лежать не­кие общепринятые ценности или некая осознанная взаи­мозависимость, если не совместно принятые задачи»¹⁰.

Общество, быстро расколовшееся на уровне ценностей и стиля жизни, изменяет все прежние интегративные меха­низмы и требует совершенно новой основы для воссозда­ния. У нас нет иного выбора, мы должны найти эту основу. Но при том, что мы столкнемся со сложными проблемами социальной интеграции, нас ожидают еще более болезнен­ные проблемы индивидуальной интеграции, поскольку мно­жественность стилей жизни изменяет нашу способность удерживать целиком собственное «я».

Какое из многих потенциальных «я» мы выберем? Ка­кая последовательность серийных «я» составит наш порт­рет? Как, коротко говоря, мы должны поступать со сверхвыбором на наиболее явно личностном и эмоциональ­ном уровне? В нашем опрометчивом стремлении к разно­образию, возможности выбора и свободе мы не успели осознать весь ужас, заключенный в многообразии.

Когда же многообразие сойдется в одной точке с быст­ротечностью и новациями, мы дадим обществу толчок впе-

ред, к историческому кризису адаптации. Мы создаем ок­ружающую среду настолько мимолетную, незнакомую и сложную, что она угрожает миллионам людей адаптивным нервным расстройством. Это нервное расстройство — шок будущего.

¹ Утрата консенсуса обсуждается в статье Anything Goes: Taboos in Twilight, Paul D. Zimmerman // Newsweek, November 13, 1967, c. 74.

² Груэн сообщает о своей работе в Composition and Some Correlates of the American Core Culture // Psychological Reports, vol. 18, c. 483—486. Материал взят из этого источника и из интервью.

³ Стиль жизни английского джентльмена исследуется в: [215], с. 138.

⁴ Клэпп цитируется по: [228], с. 37-38.

⁵ О субкультуре вестсайдских интеллектуалов см.: [234].

⁶ О роли моделей жизненного стиля см. статью The New Heroes, John Speicher, Cheetah, November, 1967, с. 27-28.

⁷ Письмо Гинсберга цитируется по статье In the beginning, Leary turned on Ginsberg and saw that it was good..., Timothy Leary // Esquire, July, 1968, c. 87.

⁸ О гнете сверхвыбора: Принятие стиля также ведет к непред­сказуемости в обществе. Когда уровень новаций возрастает, мы становимся более неуверенными в поведении других людей, что приводит к отказу от повиновения, страху обнаружить свои чув­ства или страху перед сильными чувствами. Когда молодые люди рядятся в странные одеяния, одежду из «секонд-хэнда» и диковин­ные головные уборы, они вызывают некий страх у «правильных людей», поскольку своей манерой одеваться они демонстрируют, что их поведение может быть непредсказуемым. Но в то же время в силу своей привязанности к собственной субкультуре в своей группе они более предсказуемы. Они лучше прогнозируют пове­дение своих сверстников и сотоварищей по субкультуре, чем по­ведение людей во внешнем мире. Принятие стиля жизни или принадлежность к субкультуре могут рассматриваться как усилия снизить уровень новаций или непредсказуемости в микроокру­жении.

⁹ Манхейм цит. по: [189], с. 46.

¹⁰ Гросс цит. по: The State of the Nation: Social Systems Accounting, Bertram М. Gross, [313], c. 198.

⇐ Предыдущая6789101112131415Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: