 |
Тяжелые дни
|
|
|
|
Холод и вьюга были изменчивы, только ветер дул постоянно, и днем и ночью.
Во всей этой жуткой какофонии битвы слышна была приглушенная и непрерывная стрельба реактивных установок, затем пришли танки, за которыми двинулись в атаку наступавшие части русских, подавляя оставшиеся очаги сопротивления и находившихся там еще отдельных людей.
Армия отступала, если это можно было назвать отступлением, но каждый шаг отступления стоил противнику жизни одного солдата — в итоге количество погибших советских солдат было довольно значительным.
И все же следует отдать должное истине.
11 января 113-я дивизия уже не могла держать оборону, она отошла от своих позиций и присоединилась к отступавшей 60-й мотопехотной дивизии. В результате фронтального натиска русских эта дивизия не была отброшена назад и оставалась на своем участке, но русские танки, находившиеся в тылу 113-й дивизии, доставляли ей много хлопот и вынудили ее отойти назад. После того как остатки 44-й пехотной дивизии отступили к Карповке, Рогачик также не мог продолжать сопротивление, да и Россошь удержать уже было невозможно. Рогачик пал 13 января, на следующий день была оставлена Карповка.
76-я пехотная дивизия еще раз укрепилась в районе Новоалексеевского, но без противотанкового оружия занимать здесь позиции было бесполезно — пулеметами и легкими гранатометами остановить русские танки было невозможно. Бабуркин пал, путь на Питомник был свободен.
11-й корпус перебрался ночью в Городище, 8-й корпус — в Гумрак, в Сталинградский переместился 51-й армейский корпус. Южнее Царицы установил свой командный пункт 14-й танковый корпус, в то время как 4-й армейский корпус обосновался в большом прибрежном овраге.
|
|
|
То, что пришлось пережить дивизиям в эти дни, испытали на себе в первую очередь солдаты.
Тяжелее всего пришлось 44-й пехотной дивизии, которая преодолела путь сорок километров. Не лучше обстояли дела и у 384-й дивизии, 376-я дивизия была оттеснена к Ельшанке. В Дубининском соединились головные танковые части, наступавшие с севера и запада. 15 января русская артиллерия открыла мощный огонь по Питомнику. Штаб снабжения уже ушел вечером, а остатки командования должны были покинуть аэродром ночью. Четырем самолетам ночью еще удалось приземлиться, но два из них полыхали, как факелы, на ледяном поле протяженностью тысяча метров. Паника в Питомнике началась уже 12 января, части снабжения покидали аэродром в спешном порядке. Причиной паники был всего лишь один русский танк, прорвавшийся к аэродрому и круживший поблизости. Начальник Генерального штаба был вне себя от ярости, несколько десятков раз звонил по телефону, а на следующее утро немецкие части вновь вернулись на аэродром. Но дело неумолимо шло к развязке — обе оставшиеся зенитные батареи артиллерийской школы «Бонн» заранее взорвали свои орудия, а третья батарея два дня назад неожиданно была переброшена в Басаргино и оттуда уже не возвращалась. Сердце крепости, как говорил генерал Шмидт, уже не билось, как же теперь могло существовать ее тело?
Самолеты уже не могли вывозить раненых из Питомника, не могли и приземляться, чтобы доставить дивизиям боеприпасы и хлеб, и полковник Розенфельд уже не объезжал по кругу аэродром на своей лошаденке.
Вместе с Питомником после ожесточенных боев пали Гончары. 16 января фронт проходил теперь от рынка через Орловку до дороги на Городище, затем через Конино вдоль железнодорожной линии на юг, образуя плацдарм вокруг вокзала Гумрака и затем до Алексеевки и Воронова.
В самом широком месте расстояние между границами котла было шестнадцать километров, а его протяженность составляла двадцать пять километров.
|
|
|
Впервые Верховное командование вермахта сообщило:
«… в районе Сталинграда наши войска, которые вот уже несколько недель мужественно держат там оборону, отбили вчера мощные атаки пехоты и танковых частей наступающего со всех сторон противника, при этом большевики несут большие потери».
Командование армии переместилось в бывший командный пункт 71-й пехотной дивизии, в то время как штаб дивизии располагался теперь в здании ГПУ. Это произошло в тот день, когда из Ростова прилетел майор люфтваффе.
Задание командира 3-й группы 27-й эскадры бомбардировщиков было нелегким не потому, что он стоял перед офицерами, которые были значительно выше его по званию, а потому, что было более важно, что эти люди занимали в своих мнениях твердые позиции и разбирались в том, что им уже пришлось испытать на себе, что само по себе имело немаловажное значение.
Почему необходим был прилет этого майора?
16 января Питомник перешел к русским, что неизбежно исключало дальнейшее приземление немецких самолетов, доставлявших груз снабжения. Аэродром в Гумраке оставался теперь последней базой, способной принимать груз с воздуха.
Но Гумрак — это не Питомник, аэродром здесь слишком маленький, а посадочная полоса, как об этом сообщили пилоты первых приземлившихся самолетов, не имела сигнальных огней. Одиннадцать самолетов вынуждены были сбросить свой груз, так как посадка, как показалось пилотам, была невозможна, но в котле сложилось иное мнение, которое выразил генерал-полковник Паулюс в своей радиограмме Гитлеру:
«Мой фюрер, Ваши приказы относительно снабжения армии по воздуху не выполняются. С 15 января аэродром в Гумраке способен принимать самолеты, площадка признана пригодной для посадки, имеется система аэродромного обслуживания. Просим принятия решительных мер в самое ближайшее время, ситуация очень опасная».
Спустя два часа армия послала группе армий «Дон» вторую радиограмму:
«Отговорки люфтваффе воспринимаются как предлог для того, чтобы не лететь в котел. Возможности посадки подразделений люфтваффе существуют во всех направлениях как по длине, так и по ширине площадки. Посадочная полоса значительно расширена, система аэродромного обеспечения имеет все необходимое оборудование, как это было в Питомнике. Командующий армией обратился непосредственно к фюреру с просьбой о немедленном вмешательстве, так как постоянные задержки и промедления люфтваффе уже стоили жизни многим людям».
|
|
|
И вновь через два часа еще одна радиограмма отправлена командованию люфтваффе в группу армий:
«Самолетов все еще нет. Армия просит отдать приказ экипажам производить посадку в Гумраке».
18 января приземлились четыре самолета, еще тринадцать сбросили свой груз — все вместе это означало каплю в море, а проблем с каждым часом становилось все больше и больше.
Снегопад не прекращался, ветер образовал на взлетных площадках большие снежные заносы, двигатели не заводились, погода опрокидывала все расчеты и надежды. В самом Гумраке посадочная полоса на аэродроме была выровнена и установлены сигнальные огни, кроме того, работали пеленгаторы. На самом же деле все было не так просто, как может показаться по прочтении предыдущих строк. На посадочной полосе лежали сбитые и рухнувшие самолеты, свои и противника, а кругом по всей дорожке, которая сама по себе была довольно узкой, были разбросаны их обломки и остатки груза снабжения. Что значит сто метров для посадки самолетов, когда уже добрая половина из этих ста метров была непригодна для посадки из-за многочисленных громоздких обломков, и это при скорости приземления в несколько сотен километров в час и при плохой видимости?
Самолеты, которым удалось избежать атак русских истребителей и огня зениток, ночью могли оказаться жертвой советских штурмовых самолетов типа «У-2». Некоторые из них постоянно кружили над аэродромом и почти на каждый немецкий самолет сбрасывали осколочные бомбы во время его посадки — с высоты пятисот метров самолеты представляют собой прекрасную мишень, в которую нетрудно попасть.
Такова была ситуация как в котле, так и за его пределами.
Именно в это время рейхсмаршал Геринг приказал офицеру люфтваффе вылететь в котел с заданием рассказать командующему армией об обстановке, соотношении сил и ответить на его вопросы относительно возможности выхода из создавшейся ситуации.
|
|
|
Майор 27-й эскадры бомбардировщиков стоял перед командующим армией, начальником штаба и несколькими генералами, среди которых были Штрекер, фон Зейдлиц и Гейц, — все они хотели в первую очередь услышать ответ на вопрос: почему прилетел майор, или армия не достойна того, чтобы получить информацию от генерала?
Разумеется, майор этого не знал, но он сообщил то, что ему было поручено, без приукрашивания и без трагизма. Он говорил о сложных условиях на аэродроме, о проблемах во время взлета и посадки, о погодных условиях, нехватке самолетов, потере аэродромов и о линии фронта сухопутных войск, но все его аргументы отклонил генерал-полковник Паулюс, показав ему карту с нанесенной обстановкой, лежавшую на столе бункера под Гумраком:
— Мертвых уже не интересуют подробности войны.
После нескольких секунд молчания прозвучали слова генерала Шмидта:
— Армия может понять только то, что касается количества груза в тоннах, для нее важны лишь те слова, за которыми стоит доставка гранат, горючего или хлеба, все остальное, что люфтваффе выдвигает в качестве повода для отвода на второй план всех этих важных для нас вещей, нас не волнует.
Далее прозвучали приблизительно следующие слова:
— Экипажам самолетов необходимо отдать приказ о посадке на аэродромах. Зачем нам обещали снабжение по воздуху, если его нельзя было осуществить?
— Кто несет ответственность за данное обещание? Ведь кто-то должен же предъявить фюреру соответствующие документы?
— Мы требуем доставки горючего, боеприпасов и продовольствия, наши люди голодают, многие ничего не ели уже четыре дня. Чем солдатам стрелять, чем поддерживать свою жизнь?
Затем слова стали звучать более угрожающе:
— Люфтваффе бросило нас на произвол судьбы, не сдержав своего слова.
— Преступление, совершенное в отношении 6-й армии, уже ничем не может быть оправдано.
Выполняя приказ рейхсмаршала, майор в бункере под Гумраком отвечал приблизительно следующее:
— Самолеты могут приземляться только на тех аэродромах, на которых посадочные полосы имеют сигнальные огни.
Самолеты могут совершать посадку только на ровных площадках.
Экипажи самолетов в своих сообщениях не лгут и не являются трусами. Если у них есть возможность приземлиться, они приземляются.
Господин генерал Фибиг уже в ноябре заявил, что снабжение по воздуху окажется невозможным.
Я прошу сообщить непосредственно фельдмаршалу Мильху об упреках, высказанных мне относительно невыполнения люфтваффе своих обещаний.
|
|
|
И вновь вопрос о том, кто виноват, остался без ответа. Лежала ли вся тяжесть вины на Гитлере и мог ли он взять всю вину только на себя? Был ли виноват рейхсмаршал Геринг, когда его слово перевесило на чаше весов, или виноваты те, кто представил документы, позволившие ему принять решение о снабжении армии по воздуху?
Были ли причастны фельдмаршал Кейтель и генерал-полковник Йодль к тому, что привело к катастрофе немецких войск между Волгой и Доном? Были ли в чем-либо виноваты командующий армией и начальник Генерального штаба в тот момент, когда требовали в ноябре обеспечения по воздуху, или вина лежит на тех временных формированиях и каких-то войсковых соединениях, которые не смогли удержать Тацинскую и Морозовскую, или, наконец, следует обвинять во всем только экипажи самолетов и наземный обслуживающий персонал?
Разве командующий 4-м воздушным флотом генерал-полковник барон фон Рихтгофен не предупреждал о невозможности осуществления снабжения по воздуху, и разве начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал Цейтцлер еще до него не говорил о невозможности данного снабжения, и не был ли того же мнения начальник службы тыла группы армий? Разве 22 ноября генерал фон Зейдлиц не пытался убедить командующего в необходимости прорыва и разве не поддержали его в этом генералы Гейц, Штрекер, Хубе, Пикерт и Йенике? Разве не был дан 12 декабря четкий приказ группы армий о прорыве в любом случае?
Разумеется, все это было, но наряду с этим был и ясный приказ фюрера «удерживать Сталинград».
Вопрос о том, кто виноват и кто не принял соответствующего решения, всегда будет возникать в связи со Сталинградом, но никогда на этот вопрос не будет дано четкого и удовлетворительного ответа.
|
|
|
