Затерянные в степи

— Толпа безумцев, — пробормотал унтер-офицер Нивег 26 января 1943 года в 18 часов и вытряхнул из трубки пепел, постучав ею о голенище сапога лежавшего рядом солдата.

Солдат ничего не сказал, он и не мог что-либо сказать, так как его рот был забит снегом, а на груди в том месте, где располагалось сердце, зияло отверстие размером с рукавицу. Нивег не думал об этом неизвестном солдате, лежавшем под снегом, — таких неизвестных здесь было много и справа, и слева от него, — и было просто невозможно разгребать на всех трупах снег, чтобы найти личный знак, как то предписывал устав. «Позже, — подумал Нивег, — но только когда это будет».

От остатков пепла в трубке исходил жуткий запах — сено, которым набивали матрасы, было плохим заменителем табака. Командир этих безумцев встал, вслед за ним поднялись Нивег и остальные: связисты, несколько артиллеристов, два человека из почтовой службы, лейтенант из 71-й пехотной дивизии, два десятка пехотинцев из всевозможных частей и подразделений. Среди них были даже два пилота, сбросившие за день до этого груз над Ельшанкой, после чего их самолет был подбит русскими истребителями. Несколько тюков, сброшенных с самолета, были вскрыты, и содержимое сразу же разделили между солдатами. Всего их было пятьдесят шесть человек, собравшихся вместе. Вчера здесь еще находился командный пункт дивизии, а сегодня эти люди были готовы к тому, чтобы, не дожидаясь приказа, осуществить операцию «Лев» — прорыв был единственной возможностью уцелеть, даже если шансов на успех было ничтожно мало.

Нивег знал еще о двух группах, отправившихся пять дней назад из Сталинграда в южном направлении. После себя эти группы не оставили ничего, кроме раненых, голодных и замерзших людей, в конечном итоге — трупов. Одному богу известно, что стало с этими группами, во всяком случае, Нивег этого не знал, да ему и не до этого было — он был полностью занят своими собственными мыслями. Он думал о людях в рваных шинелях, которые иногда еще подавали признаки жизни, о домах, которые уже нельзя было назвать домами, о жалких лачугах, в которых еще недавно жили люди. Еще он думал о том, что захватить с собой в «дорогу, которая вела на свободу». Многое приходилось оставлять здесь: жестяные бидоны, в которых солдаты в лучшие времена приносили еду, небольшую рацию, которая работала до тех пор, пока не сели батарейки, покрытые ржавчиной автоматы. Нивег думал также о холодных как лед касках, ремнях, ранцах и всякой мелочи, которую солдаты брали с собой, переходя с одной позиции на другую. Автоматы и пулеметы приходилось оставлять только потому, что в ящиках для боеприпасов лежали пустые патронные ленты.

С собой люди брали то, что на них было: сапоги, шинели, одеяла и платки. В нагрудных карманах лежали несколько писем или фотографий. Личных документов, солдатских книжек и квитанций на довольствие уже давно не было, но у людей оставалось то, что для всех было очень важно, — желание вырваться из кольца и надежда на то, что удастся это сделать. Это была действительно «толпа безумцев», и у каждого из них был опыт, накопленный за последние полгода, тот опыт, который научил их различать, что главное и что несущественное, и действовать соответствующим образом. Сейчас важным были компас и какое-нибудь оружие. Часы у всех этих людей показывали время различных поясов земли, но всем было безразлично, закончится ли все по Гринвичу или по московскому времени. В тюках, сброшенных за день до этого с самолета, были ветчина, свиные консервы и завернутые в пергамент батоны хлеба. Набор этих продуктов был очень удачным, и каждый брал с собой столько, сколько мог унести. То, что оставалось, укладывали у дороги на тюки или шинели, а то и прямо на снег.

Старший лейтенант предупредил, что путь предстоял долгий, все понимали это и знали, что придется пройти сотню километров, но, рассчитывая на сотню километров, командир не знал, что тот фронт, до которого они намеревались добраться, находился от них на расстоянии двухсот пятидесяти километров.

Марш проходил довольно просто: первые тяжело ступали по глубокому снегу, шедшие сзади старались ступать в след впереди идущих. Солдаты, воевавшие раньше в различных частях, носившие разную форму, думавшие каждый о своем, теперь дружно шли ночью на юге Сталинграда, тяжело ступая по глубокому снегу. Несколько сотен метров прошли нормально, через некоторое время удачно добрались до Цыбенко. Там прозвучало несколько выстрелов, в результате которых были убиты лишь несколько человек, шедших впереди. Время от времени люди падали и оставались лежать, но другие шли дальше не останавливаясь. Солдаты шли мимо своих товарищей, от шинелей которых на снегу оставались жуткие пятна, но кровь ночью всегда кажется черной. Главное, что всегда находился кто-то, кто шел впереди, и не важно, что несколько человек не дойдут до цели и останутся лежать на снегу. Никто не задумывался об этом.

Южнее Краснова солдаты перешли через железную дорогу как раз в том месте, где несколько дней назад располагалась 371-я дивизия. Между Цыбенко и Рогачевом было приблизительно два десятка километров, но пройти эти два десятка километров нужно было по степи, по глубокому снегу. Люди брели, пробиваясь между горевшими вдалеке кострами, которые разжигали солдаты Красной армии и которые своими огоньками как бы указывали, куда следовало идти. Так группа дошла до реки — скорее всего, это была донская Царица, после чего немного севернее перешла через железную дорогу Калач—Сталинград и далее двинулась на северо-запад в сторону Камышевки. Пятеро, не сказав ни слова, остались в конюшнях, где раньше располагалась ветеринарная рота, — все эти помещения, построенные несколько недель назад, обладали невероятной притягательной силой. В километре севернее Калача люди перешли по льду через Дон, пересекли затем Лиску под Качалинской и вступили в бой с русской группой снабжения. После боя их оставалось только тридцать.

28 января, в первой половине дня, немецкий самолет-разведчик обнаружил приблизительно в трех километрах западнее Калача группу солдат, подававших при приближении самолетов сигналы звездными ракетами. Разведчик снизился на двести метров, чтобы определить, что это за группа, и затем доложил о своих наблюдениях командованию в Новочеркасск. Генерал-фельдмаршал Мильх приказал установить с группой связь. На следующий день истребитель-бомбардировщик сбросил группе сообщение, в котором говорилось о том, что «боевой группе при приближении немецких самолетов следует выстроиться в форме свастики».

29 января группа была замечена в шестнадцати километрах западнее Калача, где направлялась в сторону Чернышевской. Группе были сброшены с самолета продовольствие, боеприпасы и сведения об обстановке в данном районе, после чего прорывавшаяся группа подтвердила получение груза двумя зелеными ракетами. На третий день после обнаружения немецкой боевой группы летчики, пролетев два с половиной десятка километров, установили новое место расположения группы и доложили, что группа насчитывает приблизительно двадцать пять человек. На четвертый день группа находилась в сорока километрах западнее Донской возвышенности, затем ее продвижение вперед значительно замедлилось.

Это был последний день, когда люфтваффе имело связь с одиночной кучкой людей в степи. Люди не знали, что прошли лишь половину пути. Истребитель-бомбардировщик, а позднее и самолет-разведчик в последний раз сбросили им продовольствие и данные о расположении противника, в которых говорилось о большом скоплении русских войск в районе Черткова и Миллерова. Группе было сообщено также, чтобы в дальнейшем она подавала два красных и один зеленый сигнал.

Сигналы с земли не последовали, после 30 января от группы вообще никаких сигналов не поступало. 31 января пилоты самолетов-разведчиков докладывали: «Группа не обнаружена». По приказу фельдмаршала поиски продолжались до 2 февраля, но результатов не принесли: что, в конце концов, значили эти двадцать пять усталых, больных, еле державшихся на ногах солдат, благодаря которым смогли позднее совершить марш-маневр несколько армий.

Унтер-офицер Нивег появился 3 марта в немецком сторожевом отделении западнее Донца и рассказал историю о затерянной в степи кучке людей, о днях, проведенных в степи и наполненных страданием и ужасом.

Нивег рассказал, что после боя с русской группой снабжения они потеряли еще шесть человек — одних скосили дизентерия и кровавый понос, другие умерли от истощения. Оставшиеся в живых побрели дальше в направлении Обливской, но дойти туда не удалось из-за располагавшихся в данном районе крупных частей русских. В степи между Доброй и Березовой был принят последний бой, после которого осталось четыре человека, два из них сдались в плен русской санитарной колонне. Нивег и тот, другой, принадлежавший к полевой почтовой службе, шли дальше, проходя через населенные пункты, названия которых они не знали, но в Валуевке они закончили свой путь: солдат, обрабатывавший когда-то в Сталинграде почту, остался лежать с отмороженными ногами, а Нивег поднял руки и сдался в плен. Его довезли до Харькова, откуда он сбежал на фронт на машине, доставлявшей продовольствие русским частям. Все это, может быть, выглядит довольно просто, но трудно описать то, что пришлось пережить этому человеку. На нейтральной территории никому не было дела до отдельного солдата, поэтому 3 марта Нивег вновь оказался среди своих. Во время наступления частей дивизии СС «Империя» и подразделений 11-й танковой дивизии Нивег подвергался допросам, и его показания были запротоколированы на двух страницах. Он мог бы сказать и больше, но был слишком истощен, чтобы выдерживать длительные беседы. Вероятно, он смог бы их продолжить на следующий день или через день, но эти дни для него не наступили, так как человек, выбравшийся из Сталинграда и добравшийся до немецкого фронта, на следующий день после его благополучного прибытия на медицинский пункт мотопехотного полка погиб во время гранатометного обстрела. Одиссея унтер-офицера Нивега закончилась.