 |
III. Приложение гуманистического психоанализа к марксистской теории
|
|
|
|
Марксизм – это гуманизм, и его цель – полное раскрытие потенциала человека; не того человека, каким он представляется на основании своих идей или своего сознания, а реального человека со всеми его физическими и психическими особенностями, который живет не в вакууме, а в социальном окружении, который должен производить, чтобы жить. Именно цельный человек, как и его сознание, служит объектом марксистской мысли; этим и отличается «материализм» Маркса от идеализма Гегеля и от экономико-механистических искажений марксизма. Величайшим достижением Маркса явилось освобождение касающихся человека экономических и философских категорий от абстрактных холодных понятий и приложение философии и экономики ad hominem[2]. Маркса занимал человек, и целью его было освобождение человека от преобладания материальных интересов, из той темницы, которую выстроили его собственные установления и деяния. Без понимания этой установки Маркса невозможно понять ни его теорию, ни ее фальсификацию многими из тех, кто провозглашает себя ее сторонниками. Хотя главный труд Маркса называется «Капитал», он предполагался только как первый шаг в его всеобъемлющем исследовании, за которым должно было последовать изучение истории философии. Для Маркса рассмотрение капитала было основным инструментом, нужным для понимания ущербного состояния человека в индустриальном обществе. Это первая часть огромной работы, которая, если бы Марксу удалось ее написать, могла бы называться «О человеке и обществе».
Труды Маркса – и «молодого», и автора «Капитала» – полны философских концепций. Он оперирует такими понятиями, как «сущность человека» и «ущербный человек», «отчуждение» и «сознание», «устремления» и «независимость», если перечислять только самые основные. Однако, в отличие от Аристотеля и Спинозы, которые основывали этику на систематизированной психологии, Маркс почти не пользуется психологическими теориями. Не считая фрагментарных упоминаний различий между безусловными потребностями (голодом, сексуальным влечением) и гибкими импульсами, порождаемыми общественными условиями, в работах Маркса почти нельзя найти существенных психологических данных; то же можно сказать и о трудах его последователей. Причина этого лежит не в отсутствии интереса или неспособности к анализу психологических феноменов (не подвергшаяся сокращениям переписка Маркса и Энгельса показывает такой глубокий анализ неосознанной мотивации, который сделал бы честь любому талантливому психоаналитику); ее следует искать в том факте, что во времена Маркса еще не существовало динамической психологии, которую он мог бы приложить к проблемам человека. Маркс скончался в 1883 году; Фрейд начал публиковать свои работы, когда прошло больше 10 лет после смерти Маркса.
|
|
|
Та разновидность психологии, которая послужила бы необходимым дополнением анализа Маркса, была, хотя она и нуждается в многочисленных ревизиях, создана Фрейдом. Психоанализ – это прежде всего динамическая психология. Она имеет дело с психическими силами, определяющими поведение человека, его действия, чувства, идеи. Эти силы не всегда можно распознать непосредственно, их существование приходится выводить из наблюдаемых феноменов и изучать во всех их противоречиях и трансформациях. Чтобы принести пользу марксистской мысли, психология должна также видеть эволюцию этих психических сил как процесс постоянного взаимодействия между потребностями человека и социальной и исторической реальностью, в которой человек существует. Это должна быть психология, с самого начала являющаяся психологией социальной. Наконец, она должна быть критической психологией, в особенности критической в том, что касается сознания человека.
|
|
|
Фрейдистский психоанализ удовлетворяет этим основным требованиям, хотя его важность для марксистской мысли не была понята ни большинством психоаналитиков, ни марксистами. Причины такой неспособности установить контакт ясны в отношении обеих сторон. Марксисты сохраняют традицию игнорирования психологии. Фрейд и его последователи развивали свои идеи в рамках механистического материализма, ограничивавшего развитие великих идей Фрейда и несовместимого с «историческим материализмом».
Тем временем развитие продолжалось. Одним из самых важных его проявлений явилось возрождение марксистского гуманизма. Многие придерживающиеся марксистских взглядов социалисты в малых социалистических странах, а также некоторые на Западе осознали тот факт, что марксистское учение нуждается в психологической теории человека; они также поняли, что социализм должен удовлетворять потребность человека в системе ориентации и поклонения, должен озаботиться вопросами о том, кто человек такой, каков смысл и цель его жизни. Это должно было стать основой этических норм и духовного развития за пределами пустых фраз вроде того, что «хорошо все, что служит революции» («государство рабочих», «историческое развитие» и т. д.).
С другой стороны, критика, начавшаяся в психоаналитическом лагере в отношении механистического материализма, на котором основывалось мышление Фрейда, привела к критической переоценке психоанализа, в особенности теории либидо. Представляется, что в результате развития и марксистской, и психоаналитической мысли пришло время для гуманистов-марксистов признать, что применение динамической, критической, социально-ориентированной психологии жизненно важно для дальнейшего развития марксистской теории и социалистической практики; что теория, в центре которой находится человек, не может и дальше обходиться без психологии, если не желает утратить контакт с человеческой реальностью. Ниже я собираюсь указать на некоторые принципиально важные проблемы, с которыми имел дело или которыми должен заняться гуманистический психоанализ[3].
|
|
|
Первой проблемой, которой следовало бы заняться, является проблема «социального характера» – характерологической матрицы, общей для группы (например, нации или класса), которая эффективно определяет действия и мысли членов группы. Она представляет собой особое развитие фрейдовской концепции характера, главной особенностью которой является динамическая природа характера. Фрейд рассматривал характер как сравнительно стабильное проявление различных видов либидозных побуждений, т. е. психической энергии, направленной на определенные цели и порождаемой определенными источниками. Своей концепцией орального, анального и генитального характеров он предложил новую модель человеческого характера, которая объясняла поведение как исход отчетливых ярко выраженных устремлений. Фрейд пришел к заключению, что направление и интенсивность этих устремлений есть результат раннего детского опыта в отношении «эрогенных зон» (рта, ануса, гениталий); помимо конституциональных элементов, за развитие либидо по большей части ответственно поведение родителей.
В концепции социального характера рассматривается матрица структуры характера, общей для группы. Она предполагает, что основополагающим фактором в формировании характера является жизненная практика, какой она создается способом производства и вытекающей из него социальной стратификацией. Социальный характер – это та особая структура психической энергии, форма которой определяется каждым данным обществом таким образом, чтобы быть полезной для функционирования именно этого общества. Средний человек должен хотеть делать то, что он должен делать, чтобы его действия позволяли обществу использовать его энергию в своих целях. В социальных процессах энергия частично проявляется как простая физическая (в возделывании почвы или в строительстве дорог), а частично – в специфических формах психической энергии. Член примитивного племени, живущего за счет нападений на соседние племена и грабежа, должен обладать характером воина, любить воевать, убивать, грабить. Члены миролюбивого земледельческого племени должны обладать склонностью к кооперации, быть против насилия. Феодальное общество функционирует успешно, только если его члены стремятся подчиняться властям, уважать и восхищаться теми, кто стоит выше. Капитализм нуждается в людях, стремящихся работать, людях дисциплинированных и пунктуальных, чей главный интерес заключается в получении денежной выгоды и чей главный жизненный принцип – доход в результате производства и обмена. В XIX веке капитализму были нужны люди, которым нравилось накопление; в середине XX века ему понадобились люди, испытывающие страсть к тратам и потреблению. Социальный характер – это форма, в которую отливается человеческая энергия для использования в качестве производительной силы в социальном процессе.
|
|
|
Социальный характер укрепляется всеми доступными обществу инструментами – системой образования, религией, литературой, песнями, шутками, обычаями и в первую очередь – родительскими методами воспитания детей. Последнее особенно важно потому, что структура характера индивида в значительной мере формируется в первые пять или шесть лет жизни. Однако влияние родителей не является по большей части индивидуальным или случайным, как полагает классический психоанализ. Родители – в первую очередь агенты общества, как в силу собственных характеров, так и воспитательных методов; они лишь в малой степени отличаются друг от друга, и эти различия обычно не ослабляют создания ими социально желательной матрицы социального характера.
Условие формирования социального характера жизненной практикой данного общества идет вразрез с фрейдовской теорией либидо, лежащей в основе его концепции характера. Теория либидо уходит корнями в механистическое представление о человеке как о машине, для которой либидо (помимо стремления к самосохранению) служит источником энергии и которая подчиняется «принципу удовольствия», выражающемуся в ослаблении повышенного либидозного напряжения до нормального уровня. В противовес этой концепции я старался показать (в особенности в «Человеке для себя»), что различные побуждения человека, являющегося в первую очередь существом социальным, развиваются вследствие его потребности в ассимиляции (предметов) и социализации (в отношении людей) и что формы ассимиляции и социализации, порождающие его основные устремления, зависят от социальных условий, в которых человек существует. Согласно этой концепции человека характеризуют ярко выраженные стремления к объектам – людям и природе – и потребность в связи с миром.
|
|
|
Концепция социального характера отвечает на важные вопросы, не получившие адекватного ответа в рамках марксистской теории.
Как получается, что обществу удается добиться лояльности большинства своих членов несмотря на то, что они страдают под его властью, даже когда разум говорит им, что их лояльность идет им во вред? Почему их реальные интересы как человеческих существ не перевешивают вымышленные, созданные всевозможными идеологическими воздействиями и промывкой мозгов? Почему осознание положения своего класса и понимание преимуществ социализма не настолько эффективны, как ожидал Маркс? Ответ на эти вопросы лежит в феномене социального характера. Как только обществу удается придать структуре характера среднего человека такую форму, что ему начинает нравиться то, что он должен делать, он становится удовлетворен теми условиями, которые общество ему навязывает. Как сказал один из персонажей Ибсена, «он может делать все, что хочет, потому что хочет только того, что может сделать». Нет необходимости говорить, что социальный характер, который, например, удовлетворен подчинением, – это характер ущербный. Однако, ущербный или нет, он служит целям общества, которому для должного функционирования требуются покорные люди.
Концепция социального характера также служит для объяснения связи между материальным базисом общества и «идеологической надстройкой». Марксу часто приписывали утверждение о том, что идеологическая надстройка – всего лишь отражение экономического базиса. Такая интерпретация неверна; дело в том, что в теории Маркса природа связи между базисом и надстройкой не была достаточным образом объяснена. Динамическая психология может показать, что общество порождает социальный характер, а социальный характер имеет тенденцию вырабатывать идеологию, которая его удовлетворяет и им питается. Однако порождение экономическим базисом определенного социального характера, который, в свою очередь, порождает определенные идеи, не однонаправлено: идеи, однажды возникнув, также влияют на социальный характер и косвенно на социоэкономическую структуру. Я хочу подчеркнуть следующее: социальный характер – посредник между социоэкономической структурой и идеями и идеалами, распространенными в обществе. Это посредник, который действует в обоих направлениях: от экономического базиса к идеям и от идей к экономическому базису. Данное положение иллюстрирует следующая схема:
Концепция социального характера может объяснить, как человеческая энергия, подобно любому другому сырому материалу, используется обществом для удовлетворения собственных нужд. Человек на самом деле – одна из наиболее податливых природных сил; его можно принудить служить почти любой цели, его можно заставить ненавидеть или содействовать, покоряться или противостоять, наслаждаться страданиями или благополучием.
Хотя все это верно, верно также и то, что разрешить проблему своего существования человек может, только в полной мере раскрыв свои силы. Чем более ущербным делает человека общество, тем более он становится нездоровым, даже если при этом сознательно и бывает удовлетворен своей судьбой. Однако бессознательно человек удовлетворения не испытывает, и именно эта неудовлетворенность заставляет его со временем менять социальные формы, делающие его ущербным. Если ему это не удается, то данный вид патогенного общества умирает. Изменения в обществе и революции вызываются не только производительными силами, вступающими в конфликт с прежними формами организации общества, но и противоречиями между негуманными социальными условиями и неотъемлемыми человеческими потребностями. С человеком можно сделать почти что угодно, но именно почти. История борьбы человека за свою свободу – наиболее выразительное проявление этого принципа.
Концепция социального характера полезна не только для теоретических рассуждений; она важна для эмпирических исследований, имеющих целью выявление частоты, с которой в данном обществе или классе встречаются различные виды социального характера. Если определить «крестьянский характер» как индивидуалистический, запасливый, упрямый, не склонный к кооперации, мало обращающий внимания на время и пунктуальность, то такой синдром вовсе не является суммированием определенных черт, а представляет собой структуру, заряженную энергией. Эта структура окажет интенсивное сопротивление – насилием или молчаливой обструкцией – попыткам ее изменить; даже экономической выгоде нелегко будет оказать на нее воздействие. Данный синдром обязан своим существованием форме производства, которая характеризовала крестьянскую жизнь на протяжении тысячелетий. То же самое верно в отношении идущей к упадку мелкой буржуазии, приводила ли она к власти Гитлера или белых бедняков в южных штатах США. Отсутствие какой-либо позитивной культурной стимуляции, недовольство своим положением и отставание от передовых течений в обществе, ненависть к тем, кто разрушал их образ, которым можно было гордиться, – все это создавало характерологический синдром, включавший любовь к смерти (некрофилию), сильную злокачественную фиксацию на крови и почве, интенсивный групповой нарциссизм (выражающийся в национализме и расизме)[4]. Последний пример: структура характера промышленного рабочего включает пунктуальность и способность к работе в команде; это синдром, обеспечивающий минимум успешного функционирования промышленного рабочего (другие его особенности – зависимость/независимость, интерес/безразличие, активность/пассивность – в данном случае игнорируются, хотя они чрезвычайно важны для структуры характера рабочего теперь и в будущем).
Наиболее важным приложением концепции социального характера является выявление будущего социального характера, свойственного социалистическому обществу, каким его видел Маркс, основываясь на социальном характере капитализма XIX века с его основополагающим желанием владеть собственностью и богатством, в отличие от социального характера XX столетия (капиталистического или коммунистического), который делается все более распространенным в высоко индустриальных обществах, – характера homo consumens[5].
Homo consumens – это человек, основной целью которого является в первую очередь не владение вещами, а все большее и большее потребление, компенсирующее внутреннюю пустоту, пассивность, одиночество и тревожность. В обществе, характеризующемся огромными предприятиями и огромными промышленными, правительственными и профсоюзными бюрократиями, индивид, лишенный возможности контролировать условия своей работы, чувствует себя бессильным, одиноким, скучающим и беспокойным. В то же время необходимость для большой потребительской сферы получать доход с помощью рекламы делает его ненасытным, вечным сосунком, стремящимся потреблять все больше и больше, для которого все становится объектом потребления – сигареты, спиртное, секс, кинофильмы, телевидение, путешествия и даже образование, книги и лекции. Создаются новые искусственные потребности, вкусами человека манипулируют. (Характер homo consumens в своей крайней форме является хорошо известным психопатологическим феноменом. Он обнаруживается у страдающих депрессией или тревожностью, ищущих компенсации в переедании, непрерывных покупках или алкоголизме.) Страсть к потреблению, которую Фрейд называл «орально-рецептивным характером», делается доминирующей психической силой в современном индустриальном обществе. Homo consumens питает иллюзию счастья, в то время как бессознательно страдает от скуки и пассивности. Чем больше власти он обретает над машинами, тем более бессильным он становится как человеческое существо; чем больше он потребляет, тем в большей мере он становится рабом все возрастающих потребностей, которые создает и которыми манипулирует индустриальная система. Он принимает азарт и возбуждение за радость и счастье, материальный комфорт – за бодрость; удовлетворение потребностей становится смыслом жизни, стремление к удовлетворению потребностей – новой религией. Свобода потребления делается сутью человеческой свободы.
Этот дух потребления – прямая противоположность духу социалистического общества, каким его себе представлял Маркс. Он ясно видел опасности, скрытые в капитализме. Целью Маркса было общество, в котором сам человек представляет собой многое, а не то, где он много имеет или много потребляет. Он хотел освободить человека от цепей материальной алчности, чтобы он смог полностью пробудиться, стать живым, восприимчивым, перестать быть рабом своей жадности. «Производство слишком многих полезных вещей, – писал Маркс, – приводит к созданию слишком многих бесполезных людей». Он хотел уничтожить нищету, поскольку она не дает человеку полностью стать человеком; он также хотел предотвратить чрезмерное богатство, из-за которого индивид становится узником своей алчности. Его целью был не максимум, а оптимум потребления, удовлетворение тех истинных человеческих потребностей, которые служат средством создания более полной и духовно богатой жизни.
Ирония истории проявляется в том, что дух капитализма – удовлетворение материальной алчности – завоевывает коммунистические и социалистические страны, которые со своей плановой экономикой должны были бы иметь средства его ограничивать. Этот процесс имеет собственную логику: экономический успех капитализма произвел чрезвычайное впечатление на те беднейшие страны Европы, в которых победил коммунизм, и победа социализма стала идентифицироваться с успешным соревнованием с капитализмом – в соответствии с духом капитализма. Социализм подвергается опасности выродиться в систему, которая может достичь индустриализации бедных стран быстрее, чем капитализм, но не способна стать обществом, главная цель которого – развитие человека, а не экономическое производство. Этому способствовал тот факт, что советский коммунизм, принявший грубую версию «материализма» Маркса, утратил, как и капиталистические страны, контакт с гуманистической духовной традицией, одним из величайших представителей которой был Маркс.
Действительно, социалистические страны все еще не разрешили проблемы удовлетворения законных материальных потребностей населения (и даже в Соединенных Штатах 40 % населения не относятся к пользующимся изобилием). Однако очень важно, чтобы социалисты – экономисты, философы, психологи – осознали опасность того, что оптимальное потребление как цель может с легкостью превратиться в максимальное потребление. Задачей теоретиков социализма является изучение природы человеческих потребностей: нахождение критериев различий между истинными, удовлетворение которых делает индивида более живым и чувствительным, и искусственными, созданными капитализмом, ослабляющими человека, делающими его пассивным и скучающим, рабом вещей.
Я хочу здесь подчеркнуть, что не производство как таковое должно быть ограничено; как только оптимальные нормы индивидуального потребления окажутся удовлетворены, производство должно быть ориентировано на социальные цели: школы, библиотеки, театры, парки, больницы, общественный транспорт и т. д. Постоянно растущее индивидуальное потребление в высокоразвитых странах говорит о том, что конкуренция, алчность и зависть порождаются не только частной собственностью, но и неограниченным личным потреблением. Теоретики-социалисты не должны упускать из вида тот факт, что цель гуманистического социализма – построение индустриального общества, образ производства которого будет служить самому полному развитию целостного человека, а не созданию homo consumens; что социалистическое общество – это индустриальное общество, пригодное для того, чтобы человек в нем жил и развивался.
Существуют эмпирические методы, позволяющие изучать социальный характер. Целью такого изучения является выявление частоты различных характерологических синдромов среди населения в целом и в пределах каждого класса, интенсивности воздействия новых и противоречивых факторов, порождаемых различными социоэкономическими условиями. Все эти переменные позволяют определить силу существующей характерологической структуры, процессы ее изменения и меры, которые могут способствовать таким изменениям. Нет необходимости говорить, что понимание этих явлений важно для стран, переходящих от сельского хозяйства к индустриализации, так же как для рабочего класса при капитализме или государственном капитализме, то есть существующего в неблагоприятных условиях, при переходе к истинному социализму. Более того, подобные исследования показывают направление желательных политических акций. Если мне известны лишь политические «мнения» людей, выявляемые при опросах, я знаю, как, вероятно, люди будут действовать в ближайшем будущем. Если я хочу определить влияние психических факторов (которые в данный момент, возможно, еще не проявились), таких, например, как расизм, воинственность, миролюбие, исследования структуры характера покажут мне мощность и направление действия лежащих в основе социальных процессов сил, которые могут проявиться только через какое-то время[6].
Здесь нет места для подробного обсуждения методов, которые могут использоваться для получения упомянутых выше данных о характере. Общее качество, присущее им, заключается в том, чтобы не принимать ошибочно идеологию (рационализацию) за выражение внутренней – и обычно неосознаваемой – реальности. Один из методов, доказавший свою полезность, – это опросник, включающий открытые вопросы, ответы на которые имеют ненамеренное или неосознанное значение. Так, если на вопрос «Какие личности в истории вызывают у вас наибольшее восхищение?» следует ответ «Александр Великий, Нерон, Маркс, Ленин» или «Сократ, Пастер, Маркс, Ленин», то можно сделать вывод о том, что первый респондент преклоняется перед силой и жесткой властью, а второй ценит людей, работающих на благо жизни, благодетелей человечества. Используя расширенный проективный опросник, можно получить достоверную картину структуры характера человека[7]. Другие проективные тесты – анализ излюбленных шуток, песен, рассказов – и наблюдаемое поведение (в особенности «мелкие поступки», столь важные для психоанализа) помогают получить точные результаты. Методологически упор при таких исследованиях делается на способ производства и классовую стратификацию, наиболее значимые характерологические черты и образуемые ими синдромы и на взаимосвязи между этими двумя наборами данных. Благодаря методу стратифицированных выборок обследование менее тысячи респондентов позволяет оценивать целые нации или большие социальные классы.
Другим важным аспектом аналитической социальной психологии является то, что Фрейд называл «бессознательным». Однако если Фрейд интересовался в основном подавлением у индивида, тот, кто изучает марксистскую социальную психологию, должен основное внимание уделять «социальному бессознательному». Эта концепция относится к подавлению внутренней реальности, общему для больших групп. Каждое общество должно делать все от него зависящее, чтобы не позволить своим членам или представителям определенного класса осознать импульсы, которые, будь они сознательными, могли бы вести к социально «опасным» мыслям или действиям. Эффективная цензура действует не на уровне печатного или произнесенного слова, а благодаря препятствованию определенным мыслям когда-либо стать осознанными, т. е. благодаря подавлению опасного сознания. Естественно, содержание социального бессознательного меняется в зависимости от многих форм общественной структуры: агрессивности, бунтарства, зависимости, одиночества, несчастья, скуки, если упомянуть только некоторые. Подавленный импульс должен оставаться подавленным и быть заменен идеологией, его отрицающей или утверждающей противное. Скучающего, беспокойного, несчастливого человека в современном индустриальном обществе учат думать, что он счастлив и испытывает удовольствие. В других странах индивид, лишенный свободы мысли и слова, приучается думать, будто он почти достиг самой полной формы свободы, пусть в этот момент только вожди провозглашают эту свободу. В некоторых системах подавляется любовь к жизни и вместо нее культивируется любовь к собственности; в других подавляется осознание отчужденности и пропагандируется лозунг «В социалистической стране не может быть отчужденности».
Другой способ выразить феномен бессознательного – говорить о нем в терминах Гегеля или Маркса, то есть как о совокупности сил, действующих за спиной человека, пока он наслаждается иллюзией свободы в своих действиях; как говорил Адам Смит, «экономический человек ведом невидимой рукой к цели, которая не входит в его намерения». Если для Смита эта невидимая рука была благодетельной, то для Маркса (как и для Фрейда) она представлялась опасной; ее следовало выявить, чтобы лишить действенности. Сознание является социальным феноменом; по мнению Маркса, это по большей части ложное сознание, работа сил подавления[8]. Бессознательное, как и сознание, также социальный феномен, определяемый «социальным фильтром», не позволяющим большинству реальных человеческих ощущений перейти из бессознательного в сознание. Социальный фильтр состоит в основном из языка, логики и социальных табу; его маскирует идеология (рационализация), субъективно переживаемая как истина, в то время как в действительности это всего лишь социально выработанная и разделяемая фикция. Такой подход к сознанию и подавлению может эмпирически продемонстрировать валидность утверждения Маркса: «Общественное бытие определяет сознание».
Из этих рассуждений как следствие вытекает другое теоретическое различие между догматическим фрейдистским и марксистски-ориентированным психоанализом. Фрейд полагал, что действующей причиной подавления (наиболее важным содержанием, нуждающимся в подавлении, являются инцестные желания) служит страх кастрации. Я считаю, напротив, что индивидуально и социально больше всего человек боится полной изоляции от других людей, полного остракизма. Даже страх смерти легче вынести. Общество усиливает свое требование подавления угрозой остракизма. Если вы не отрицаете наличия определенных чувств, вы не принадлежите к обществу, вы оказываетесь в пустоте и вам грозит безумие. (Безумие на самом деле – болезнь, характеризуемая полным отсутствием связей с внешним миром.)
Марксисты обычно считают, что за спиной человека работают и направляют его действия экономические силы и их политические репрезентации. Психоаналитические исследования показывают, что это слишком узкая концепция. Общество состоит из людей, и каждый человек обладает потенциалом побуждений, от самых архаических до самых прогрессивных. На этот человеческий потенциал как целое воздействует комплекс экономических и социальных сил, типичных для каждого данного общества. Эти силы формируют определенное социальное бессознательное и порождают конфликты между репрессивными факторами и человеческими потребностями, жизненно важными для разумного человеческого функционирования (например, определенной степенью свободы, поощрением, интересом к жизни, счастьем). На самом деле, как уже говорилось выше, революции возникают как выражение не только новых производительных сил, но также подавленной части человеческой природы; они оказываются успешными лишь тогда, когда эти два условия объединяются. Подавление, определяется ли оно индивидуально или социально, искажает и делит на части личность, лишает человека полной человечности. Сознание представляет «социального человека», порожденного данным обществом; бессознательное представляет универсального человека в нас, добро и зло, цельного человека, к которому приложимы слова Теренция: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо» (кстати, это – любимый афоризм Маркса).
Глубинная психология также может дополнить проблему, занимающую центральное место в теории Маркса, пусть Марксу так и не удалось найти ее удовлетворительного разрешения, – проблему сути и природы человека. С одной стороны, Маркс, особенно после 1844 года, не хотел употреблять метафизический, неисторический термин «суть человека» – концепцию, которую на протяжении тысячелетий использовали правители, чтобы доказать, что их правление и законы соответствуют объявленной неизменной «природе человека». С другой стороны, Маркс находился в оппозиции к релятивистскому взгляду, согласно которому человек рождается чистой страницей, на которой свой текст пишет каждая культура. Будь это так, как смог бы человек восставать против форм существования, предписанных данным обществом своим членам? Как мог бы Маркс в «Капитале» использовать концепцию «ущербного человека», если бы не имел концепции «модели человеческой природы», которая могла бы стать ущербной? Ответ, который предлагает психоанализ, заключается в том, что не существует «сути человека» в смысле субстанци и, которая остается неизменной на протяжении истории. Ответ, на мой взгляд, кроется в том факте, что суть человека заключается в противоречии между его принадлежностью природе, явлением в мир и уходом из него в случайное время и в случайном месте и без его согласия, и в то же время выходом за пределы природы в силу отсутствия важнейших инстинктов и осознания – себя, других, прошлого и настоящего. Человек, «каприз природы», чувствовал бы себя невыносимо одиноким, если бы не мог разрешить это противоречие, найдя новую форму общности. Главное противоречие человеческого существования заставляет его искать ответ на вопрос, который жизнь задает ему с момента рождения. Существует множество известных, но ограниченных ответов на вопрос о том, как найти единение. Человек может его найти, попытавшись вернуться в животное состояние, отказавшись от того, что является специфически человеческим (разума и любви), став рабом или рабовладельцем, превратившись в вещь, – или развивая истинно человеческие силы до такого уровня, чтобы найти новое единство с другими людьми и с природой, став свободным – свободным не только от цепей, но и свободным сделать своей целью развитие всех своих способностей, став человеком, существование которого зависит только от его собственных производительных усилий. Человек не обладает врожденным «стремлением к прогрессу», но он испытывает потребность разрешить свое экзистенциональное противоречие, возникающее заново на каждом новом уровне развития. Это противоречие – иными словами, различные и противоречивые возможности человека – и составляет его суть.
Данная статья является призывом включить в марксистское учение диалектически и гуманистически ориентированный психоанализ как значимый вклад. Я полагаю, что марксизм нуждается в такой психологической теории, а психоанализ нуждается в том, чтобы войти в истинную марксистскую теорию. Такой синтез удобрит оба поля.
IV. Пророки и жрецы
Можно без преувеличения сказать, что никогда еще знание великих идей, рожденных человеческой расой, не было так широко распространено в мире, как сегодня, и никогда еще эти идеи не были менее действенны, чем теперь. Идеи Платона и Аристотеля, пророков, Христа, Спинозы и Канта известны миллионам образованных людей в Европе и в Америке. Им учат в тысячах учебных заведений, некоторые из них проповедуются в церквах разнообразных религий. И все это происходит в мире, который следует принципам ничем не сдерживаемого эгоизма, который порождает истерический национализм и который готовится к безумному массовому уничтожению. Как можно объяснить такое расхождение?
Идеи не производят на человека глубокого воздействия, когда это всего лишь идеи и мысли, которым учат. Обычно, представляемые таким образом, они сменяют другие идеи, новые мысли приходят на смену старым, новые слова занимают место старых. Однако все, что происходит, – это смена концепций и слов. Почему все должно быть иначе? Чрезвычайно трудно добиться, чтобы идеи тронули человека, чтобы он понял истину. Для этого ему нужно преодолеть глубоко укоренившиеся инерцию, боязнь ошибиться, стремление не выделяться из толпы. Простого ознакомления с другими идеями недостаточно, пусть эти идеи сами по себе правильны и убедительны. Однако идея воздействует на человека, если тот, кто проповедует ее, живет в соответствии с ней, если она персонифицируется в учителе, если идея является во плоти. Если человек, проповедующий смирение, смиренен сам, тогда те, кто его слушает, поймут, что такое смирение; они не только поймут это, но и поверят, что он говорит о реальности, а не просто произносит слова. То же самое справедливо для всех идей, которые философ или проповедник хочет донести до слушателей.
Тех, кто проповедует идеи – и не обязательно новые – и живет в соответствии с ними, можно назвать пророками. Именно так поступали ветхозаветные пророки: они провозгласили идею о том, что человек должен найти ответ на вопрос о смысле своего существования, и ответ на этот вопрос – развитие разума и любви; они учили, что смирение и справедливость неразрывно связаны с любовью и разумом. Они жили в соответствии с тем, чему учили. Они не искали власти, но избегали ее, даже той власти, которую имеет пророк. На них не производило впечатления могущество, они говорили правду, даже если из-за этого попадали в темницу, подвергались остракизму или угрозе смерти. Они не были теми, кто стоит в сторонке и ждет, что случится. Они отвечали своим собратьям-людям, потому что
|
|
|
