Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

VIII. Доводы в пользу одностороннего разоружения




 

Не приходится сомневаться в том, что предложение об одностороннем разоружении – в широком смысле как о расформировании военного комплекса страны без предварительных условий – в ближайшем будущем не будет приемлемо ни для Соединенных Штатов, ни для Советского Союза. Поэтому, поскольку данная статья касается практических соображений по сокращению вооружений, в ней содержится другое, очень ограниченное предложение по одностороннему разоружению, которое Чарльзом Осгудом было названо постепенной односторонней акцией (или выходом из боя) и могло бы быть названо односторонней инициативой в практических шагах к разоружению. Главная идея, лежащая в основе этой концепции, заключается в радикальной перемене метода переговоров по взаимному разоружению. Такая перемена предусматривает отказ от существующей практики заключения сделки, при которой каждая уступка, которую мы делаем, зависит от соответствующей гарантированной уступки со стороны русских; вместо этого мы могли бы в одностороннем порядке делать постепенные шаги к разоружению в ожидании, что русские поступят аналогично, и тем самым будет найден выход из тупика на переговорах по всеобщему разоружению.

Говоря о природе этой политики односторонних шагов, я не могу улучшить описание Ч. Осгуда, который, насколько мне известно, первым высказал такую идею в двух блестящих и глубоких статьях[16]. «Чтобы достичь максимальной эффективности, – пишет он, – в побуждении противника к встречным действиям, одностороннее разоружение (1) должно, имея в виду военную агрессию, состоять из шагов явно невыгодных, но не калечащих военный потенциал; (2) должно быть таким, чтобы противник отчетливо видел снижение внешней угрозы; (3) не усиливало угрозы нашей территории[17]; (4) должно быть таким, чтобы встречное действие противника было явно достижимым и отчетливо видимым; (5) должно быть объявлено заранее, а союзники, нейтральные страны и противник о нем проинформированы – в отношении характера действия, его цели как части последовательной политики и ожидаемых ответных действий, но (6) не требовало бы предварительного обязательства противника принять аналогичные меры как условия одностороннего разоружения»[18].

Что касается конкретных шагов, которые должны были бы быть сделаны в этом направлении, они требуют серьезного обдумывания с участием компетентных специалистов. Однако чтобы представить по крайней мере идею конкретных шагов, которые предполагала бы такая политика, хочу упомянуть следующее (отчасти в согласии с Осгудом): обмен научной информацией, прекращение ядерных испытаний, сокращение численности вооруженных сил (эвакуация одной или более военных баз, прекращение перевооружения Германии и т. д.). Можно ожидать, что русские так же хотят избежать войны, как и мы, поэтому они начнут делать ответные шаги, а как только курс на взаимную подозрительность окажется свернут, будут приняты более решительные меры, которые приведут к полному двухстороннему разоружению. Более того, я полагаю, что переговоры по разоружению должны идти параллельно с политическими переговорами, имеющими целью взаимное невмешательство на основе признания status quo. Здесь тоже (и опять в основном в согласии с позицией Осгуда) следовало бы сделать односторонние шаги, такие как признание линии Одер – Нейсе и принятие Китая в ООН, рассчитывая на ответные шаги русских (ограничение агрессивности Китая, невмешательство на Среднем и Дальнем Востоке).

Каковы же предпосылки для предлагаемых односторонних шагов по разоружению? На данном этапе я упомяну лишь некоторые фундаментальные условия, а остальные будут обсуждены во второй части статьи, где приводятся аргументы в пользу полного одностороннего разоружения. Они таковы: (1) как указывалось выше, применяющиеся методы переговоров не ведут к цели взаимного разоружения в силу глубоко укоренившихся взаимных подозрений и страхов; (2) без достижения полного разоружения гонка вооружений будет продолжаться и приведет к разрушению нашей цивилизации, как и цивилизации русских или, даже если война и не начнется, к медленному разрушению и уничтожению ценностей, ради защиты которых мы рискуем своим физическим существованием; (3) хотя односторонние шаги и представляют определенный риск (как и должно быть в силу самой природы идеи), риск на каждом этапе не является калечащим военный потенциал и представляет гораздо меньшую угрозу, чем продолжение гонки вооружений.

Хотя даже более широкая концепция полного, а не постепенного одностороннего разоружения, как уже говорилось, не является практической возможностью близкого будущего в отношении Соединенных Штатов и Советского Союза, я считаю полезным привести аргументы в ее пользу, не потому, что редактор этого журнала попросил меня, и не потому, что я разделяю взгляды незначительного меньшинства, полагающего, что риск, связанный с продолжением гонки вооружений, значительно превышает риск, тоже весьма серьезный, одностороннего разоружения. Хотя обе эти причины могут показаться недостаточным оправданием последующего изложения, я уверен: оно полностью оправдано, поскольку обдумывание аргументов в пользу радикальной – пусть и практически недостижимой – позиции помогает преодолеть мысленный барьер, не дающий нам разорвать порочный круг взаимных угроз в попытках достижения мира. Рассмотрение доводов в пользу непопулярной концепции полного одностороннего разоружения может открыть новые подходы, важные, даже если наша практическая цель – постепенное одностороннее разоружение или всего лишь переговоры по двухстороннему разоружению. Я полагаю, что трудность достижения полного разоружения в значительной мере связана с консервативными стереотипами чувств и привычками мышления у обеих сторон, с тем, что любая попытка сдвинуть их с места и иначе взглянуть на проблему в целом может оказаться важной для нахождения выхода из существующего опасного тупика.

Предложение о полном одностороннем разоружении поддержано с религиозных, моральных или пацифистских позиций такими людьми, как Виктор Голланц, Льюис Мамфорд и некоторые квакеры. Оно также поддержано Бертраном Расселом, Стивеном Кинг-Холлом и Чарльзом Миллсом[19], которые не отвергают использования силы при любых обстоятельствах, но которые бескомпромиссно против термоядерной войны и любых к ней приготовлений. Ч. Миллс занимает промежуточную позицию между строгим пацифизмом и взглядами таких людей, как Б. Рассел и С. Кинг-Холл[20].

Различия между этими двумя группами не столь фундаментальны, как может показаться. Их объединяет критическое отношение к иррациональным аспектам международной политики и глубочайшее уважение к жизни. Они разделяют убеждение в единстве человечества и веру в духовный и интеллектуальный потенциал человека. Они следуют велениям своей совести, отказываясь принимать какое-либо участие в том, чтобы «делать миллионы женщин и детей, мирное население заложниками их собственных правительств[21]». Что бы они ни думали, придерживаясь теизма или нетеистического гуманизма (в смысле философии от стоиков до Просвещения XVIII века), все они разделяют духовную традицию и не желают поступаться ее принципами. Они едины в своем бескомпромиссном отрицании любого вида обожествления, включая преклонение перед государством. Хотя их противостояние советской системе как раз и коренится в оппозиции идолопоклонству, они столь же критически относятся к идолопоклонству в западном мире, касается ли это Бога или демократии.

Хотя среди сторонников одностороннего разоружения нет ни одного, кто не считал бы, что индивид должен быть готов отдать жизнь за высшие ценности, если возникнет такая необходимость, они столь же убеждены, что риск для существования человечества и даже его усилия на протяжении последних пяти тысяч лет аморальны и безответственны. Поскольку военные действия становятся одновременно и бессмысленными, и все более разрушительными, растет единство между религиозными пацифистами, гуманистами и прагматичными противниками ядерных вооружений.

С точки зрения сторонников одностороннего разоружения продолжение гонки вооружений катастрофично, срабатывает устрашение или нет. В первую очередь они не верят, что средства устрашения воспрепятствуют развязыванию термоядерной войны[22]. Они полагают, что результаты термоядерной войны будут таковы, что даже в «лучшем» случае опровергнут идею о том, что мы должны сражаться в такой войне, чтобы спасти свой демократический образ жизни. Нет нужды гадать о том, будет ли уничтожена одна треть или две трети населения противоборствующих стран и какая часть нейтрального мира (зависит от направления ветра) будет уничтожена. Это гадание на грани безумия, поскольку рассматривать возможность истребления 30, 60 или 90 % собственного и вражеского населения как допустимый (хотя, конечно, и весьма нежелательный) исход, несомненно, значит проводить патологическую политику. Все возрастающий разрыв между интеллектом и аффектом, такой характерный для развития Запада в последние столетия, достиг опасного, шизоидного пика, раз мы спокойно и вроде бы разумно можем обсуждать возможное уничтожение мира в результате наших собственных действий. Не требуется большого воображения, чтобы представить себе, что неожиданное разрушение и угроза медленной смерти для значительной части жителей Америки, России и всего мира вызовет панику, ярость и отчаяние, которые можно сравнить только с психозом, вызванным Черной Смертью в Средние века. Травматические последствия подобной катастрофы привели бы к возникновению новой формы примитивного варварства, возрождению наиболее архаичных элементов, которые как потенциал сохраняются в каждом человеке, чему мы имели достаточно свидетельств на примере террора, проводившегося Гитлером и Сталиным. Любой, кто изучает человеческую природу и психопатологию, сочтет весьма маловероятным, что люди станут лелеять свободу, уважение к жизни и любовь, после того как станут свидетелями и участниками беспредельной жестокости, которую означает термоядерная война. То, что акты зверства ожесточают их участников и ведут к еще большим зверствам, – психологический факт.

Но что будет, если устрашение сработает?

Каково вероятное будущее социального характера человека в односторонне или многосторонне вооруженном мире, где, какими бы сложными ни были проблемы и каких бы своих целей ни достигло определенное общество, главной, все определяющей реальностью в жизни любого человека станет нацеленная ракета, гудящий компьютер, ею управляющий, ожидающие счетчики радиации и сейсмографы, – всеобъемлющее технократическое совершенство (скрывающее мучительный беспомощный страх перед возможным несовершенством) механизма холокоста? Сколько-нибудь долгая жизнь под постоянной угрозой уничтожения у большинства людей вызывает определенный психический эффект: страх, враждебность, бесчувственность, бессердечность, – и как результат безразличие ко всем ценностям, которые мы лелеем. Такие условия превратят нас в варваров – но варваров, вооруженных самой современной техникой. Если мы всерьез утверждаем, что наша цель – сохранение свободы (т. е. предотвращение подчинения индивида всесильному государству), мы должны признать, что эта свобода будет потеряна, сработает устрашение или нет.

Независимо от этих психологических фактов, продолжение гонки вооружений создает особую угрозу западной культуре[23]. В процессе победы над природой главным занятием и целью жизни западного человека стало производство и потребление. Мы превратили средство в цель. Мы создаем машины, похожие на человека, и человека, похожего на машину. Индивидом в рабочие часы управляют как частью производственной команды. В свободное время он подвергается манипуляциям как потребитель, который любит то, что ему велят любить, однако сохраняет иллюзию, будто следует собственному вкусу. Сделав центром своей жизни производство вещей, человек сам подвергается опасности превратиться в вещь, поклоняться идолам выпускающей продукцию машины и государства, сохраняя иллюзию поклонения Богу. «Вещи в седле и погоняют человека», – как сказал Эмерсон. Обстоятельства, которые нами созданы, превратились в силу, которая нами управляет. Техническая и бюрократическая система, которую мы построили, говорит нам, что следует делать, все за нас решает. Может быть, нам и не грозит опасность превратиться в рабов, но существует угроза превращения в роботов; традиционные человеческие ценности – целостность, индивидуальность, ответственность, разум, любовь – под угрозой. Бесконечное говорение об этих ценностях превращается в пустой ритуал.

Это движение к миру бессильных людей, направляемых властными машинами (как в Соединенных Штатах, так и в Советском Союзе), порожденное технологическими и демографическими факторами, а также растущей централизацией и бюрократизацией больших корпораций и правительств, достигнет точки невозврата, если мы продолжим гонку вооружений. Как бы ни была опасна существующая ситуация, мы все еще имеем шанс посадить человека в седло, добиться возрождения духовных ценностей великой гуманистической традиции. Если такого возрождения не произойдет, если мы не сумеем достичь радикального духовного воскресения, на котором основывается наша культура, мы утратим жизненную силу, необходимую для выживания, и угаснем, как угасли многие мощные цивилизации в истории. Настоящей угрозой нашему существованию является не коммунистическая идеология, даже не коммунистическая военная сила, а пустота наших верований, тот факт, что свобода, личность, вера стали пустыми формулами, что Бог превратился в идола, что наша жизненная сила иссякает, потому что мы хотим только все больше и больше того же самого. Представляется, что ненависть к коммунизму в конечном счете основывается на глубоком неверии в духовные ценности демократии. Поэтому вместо того чтобы любить то, за что мы стоим, мы ненавидим то, против чего выступаем. Если мы будем продолжать жить в страхе перед гибелью и планировать массовое уничтожение других, последний шанс на возрождение гуманистической духовной традиции будет утрачен.

 

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...