Урок 4. Истина: основные интерпретации

Цель изучения урока 4:

– Уметь ориентироваться в дискуссиях по поводу содержания категории «истина»;

– Знать основные концепции истины, проблемы «наивной теории соответствия»

– Приобрести навыки рассуждений на гносеологическую тематику.

Как уже отмечалось, проблема истины (со всем множеством ее аспектов и сторон) является центральной для гносеологии. В сущности, именно этот мировоззренческий угол зрения на познавательную деятельность (рассмотрение всех вопросов сквозь призму категории «истина») и отличает собственно гносеологию от других дисциплин и наук с, казалось бы, тем же предметом (от той же, к примеру, когнитивной психологии – психологии познания). Выше мы уже фактически касались некоторых диалектических противоречий, выражающих сущность феномена истины («абсолютное – относительное», «объективное – субъективное»). Сейчас же мы проанализируем основные решения вопроса «Что есть истина?».

Принято выделять три группы концепций истины. Первая стоит несколько особняком, и сейчас вы поймете, почему. Согласно данной доктрине, истина есть нечто само по себе существующее, некоторая самостоятельная реальность, некая идеальная сущность. Очевидно, что здесь мы имеем дело с феноменом гипостазирования истины, приписывания ей как определенному свойству знания или отношению между знанием и объектом характера автономного бытия. Так трактуют истину, как правило, в мистических и религиозных доктринах (например, «Бог есть Истина»).

Доктрину второго типа именуют классической (или корреспондентской, или теорией соответствия) концепцией истины. Восходящая к Аристотелю, она состоит в трактовке истины как некого отношения, а именно отношения соответствия, между знанием об объекте и самим этим объектом. Согласно примеру А. Тарского, ставшему уже классическим, предложение «Снег бел» истинно тогда и только тогда, когда (действительный) снег на самом деле бел. Понятно, почему эта концепция называется классической – она выражает основную установку традиционной философии называть истинным познание, адекватно выражающее (отражающее) суть вещей, объективную реальность, позволяющее нам открывать тайны устройства подлинного бытия. Поэтому классическую теорию, как правило, защищали и развивали философы – «гносеологические оптимисты» различных направлений – и материалисты (что понятно, если учесть, что в основании их гносеологии лежит теория сознания как высшей формы отражения объективного мира), и объективные идеалисты (например, Гегель, у которого гносеологическим содержанием его панлогистского учения о саморазвитии Абсолютной идее является тезис о совпадении объекта и субъекта познания, о тождестве между самой реальностью и процессом ее познания Духом; иными словами, мы имеем дело не просто с соответствием знания и действительности, но с их совпадением – так сказать, крайний вариант классической теории, с которым мы встречались еще у элеатов). Чуть ниже мы вернемся к анализу классической модели подробнее.

И, наконец, в третью группу объединяют так называемые «неклассические концепции». Их отличительной чертой является отказ от рассмотрения истины как отношения соответствия между знанием и реальностью. Истина трактуется либо как некое свойство знания, либо как субъективная конструкция разума, либо как состояние субъекта. Концепт, который был основополагающим для классической модели, так называемый status rerum – «природа вещей», здесь вообще не рассматривается. Об этой объективной действительности, противостоящей случайным, субъективным проявлениям сознания и подлежащей максимально адекватной реконструкции в этом сознании в моделях неклассического типа и речи нет. Истина никак не связана с самим предметным миром. Прагматисты (прежде всего, самый известный представитель этого направления американской философии У. Джеймс) определяют истину как полезность, работоспособность идеи, ее практическую эффективность для удовлетворения поставленных субъектом задач. Заметим, что сам субъект теперь определяется уже не в классическом стиле – как субъект познания, а лишь как субъект действия, что, впрочем, весьма созвучно утилитаристскому духу американского сознания. Экзистенциалисты понимают истину как особое внутреннее переживание субъекта, «вставшего в просвет подлинного Бытия» и осознающего пути выхода из «пограничных ситуаций». Конвенционалисты (как А. Пуанкаре) полагают, что научные теории, формулы, законы – не отражение самих по себе объективных принципов природы, а всего лишь удобные средства описания данных научного опыта. Согласно данной модели, «истина есть соглашение ученых». Если используемая нами теория вполне согласуется с простирающейся перед нами картиной «реального» (то есть данного нам в ощущениях и заключенного в них) мира, эффективно описывает его, отсюда вовсе не следует, что сам мир действительно таков. Теория – способ описания, но не отражение мира, считают конвенционалисты. Вы, наверное, уже заметили, что практически все модели истины этого третьего, «неклассического» типа базируются на субъективно-идеалистических, феноменалистических и, в общем, скептических (или даже агностических) позициях. И это отнюдь не случайно. Релятивизм в его различных формах станет доминирующей тенденцией в философии и культуре ХХ века, а в начале ХХI-го, покинув области чисто теоретических моделей онтологии, гносеологии, культурологии, приобретет уже чудовищно уродливые формы, в частности, такие, как пропаганда конформизма к нравственным и физиологическим аномалиям, «свободы нравов» и т.д. (мы еще вернемся к этой теме). Сейчас же нам необходимо вернуться к анализу классической концепции истины, прежде всего, тех трудностей, с которыми сталкивается любой философ, пытающийся развивать эту теорию.

За, казалось бы, простой и очевидной формулировкой – «соответствие знания объекту» – кроется целый букет сложнейших философских проблем. Существует так называемый «наивный» вариант теории соответствия, в котором в духе вульгарного материализма (зачастую с опорой на неадекватную, метафизическую интерпретацию тезиса марксистов «Идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней») познание трактуется как простое копирование мира вещей «самих по себе», которые существуют во всей своей определенности, со всеми своими свойствами и отношениями до, вне и независимо от нашего индивидуального сознания. Подобная модель познавательного отношения «субъект – объект» весьма примитивна. Назовем ее основные «проблемные точки».

1. Проблема познаваемой реальности. Вряд ли можно сейчас всерьез говорить о состоятельности наивной модели «определенного в себе» объективного мира, противостоящему нашему сознанию. Уже отмечался парадокс, вскрытый Юмом: даже если мы и имели бы дело с механизмом отражения («на самом деле»), мы никак не смогли бы узнать, что дело обстоит именно так. Если мы называем нечто «познаваемая вещь», оно уже априори таким образом связано с нашим познанием и никоим образом не может быть рассмотрено как «вещь сама по себе». По сути, Кант был первым, кто подчеркнул существенную конструктивную роль самого субъекта в познавательном процессе, показал, что на содержание картины мира самую существенное влияние оказывают некие изначальные («преднайденные») гносеологические абстракции, концептуальные схематизации и идеализации (для самого Канта ими были априорные формы познания). Даже если мы и не принимаем собственно кантианский взгляд на познание, игнорировать его «коперниканское» открытие некоторой зависимости свойств и параметров наблюдаемого объекта от самого субъекта уже не представляется возможным. А эту «априорность» можно понимать по-разному, и совсем не по-кантиански, вплоть до влияния на «образ» познаваемого объекта унаследованной от предшественников научной теории (в «комплекте» с прочими формами организации познавательного процесса), становящейся своеобразными «очками интерпретации».

2. Проблема характера соответствия (и принципов его установления) между знанием и реальностью. В «наивном» варианте теории соответствия эту проблему едва ли вообще не замечают. Есть объективный мир, есть его отображение в сознании, а сравнить одно с другим на предмет соответствия – дело якобы легче легкого. Надо просто, к примеру, выяснить, белый ли тот снег, о котором мы говорим, или нет. Ведь объективный мир – вот он, перед нами, утверждение о нем – тоже, и где же здесь, спросите вы, проблема? А проблема здесь же. Дадим слово опять Канту, впервые усомнившемуся в «очевидности» той легкости, с какой сторонники классической теории, заявив свое понимание истины как соответствия объекту, предполагали само это соответствие устанавливать. «Истина, говорите вы, есть соответствие знания с объектом. Но сравнивать знание с объектом я могу лишь потому, что этот объект познаю опять-таки я. Стало быть, я могу только сравнить одно мое знание об объекте с другим таким же знанием об объекте». Кант указывает здесь на два существенных момента. Во-первых, объект – это не вещь в себе, а познаваемая мной самим некая конструкция. Во-вторых, я как субъект не могу, подобно барону Мюнхгаузену, «вытащить себя за волосы» из гносеологической связки «познающий субъект – познаваемый объект» и, поднявшись на некий высший по отношению к ней уровень, установить, имеет ли место соответствие между состоянием субъекта (а именно, его утверждением относительно объекта) и состоянием объекта (т.е. объективным содержанием этого утверждения). Не бывает объекта без субъекта! Ведь, когда я смотрю в окно и вижу белый снег, только по наивности я могу заявить: «Снег в действительности белый». На самом деле я могу только сказать: «Мое восприятие снега объективно свидетельствует, что снег белый». То есть я и вправду сравниваю результат одного познания (по тем или иным обстоятельствам признаваемого объективным) с другим (объективный статус которого как раз и следует подобным образом проверить). К сожалению, многие авторы учебных пособий игнорируют тот факт, что подобная модель сама по себе не порывает с классической теорией (до сих пор можно встретить печальное заблуждение, что теория истины Канта является не классической, а когерентной, согласно которой истина есть непротиворечивость, взаимосогласованность в системе знаний). Просто в ней по-другому, нежели в «наивной» версии теории соответствия, трактуется сам концепт «объект познания». Согласно наивной теории, человек в познании как бы встает на место всевидящего Бога. Любое утверждение либо истинно, либо нет, ведь то, что в нем говорится, либо имеет место, либо не имеет. А то, как обстоят дела «на самом деле», «легко» установить, – ведь объективный мир «принудительно» открыт нам, мы же «можем» отличить то, что есть, от того, чего нет. При этом игнорируются как ограниченные возможности человеческого познания (не обо всем том, что «на самом деле» имеет место, мы уже сейчас знаем), так и разобранные выше сложности с самим понятием «объективный мир».

3. Проблема критериев истины, известная как парадокс Секста Эмпирика – Нельсона по имени одного из великих представителей уже известного вам античного скептицизма и одного современного логика, придавшего старому «скептическому тропу» современное звучание. В самом деле, что заставляет нас принять то или иное утверждение, например, суждение «Снег бел»? Некое другое суждение, служащее согласно соответствующему принципу достаточным основанием для первого, а именно суждение «Утверждение, что снег бел, соответствует действительности». Но что заставляет нас считать истинным это второе утверждение? Некие обстоятельства, гарантирующие объективность проверки действительного снега на обладание белым цветом. Наличие этих обстоятельств выражено в утверждении: «Утверждение, что утверждение, что снег бел, соответствует действительности, соответствует действительности». И так до бесконечности. Критерием истинности для высказывания А будет Б, для Б – В, для В – Г и т.д. И лестница либо уходит в бесконечность (поэтому данный парадокс обоснования известен еще и как «парадокс бесконечного регресса»), либо обрывается на некоем утверждении, которое предлагается принять без доказательства, что является также мало приемлемым выходом. Интересное, методологически изящное и весьма принципиальное решение как этого парадокса, так и прочих проблем, связанных с вопросом верификации (проверки) какого-либо утверждения на истинность, предложил Карл Маркс. Ключевым моментом его теории был отказ от признания критерия истины имманентным (внутренне присущим) самому субъекту, самому знанию. Если истина есть соответствие знания и объективной реальности, значит, в качестве инстанции – критерия истины следует искать нечто, в чем субъективная и объективная стороны знания как бы объединялись, нечто двойственное по самой своей природе, касающееся как знания, так и его объекта. Таким феноменом для Маркса (и последующих материалистов) оказалась практика. Мы на основании наших представлений о мире создаем теоретическую модель некого реального процесса. И если этот процесс в самой действительности будет протекать так, как мы и предполагали, этот будет сильным аргументом в пользу адекватности наших знаний (ибо они позволили успешно промоделировать объективную действительность). Уместно здесь вспомнить все практические применения законов природы – от самолетостроения до генной инженерии.

4. Проблема «парадокса лжеца». Здесь речь пойдет о чисто логических принципах. В достаточно богатых по своим выразительным возможностям языках (к числу которых относятся все естественные языки) всегда можно сформулировать утверждения о самом этом языке (или его элементах), например, «Слово «школьник» состоит из 8 букв», «Утверждение, что Наполеон был французом, истинно», или «Набор слов «Петя любит Машу» является осмысленным предложением русского языка» (обратите внимание на последний пример: предложение русского языка квалифицирует нечто как другое предложение русского языка; сравните: фраза «Выражение «Kb1-c3» является осмысленной конструкцией языка шахматной нотации» сама не может являться выражением языка шахматной нотации, она о нем, но не на нем). Языки, обладающие данным свойством, называют семантически замкнутыми. Парадокс может возникнуть, когда мы прямо или косвенно в самом предложении говорим об истинностном значении самого этого предложения. Простейший пример: возьмем утверждение «Данное утверждение ложно». Его объективное содержание – гипотетический факт ложности некоторого утверждения. Значит, надо установить, ложно ли оно или нет, и сравнить результат с содержанием исходного утверждения. Но вот беда – речь идет о ложности именно данного утверждения (сравните с вышеприведенным примером про Наполеона)! Если оно и вправду ложно, то, что в нем говорится, правда, и поэтому оно не ложно, а если оно не ложно, то, что в нем говорится, не имеет места, и поэтому оно ложно… У парадокса лжеца огромное количество вариантов, советуем обратиться к соответствующему разделу книги М. Гарднера «А ну-ка, догадайся!».

Вернемся ненадолго к проблеме практического установления истинностного значения того или иного высказывания. Согласно традиционному подходу, используемому в так называемой классической математике и логике и основанных на них гносеологических моделях, истина определяется просто как утверждение, соответствующее реальному положению вещей безотносительно к специфике содержания этого утверждения и возможным проблемам при его верификации (доказательстве). Тогда понятно, почему в таких моделях используется принцип исключенного третьего: «Из двух суждений, которые путем эквивалентных преобразований можно свести к виду, соответственно, А и неверно, что А, одно обязательно следует принять как истинное». Принцип этот выдвинул еще Аристотель в борьбе с релятивистами и скептиками, отрицавшими вообще какую бы то ни было правомерность категорических утверждений о мире. Однако сам же Аристотель указал на невозможность использования этого принципа в некоторых особого рода случаях. Примером такой ситуации могут служить суждения о случайных будущих событиях. Классический пример Аристотеля, касающийся раздумий стратега-полководца на войне: «Завтра будет морское сражение или завтра не будет морского сражения». Логический принцип исключенного третьего предлагает нам выбрать одну из этих двух альтернатив как верную. Но это означает фатализм, ведь что бы мы ни выбрали (какая бы из альтернатив ни оказалась верной, причем верной уже сегодня), завтра с неизбежностью будет то, что в нем говорится. Если сейчас истинно «Завтра будет сражение», значит, завтра его уже не может не произойти, и наоборот. Поэтому можно сделать вывод, что в подобных ситуациях анализ реальной познавательной деятельности заставляет отказаться от слишком суровой «наивно-классической» модели. Она основывается на так называемой абстракции актуальной бесконечности – гипотетическом допущении того, что вся действительность уже существует как целое вне зависимости от нашего проникновения в нее. (Применительно к математике: весь натуральный ряд чисел существует как нечто объективное и «предданное»). Наглядно это можно представить в виде двигающегося по уже существующей и размеченной трассе вагончика, из окна которого мы смотрим на верстовые столбы, которые в своем бытии, таким образом, никак не зависят ни от движения вагончика, ни от наших взоров. Мы как бы просматриваем демонстрируемую нам «киноленту», на которой уже записаны события всех времен.

Резкой критике такую модель математических объектов, познания и реальности вообще развернули в начале ХХ века так называемые интуиционисты, прежде всего, их отец – Л. Брауэр (многие идеи интуиционизма весьма созвучны конструктивистской теории познания Канта). Объект – это то, что мы сами зафиксировали, построили в качестве такового. Любое натуральное число n – это, грубо говоря, конструкция из n палочек (построенная в воображении или в реальности на доске, бумаге и т.д.). Если абстрагироваться от ограниченных материальных и временных возможностей человека при таком конструировании (краткое время жизни, расход чернил в ручке и т.д.), можно утверждать, что любое натуральное число можно построить за конечное время. Но – вот занятно – хотя мы можем построить любое (каждое) натуральное число, мы не можем построить их все (на это потребовалось бы бесконечное время). Наш вагончик превращается в рельсоукладчик, а наша готовая дорога – в непрекращающуюся стройку: везущий нас агрегат сам конструирует трассу, по которой затем двигается (эти два процесса идут одновременно). Поэтому принцип исключенного третьего не применим к суждениям о бесконечных множествах, неподвластных такому конструированию. Самый знаменитый пример Брауэра: «В десятичном разложении числа «пи» встречается двадцать девяток подряд. Или не встречается?». Можно привести здесь же массу примеров открытых на протяжении многих веков математических проблем (например, проблема существования нечетных совершенных чисел или недавно доказанное утверждение Великой Теоремы Ферма, или знаменитую проблему четырех красок, о которой можно прочитать здесь и в литературной форме здесь). Интуиционистские рассуждения позволяют пролить свет на решение еще одного уже вскользь упоминавшегося парадокса непознанного: «Если нечто еще не познано, откуда мы тогда вообще можем знать, что оно есть?» В каком смысле можно говорить о существовании далеких гипотетических небесных объектов до тех пор, пока они не будут обнаружены? И правомерно ли говорить потом, «задним числом»: «Вот, мы обнаружили эту звезду. Значит, она давно была тут, до и без нас, просто мы об этом не знали»? Нет ли в этом утверждении парадокса? В каком смысле «была»? Ведь чтобы сказать, что она «была», ее надо было обнаружить и тем самым лишить статуса «без нас»… Динозавры, конечно, существовали задолго до человека, но вот истинность этого суждения без человека, который ее установит, была бы невозможной. То есть существовавших без человека динозавров без человека бы просто не было бы…