 |
Во всем виноваты хромосомы 9 глава
|
|
|
|
– Как дела, малыш? – прошептал он.
Повернувшись к маме, он стал гладить ее лоб, приговаривая:
– Бедное дитя… Что за несчастье!.. Надо же, чтобы так все случилось… За что?… Почему?… Почему я не могу жить, как все?…
Я знал, что это не предназначалось для моих ушей. Он устал, и ему надо было высказаться, не вдаваясь в объяснения. Я не стал ничего говорить и притворился, что сплю.
Он плакал, но я сделал вид, что меня это не касается.
Виски плакал, пока не уснул.
Я же проснулся окончательно и, не желая нарушать их сон, решил вылезти из машины и поиграть.
Думаю, они не догадывались, что я умею расстегивать ремни на своем кресле. Но мне уже почти исполнилось четыре года, и я был вполне самостоятельным человеком. Вот уже несколько месяцев я внимательно присматривался к тому, как мама с папой пристегивают меня.
Мне потребовалось всего пять минут, чтобы освободиться.
Теперь передо мной возникло другое препятствие – надо было выбраться наружу. Я решил, что лучше всего вылезти в окно, так как дверь произвела бы слишком много шума. Виски поставил машину рядом с низкой стенкой, ограждавшей автостоянку. Я бесшумно опустил стекло и, подтянувшись, стал вылезать и приземлился в траву даже быстрее, чем рассчитывал.
Они не заметили моего бегства.
Я поразился, как вокруг темно. В машине на потолке горела лампочка, но ночь, казалось, поглотила и ее. Луны не было, и даже звезды не давали никакого света, закрытые черными дождевыми тучами. В ушах у меня стоял грохот волн, бившихся о скалы внизу. У воздуха был соленый привкус.
Свежий воздух действовал очень живительно. В голове у меня было такое ощущение, будто ее прочистили и впрыснули что-то бодрящее. Мистер Гудли, несомненно, понял бы меня. Каждая пора на моей коже жадно впитывала воздух, а кровь разносила его по всем частям тела. Их даже пощипывало.
|
|
|
Мне захотелось погнаться за ветром и поймать его.
А потом хранить его в тайне от всех как обещание чего-то хорошего.
И я побежал, размахивая руками и пытаясь схватить ветер, но, естественно, промахнулся.
Материал, из которого делали детские комбинезоны, не был рассчитан на то, что дети будут бегать по мокрой траве на крутом берегу. Я все время падал, но каждый раз поднимался и бежал опять. Если бы я хоть раз упал так дома, то непременно принялся бы вопить, чтобы на меня обратили внимание. Но теперь я об этом не думал. Упав в очередной раз, я скатился к самому обрыву.
Ноги мои свесились с края, и я уже представлял себе, как морское чудовище с нетерпением потирает лапы в предвкушении закуски. Я не мог ухватиться за траву своими пухлыми детскими ручонками и чувствовал, что вот-вот упаду. Я попытался вытащить одну ногу наверх, но соскользнул еще ниже.
Положение было угрожающее.
Сказать, что я перепугался, было бы слишком слабо.
Я заорал.
Что было мочи.
Меня не заботило, как это воспримут мама с папой и достанется ли мне от них за это. Я знал только одно – это проклятое чудовище уже тянет ко мне свои липкие зеленые щупальца.
Я услышал, как открылась дверь машины.
Огромное облегчение охватило меня. Теперь меня спасут, пожурят и, едва не потеряв, будут ценить больше прежнего.
Продолжая орать, я улыбался.
В ответ на мои вопли прозвучали еще более громкие проклятия в мой адрес со стороны Виски, настолько неподходящие для ушей ребенка, что я не решаюсь их повторить. Я слышал, как они сначала удаляются от меня, затем приближаются. Мои родители рыскали в темноте, высматривая фигуру двух футов ростом, одетую в синий, насквозь промокший и прожженный сигаретой комбинезон. Им в голову не могло прийти, что я свешиваюсь с обрыва.
|
|
|
Материнский инстинкт Элизабет подсказал ей правильное направление. Я видел, как она приближается, и зарыдал от радости. Мама крикнула Виски, и они оба побежали ко мне. Оставалось уже несколько дюймов, чтобы ухватиться за мои протянутые руки, и в этот момент я сорвался.
Я пролетел шесть или восемь футов, а затем капюшон моего комбинезона зацепился за выступавший вверх зубец скалы. Я повис, и мне казалось, что я слышу, как смеется морское чудовище. Посмотрев вверх, я увидел маму с папой, пытавшихся дотянуться до меня, но я понимал, что расстояние слишком большое. Виски бросился к машине, прокричав что-то про чехлы для фотокамер. Мама сказала мне, чтобы я продолжал держаться, но это было бессмысленно, потому что я ни за что не держался.
Дождь усилился, и стало хуже слышно. Я замерз, устал и чувствовал себя глубоко несчастным. Все, чего мне хотелось в этот момент, – оказаться дома, в своей постели и уснуть. Я торжественно поклялся, что если уцелею, то буду самым примерным мальчиком на всем белом свете.
Прошло несколько столетий, и наконец Виски вернулся. Мама уже охрипла, непрерывно крича мне и ему. Теперь, когда и папа был рядом, передо мной блеснул луч надежды. Он отстегнул ремни от чехлов для фотокамер и связал их вместе. Дорога была каждая минута, и, когда мама высказала опасения по поводу его намерения обвязать ее и спустить вниз, он взорвался:
– А что еще ты можешь предложить?! Ждать, пока явится его ангел-хранитель и поднимет его к нам? Как же, дождешься, черта с два. – Он начал обвязывать маму. – Не нервничай, не смотри вниз. Смотри на малыша и крепче держись. Все будет в порядке.
Виски велел маме лечь на живот у края обрыва. Все происходило так быстро, что у нее, очевидно, не было времени как следует подумать.
– Давай. Малыш не может висеть там вечно.
Мама медленно спустила ноги с обрыва.
Мне не видно было ее глаз, но я живо представлял себе, как она испугана, как мечтает оказаться в безопасности. Виски медленно опускал ее. Я видел, как она приближается ко мне и смотрит на меня так, будто хочет убить.
– Не волнуйся, мама сейчас достанет тебя.
Я не знал, как она собирается меня доставать, но полагал, что прежде всего ей надо закрепиться на скале. Она всегда боялась высоты, и я мог оценить всю глубину ее страха по тому, какие большие были у нее глаза, когда она посмотрела вниз.
|
|
|
Она была до смерти напугана.
– Ты еще не дотянулась до него? – донесся до нас голос Виски сквозь ветер, дождь и морской прибой.
– Н-н-н-н-нет, – крикнула она в ответ.
Она была в ужасном напряжении.
Это было видно.
– Так давай же, ради всего святого!
– Опусти еще! – крикнула она. – Тут есть выступ, на который можно встать. – Она была уже совсем близко. – Я думаю, что смогу отсюда достать до него.
– Слава богу, а то ремни кончились.
– Теперь все будет хорошо. Все будет в порядке. Мы поедем домой. – Она снова и снова повторяла мне эти фразы.
Я думаю теперь, что она говорила их, пытаясь внушить уверенность самой себе. Но как она ни тянулась, чтобы схватить меня, у нее это не получалось.
– Я не могу дотянуться, Виски. Он слишком далеко! – Она рыдала.
– Держись, Лиз, мы спасем его.
Посмотрев вверх, я увидел Виски, наклонившегося над обрывом. Он продвигался вдоль края, чтобы оказаться прямо надо мной, и подтягивал ремни к этому цвету.
– Лиз, теперь оставь свой выступ и прыгай к нему. Не бойся, я удержу тебя. Давай, девочка, у нас нет другого выхода.
– Если ты думаешь, что это так просто, то спускайся сам и попробуй! – Она посмотрела на меня. – Только не забудь., когда вырастешь, что я для тебя сделала.
С этой угрозой она кинулась ко мне.
Наконец-то.
Она ухватилась за неровный выступ скалы, на котором я висел, и я почувствовал, как ее руки обхватывают меня за плечи и поднимают. Мы с мамой сидели верхом на выступе, она крепко прижимала меня к груди.
– Я достала его, Виски! Я достала!
Облегчение волной нахлынуло на всех нас.
– Хорошо, Лиз. Теперь я буду потихоньку поднимать вас.
Мама заметно поморщилась, когда ремни натянулись и мы начали подниматься. Подвешенная на ремнях, она вращалась, ударяясь о скалу. Когда мы достигли края обрыва, Виски протянул одну руку и вытащил меня наверх. Я видал, как мамины руки ухватились за край. Но когда Виски довольно бесцеремонно бросил меня в траву, руки вдруг исчезли, и мама вскрикнула. – Ой! Прости, дорогая, это я виноват.
|
|
|
Виски забыл подтянуть ремень, и поэтому мама соскользнула вниз – правда, всего на несколько дюймов.
– Вытащи меня отсюда наконец!
Дернув ремень на себя изо всей силы, Виски подтянул маму наверх, и я увидел, как она счастливо улыбается. Но тут Виски вскрикнул:
– Вот черт!
Он поскользнулся. Ремни ослабли, и я успел увидеть, как улыбка исчезла с лица мамы прежде, чем исчезла она сама.
Виски упал на спину.
Мамин вес тянул его к обрыву.
Я понимал, что он не сможет одновременно удерживать ее и схватиться как следует за мокрую траву.
Я смотрел, как он скользит все ближе к краю.
Я смотрел, как он пытается вцепиться рукой в траву.
Я смотрел, как он исчезает вслед за мамой.
Я посмотрел с обрыва.
Я увидел, как они беспомощно летят прямо в пасть морскому чудовищу.
Я готов поклясться, что они, обнявшись в воздухе, кружились в танце, прежде чем растаять во тьме.
Спустя несколько минут я дополз, мокрый и грязный, до машины. Забравшись внутрь, я спросил себя, как же я буду жить теперь? Без них.
Наутро после того, как мои родители улетели за край земли, группа японских туристов с фотоаппаратами пришла, так сказать, мне на выручку. Ночью, оставшись один, я вернулся в машину, решив, что вряд ли человек в возрасте трех лет может что-нибудь сделать для двух улетевших в пучину взрослых. Виски второпях не закрыл дверь автомобиля, и мне не пришлось лезть в окно. Закрыв дверь и подняв стекло, я завернулся в одеяло, лежавшее на заднем сиденье, и уснул.
Я был измотан до предела.
Мне хотелось бы написать, что я оплакивал своих родителей, но я не могу этого сделать. Смерть слишком абстрактное понятие, чтобы осознать ее в полной мере, когда тебе три года. Я, конечно, знал, что они умерли и я больше никогда их не увижу. Они ушли навсегда, и никто при всем желании не мог их вернуть.
В те первые моменты после их гибели я решил не плакать, не впадать в истерику, не буйствовать. Я был полон решимости доказать себе, что смогу жить без них, любить и быть любимым, и продемонстрировать всем остальным, что за три года родители сумели дать мне не меньше, чем другие дают за семьдесят лет совместной жизни. Я постараюсь как можно лучше провести за них их непрожитые годы. Приняв такое решение, я тут же заснул глубоким сном.
Обратно в мир людей меня вернул рев туристского автобуса и запах выхлопных газов. Солнце еще не взошло, но тучи, висевшие накануне над горизонтом, исчезли.
Я медленно приходил в себя и начинал осознавать случившееся, как вдруг какой-то толстый человек с желтой кожей и странными глазами постучал в окно рядом со мной. Я повернулся, чтобы получше его разглядеть, и меня ослепила вспышка белого света. Затем еще одна, и еще, и еще. Когда наконец зрение вернулось ко мне, я увидел, что машину окружают странные лица.
|
|
|
Ближе всех ко мне пробился сквозь толпу человек в голубом блейзере. Он прижал лицо к стеклу и рассматривал меня. Стекло запотело от воздуха, выходившего из его расплющенного покрасневшего носа. Я посмотрел на себя. Одежда на мне была разорвана, вся в грязи. Одну руку я порезал, на разорванной варежке засохла кровь. Как выглядела моя физиономия, даже думать не хотелось.
Какой-то молодой человек схватил мужчину в голубом блейзере за рукав, указывая на обрыв. Он нашел возле края сапог Виски. На земле остались глубокие борозды там, где Виски пытался упереться каблуками во влажную землю. Они навели молодого человека на мысль взглянуть вниз.
Исковерканные тела Виски и Элизабет в ярко-желтых куртках лежали на камнях у подножия скалы.
Интерлюдия
Слова
Я почти дословно привожу один из наших с ним разговоров на ночь, когда Виски укладывал меня спать. Мне разрешалось задавать ему любые вопросы обо всем, что приходило мне в голову в течение дня. После этого он рассказывал мне сказку – о дракончике Спарквелле или какую-нибудь другую, но никогда не доводил историю до конца, потому что так, говорил он, ему придется прийти на следующий вечер опять, чтобы закончить ее. Таким образом, все наши бесконечные ночные истории сливались в один рассказ. Так было до тех пор, пока мы не поехали в Дулин.
– Кто такой Бог? – спросил я его.
– Бог?
– Откуда он взялся?
– Это одному Богу известно.
– А зачем собакам хвосты?
– Чтобы мы знали, довольны они или нет.
– Отчего самолеты летают?
– От действия силы тяги, законов аэродинамики и человеческой воли.
– Зачем птицы хлопают крыльями?
– Чтобы подбросить себя в воздух.
– Откуда у зебры полоски?
– Потому что Богу в тот день не хватило на нее краски.
– Зачем жирафам такие длинные шеи?
– Чтобы другие животные не подслушивали, о чем они говорят.
– Почему идет дождь?
– Потому что небо плачет.
– Куда улетает ветер?
– Никуда. Делает круг и возвращается.
– Почему?
– Потому что заблудился.
– Из чего сделано электричество?
– Из адских искр и невидимых иголок, которыми доктора делают уколы.
– Зачем мне ложиться, если я не устал и не хочу спать?
– Чтобы я мог рассказать тебе сказку перед сном, а ты – задать свои дурацкие вопросы.
– Ну, ладно. Что такое рай?
– Рай – это знание.
– Знание чего?
– Ответа на твой вопрос.
– А ад что такое?
– Ад – это незнание.
– Вроде того, как я не знаю, чем кончится сказка?
– Да, только более широко. Когда не знаешь вообще ничего.
– Ничего не знаешь, чем кончатся все сказки?
– Да, потому что у всякой сказки должен быть конец.
– Значит, ад – это бесконечная сказка?
– Он – просто бесконечен.
– А почему не у всех сказок хороший конец?
– Потому что это еще не конец.
– Даже если все умерли?
– На самом деле никто никогда не умирает.
– Как это?
– Душа остается жить.
– Почему?
– Потому что душа бессмертна.
– Что значит «бессмертна»?
– Это значит, что она существует вечно.
– Вроде мистера Гудли?
– Да, возможно.
– Он ведь – вечен?
– Не так, как этот дом.
– А почему мы должны жить в этом доме?
– Потому что это наш дом.
– Почему?
– Тебе что, не нравится здесь?
– Нет.
– Почему?
– Не знаю.
– Но должна же быть какая-то причина.
– Нет.
– Но если нет причины, чтобы здесь не нравилось, тогда тебе должно здесь нравиться, просто ты об этом не знаешь. Правильно?
– Нет.
– Алекс, послушай, это – большой старый дом, мы все в нем живем. Что еще можно пожелать?
– Уехать отсюда.
– Куда?
– Не знаю. Куда-нибудь.
– Но для этого должна быть причина.
– Почему? Почему нельзя просто уехать?
– Потому.
– Почему – потому?
– Просто потому, что мы не можем.
– Но я хочу уехать!
– Нельзя просто уехать. У тебя должна быть причина.
– Я ненавижу здесь все.
– Почему?
– Потому что я ненавижу Бобби.
– Почему?
– Потому что он ненавидит меня.
– Нет, это не так.
– Так. Он сказал, что убьет меня.
– Он просто так это сказал. Он не собирается убивать тебя.
– Собирается. Ты не знаешь, что он собирается сделать, потому что редко здесь бываешь.
– Ох, Алекс, Алекс. Мне надо работать. А бывает, что мне просто надо уехать. Но это вовсе не значит, что мы не любим тебя. Мы очень любим.
– Правда?
– Ну конечно. Какие тут могут быть сомнения? Мы не обменяли бы тебя на весь мир. Ну вот, наконец-то ты улыбнулся. Слушай, а что, если нам съездить в небольшое путешествие?
– Куда?
– На край земли.
– Там не страшно?
– Да нет, не волнуйся. Мы отлично проведем время.
– Правда?
– Конечно! Вот увидишь.
– А какой он?
– Кто?
– Край земли.
– Он совсем не такой, как все, что ты до сих пор видел.
– Расскажи.
– Потом расскажу.
– Я хочу сейчас. Я хочу, чтобы ты рассказал мне сказку.
– Я расскажу тебе о маленьком красном дракончике. Помнишь, как его зовут?
– Спорки?
– Спарквелл.
– Но друзья зовут его Спарки.
– Ну вот, после того, как он спас пропавшего принца, король разрешил ему летать по всей земле, куда он захочет, хотя он и был такой маленький.
– Ему столько же лет, сколько мне?
– Но он меньше размером. И еще король сказал дракончику Спарки, что во всем мире есть только одно место, куда ему нельзя летать.
– На край земли?
– Правильно.
– А почему ему нельзя туда летать?
– Потому что на краю земли живет морское чудовище.
– Это страшная сказка?
– Немножко.
– А где этот край земли?
– На самом дне моря, куда не достигает голубое сияние небес и где одна сплошная тьма. Там, в центре океана, возвышаются черные скалы. Потоки красной лавы стелятся по дну, вода кипит и превращается в пар. Именно здесь прячется ловец потерянных и забытых душ. Иногда в туманном мерцании можно видеть, как он крадется за добычей, пригнувшись и волоча свои кривые ноги в донном иле. Он никогда не спит, не видит снов, постоянно высматривает свою жертву. Он знает, что когда-нибудь станет свободным, сможет выйти из океана и направиться куда пожелает. Он хочет пройтись по земле, почувствовать солнечное тепло, полюбоваться лунным светом. Вот тогда-то, ночью, он поохотится вволю! Дети, спящие одни в своих постелях, станут легкой добычей для него. У детских душ такой нежный вкус, он почти чувствует, как их невинность освежает его горло. Наступит день, когда он выйдет из своего заточения!
Внезапно он останавливается и прислушивается. Где-то тонет человек. Его крики заглушает соленая вода. Ею наполняются легкие. Это медленная, мучительная гибель; все тело извивается в ужасном смертельном танце. Сердитые волны безжалостно бьют тело со всех сторон и тянут его вниз, под воду. Ослабевшее и похолодевшее, оно сдается морю и начинает долгий спуск в темноту.
Ловец душ ждет, обнажая в улыбке свои острые как бритва клыки и облизывая губы длинным блестящим черным языком. Он пробует языком воду, и ему кажется, что он ощущает вкус страха, который испытывают пропащие души. Беспомощность усиливает страх. Он чувствует, что они все ближе и ближе к нему, и вот он уже различает вдали их смутные силуэты. Скоро они окажутся в его власти, заключенные в темную яму, где они будут гореть и корчиться, пытаясь вырваться на свободу. А он будет слушать, как они беззвучно кричат. И это будет длиться вечно. Ну вот, на сегодня это все, сынок. Теперь засыпай. Завтра я приду, и продолжим. Ладно?
– Ладно, папа. Смотри, ты обещал.
– Алекс!
– Да?
– Ты хочешь услышать еще какую-нибудь сказку?
– Нет.
– Почему?
– Они – страшные.
– Чего ты боишься?
– Сказок.
– Алекс, не надо бояться сказок. Они не могут причинить тебе никакого вреда. Это всего лишь слова.
– Правда?
– Конечно, это правда.
– Но иногда от сказки мне становится больно.
– От какой сказки?
– Которую Бобби рассказывает.
– А какую сказку он рассказывает?
– О мальчике, который точно такой же, как я, и с ним всегда случается что-нибудь плохое.
– Если кто-то говорит, что случится какое-нибудь событие, то это вовсе не значит, что оно случится на самом деле. События происходят без всяких причин. Никто не знает, что с ним произойдет. И не может этого сказать.
– А он говорит, что ты бросишь меня.
– Ерунда. Никогда я не брошу тебя.
– Правда? Ты обещаешь?
– Ну конечно, я обещаю.
– А зачем он тогда говорит это?
– Не знаю. Хочешь, я скажу ему, чтобы он перестал?
– Нет. Со мной все будет хорошо.
– Ты уверен?
– Слова не причинят мне вреда.
– Ну вот и молодец. Я горжусь тобой.
– А ты останешься со мной, пока я не усну?
– Да, конечно. А зачем это тебе?
– Так просто.
– Ну а все-таки?
– Бобби говорит, что черный человек охотится на меня и придет сегодня ночью.
– Нет никакого черного человека, Алекс. Он выдумал его, чтобы попугать тебя. Это просто одна из его сказок.
– Но я боюсь.
– А когда этот человек должен прийти?
– Когда я усну и буду смотреть сны. Бобби говорит, что во сне мы видим то, что происходит на самом деле. Это правда?
– Вроде того.
– Вроде чего?
– Ты что-нибудь видел во сне прошлой ночью?
– Конечно! Я каждую ночь что-нибудь вижу.
– А ты помнишь, что ты видел'
– Не очень. Я помню дракона, и как я лез на скалу, а за мной гнались. Потом я летел, а потом меня заперли в комнате, где не было света, но я не испугался, но на самом деле там было не страшно. Это был хороший сон. Когда я проснулся утром, то очень хотел вернуться обратно в сон, потому что я хотел знать, чем все закончилось. У тебя так бывает?
– Это бывает у всех.
– Да?
– Да. Расскажи мне, что ты делал вчера?
– Мне ничего не приходит в голову.
– Это потому, что ты не стараешься вспомнить, Подумай, Алекс.
– Я не знаю.
– Ты разве не помнишь, как помогал мне печатать фотографии?
– Да, да! Помню. Ты печатал фотографию этой смешной тети, которая все время бросала шляпу в воздух. Она похожа на маму. Она мне понравилась. А тебе?
– Да, мне тоже. А ты помнишь, как выглядит фотолаборатория?
– Ну, темная комната. Красный свет.
– Тебе было там страшно?
– Нет.
– А почему?
– Потому что ты был там.
– Может быть, эту темную комнату ты и видел во сне.
– Ты так думаешь?
– Я в этом уверен. А какую песню мы пели в тот день?
– Ту, что на пластинке. Про волшебного дракона.
– А что вы с Бобби делали перед этим?
– Играли в прятки.
– Ну, вот видишь, и все это ты увидел во сне. Кусочки событий, происходивших в тот день.
– Правда? Это в самом деле так?
– Ну да. Твой мозг вроде почтового ящика. Все, что с тобой случилось днем, отправляется по почте. А ночью, когда ты спишь и мозг тебе не нужен, он просматривает всю полученную за день корреспонденцию.
– Значит, мозг никогда не спит?
– Нет, никогда.
– Вот это да! А сны – это письма в конвертах, обо всем, что было?
– Да.
– Спорим, Бобби не знает об этом.
– Вот и хорошо. Пусть это будет наш секрет, и никто, кроме нас двоих, не будет его знать.
– А у тебя есть еще секреты?
– Конечно. У всех есть.
– Зачем?
– Ну, наверное, так интереснее жить.
– Почему?
– Потому что если бы мы всё знали, то не о чем было бы спрашивать.
– Почему?
– Почему – что?
– Почему мы не знаем всё?
– Потому что тогда было бы ужасно скучно.
– Почему?
– Потому что мы знали бы все ответы.
– Как Бог?
– Да, наверное.
– А как ты думаешь, ему скучно?
– Возможно.
– Мне тоже так кажется.
– Почему?
– Потому что он создал нас.
– Ну и что?
– А мы только и делаем, что смешим его.
– Почему?
– Потому что он знает, что будет со всеми нами в самом конце.
– Хм. Мистер Гудли сказал недавно что-то похожее.
– Я не люблю Гудли.
– Мистера Гудли.
– Я не люблю мистера Гудли.
– Почему?
– Потому что он все делает украдкой.
– Украдкой?
– Он всегда подкрадывается незаметно. Бобби тоже ужасно не любит его.
– А за что Бобби его не любит?
– За то, что Гудли – мистер Гудли – всегда говорит ему, что надо делать. Бобби сказал, что мистер Гудли не его папа и что только Винсент может говорить ему, что надо делать.
– А ты делаешь то, что тебе говорит мистер Гудли?
– Да, все время.
– Почему?
– Потому что ты велел мне и потому что он сказал, что отрезает уши детям, которые не делают того, что он велит.
– Правда?
– Ага. Бобби говорит, что его спальня, наверно, набита ушами тех детей, которые не делали, что он велел. И еще там много пальцев мальчиков и девочек, которые таскали сладости из банки, не спросив у него разрешения. И языков людей, которые перечили ему, и еще куча всяких страшных вещей.
– Это все Бобби тебе рассказал?
– Ну да, а то кто же. Бобби говорит, что Винсент выгонит мистера Гудли, если мистер Гудли сделает с ним что-нибудь.
– Я не думаю, что мистер Гудли сделает с Бобби что-нибудь нехорошее. А ты как думаешь?
– Вчера мистер Гудли ударил Бобби.
– Я знаю. Бобби дерзил ему, и мистер Гудли его наказал.
– Но ты не бьешь меня.
– Да, не бью.
– А почему?
– Потому что нельзя бить людей.
– Тогда почему мистер Гудли ударил Бобби?
– Не знаю. Случайно.
– Он не должен был этого делать.
– Ты прав. Но все мы делаем ошибки. Людям свойственно ошибаться.
– А он жалеет, что это сделал?
– Да. Он даже сказал Винсенту и Хелене, что уволится, но они его не отпустили.
– Они рассердились на него?
– Немножко. Но он сказал, что сожалеет об этом и что это никогда не повторится.
– А Бобби сказал, что его выгонят.
– Ну видишь, а они не выгнали.
– Ох, это плохо.
– Почему?
– Бобби теперь будет ужасно злой.
– Почему?
– Он сказал, что они точно выгонят его. Он по-настоящему ненавидит мистера Гудли. А теперь будет ненавидеть еще больше.
– Нельзя ненавидеть людей, Алекс.
– А Бобби ненавидит всех.
– Да нет. Он просто так говорит.
– А нельзя нам отсюда уехать?
– Зачем?
– Я не хочу здесь больше жить.
– Почему?
– Потому что должно случиться что-то очень нехорошее.
– Ничего плохого не случится, Алекс. Поверь мне.
Часть 2
От «А» до «Я»
Итак, теперь вы знаете не хуже меня самого, что за люди и какие стечения обстоятельств оказали на меня решающее влияние, сделали из меня в результате то, чем я являюсь по сей день – пропащей, ко невинной душой, замешанной в нескольких непредумышленных убийствах, – словом, игрушкой в руках безжалостной судьбы, воплощением горя и несчастья. Разумеется, ничего из всего только что прочитанного вами не может служить оправданием тому, что произошло со мной в дальнейшем. Просто жизнь – это жизнь, и в ней, ничего не поделаешь, случаются огорчения.
Января – 1 октября 1978 года
«А» – Алфавит
Три года прошло.
Почти.
Господи, как летит время! Особенно если нечем заняться. Когда тебе всего три года с небольшим, ты даже не можешь погоревать как положено. Все, что с тобой случается в этом возрасте, ты воспринимаешь как норму; просто не знаешь, что может быть и по-другому.
Конечно, я тосковал по Виски и Элизабет, но у меня оставались Винсент с Хеленой, мистер Гудли с сестрой Макмерфи, Альфред с Чокнутой Наной Мэгз и Виктория с Ребеккой.
И ублюдок Бобби.
Я прямо на стенку лез, когда он называл меня «сиротой», «несчастным Алексом» или «одиночеством в квадрате». Тогда я особенно остро желал, чтобы случилось так, будто родители не умерли, оставались бы со мной и мы уехали бы из этого дома в какую-нибудь другую часть света, как можно дальше от Бобби.
Но Винсент и Хелена были очень добры ко мне.
Они усыновили меня, правда, в то время я не имел понятия, что это значит. Впоследствии я узнал это, но будь я проклят, если могу с уверенностью сказать, что это было к лучшему.
На Рождество 1978 года Винсент подарил мне дневник и с тех пор взял за правило делать это ежегодно. Сказал, что записывать то, что со мной происходит, очень важно и в будущем это поможет мне пережить горе от потери моих родителей.
Потрясающе.
Я-то мечтал о большой коробке с конструктором или о химическом наборе. Но нет, я получил этот вшивый дневник. Однако я вынужден признать, как мне это ни противно, что он был прав. Много лет спустя, когда я попытался вспомнить, как все тогда было, мои записи очень мне пригодились.
Помогли мне вспомнить, как сильно я ненавидел Бобби, вспомнить все, что он делал, чтобы доконать меня. Вроде стишка о моих родителях, или угроз, которыми он запугивал меня почти каждый вечер, или того случая, когда я расквасил ему нос и был за это наказан. А если по правде, то этот подонок нарочно ковырял свой нос, пока из него не пошла кровь, и тогда он размазал ее по лицу и сказал, что наябедничает взрослым, будто это я сделал, чтобы меня наказали. Ну я и подумал, что если меня все равно накажут, так уж лучше за то, что я действительно совершил.
|
|
|
