 |
Во всем виноваты хромосомы 10 глава
|
|
|
|
Ну и двинул ему.
И меня наказали.
Но оно того стоило.
МАЙ
После того как мои родители умерли, Бобби каждый год открывал подарки, которые я получал в день рождения. Его мелкие гадости приводили меня в бешенство, пока я не сообразил, что именно этого он и добивается. Тогда я стал притворяться, что они меня не трогают, и это приводило в бешенство уже его, а мне становилось легче.
В 1978-м Винсент с Хеленой подарили мне фотоаппарат, старый, совсем не такой, какие были у мамы и папы. Винсент сам зарядил пленку и показал мне, как аппаратом пользоваться – как открывать его, выдвигать мехи и объектив, устанавливать затвор и диафрагму. После этого мы решили сфотографировать всех домочадцев.
Для Винсента это было, понятное дело, совсем не просто, так как он по-прежнему притворялся незрячим. О том, что на самом деле он видит, знали только Хелена, Гудли и я. Однажды я спросил его, зачем он притворяется, и он ответил, что это забавно и что, затеяв этот розыгрыш, он уже не может идти на попятную. Феномен поистине уникальный: слепой человек, создающий произведения изобразительного искусства. Он сказал, что иногда даже чувствует себя как слепой, и потом, все верят в это, и если он скажет им, что это не так, то получится, что он все время водил их за нос. Они могут это неправильно интерпретировать.
Уморительно было смотреть, как он фотографирует членов семьи, притворяясь, что не видит их, и тычет камерой туда и сюда, пока я не направлю ее куда надо. Хелена закатывала глаза из-за того, что он в своем дурачестве уже не знал меры. Но остальных это вроде бы не раздражало. Наверное, они сочувствовали человеку, который, как они думали, обречен вечно пребывать в темноте.
|
|
|
Хорошо, что он хотя бы из инвалидного кресла выбрался. Винсент растянул этот процесс до невозможности, изображая, как он с огромным трудом мало-помалу учится ходить. Это был звездный час сестры Макмерфи. Ведь это она твердила, что он будет вечно прикован к креслу, если не начнет тренироваться, и обещала работать с ним по часу ежедневно, пока он не поднимется и не станет свободно передвигаться.
Это было еще то представление. Четыре месяца Винсент ковылял на шатающихся ногах, падая через каждый метр с гримасой боли, удлиняя свои прогулки на один шаг ежедневно со слезами радости на глазах, делая медленные, но несомненные успехи.
Просто подвиг.
Я думаю, однако, что он решил снова встать на ноги, потому что ему надоело быть пленником инвалидного кресла. Каждый день его катили в гостиную и оставляли перед камином рядом с Альфредом и его дымовыми кольцами, дабы все инвалиды были собраны в одном месте под присмотром – так оно надеж нее. Если бедному Винсенту хотелось поработать в мастерской, он был вынужден тайком пробираться по собственному дому глубокой ночью, когда все засыпали. Кроме того, он замаялся без конца снимать и надевать свою любимую пижаму. И правда утомитель но: раздевшись перед сном, в час ночи снова одеваться и идти в студию, а в семь утра спешить обратно в постель только для того, чтобы тебя вскоре опять подняли и запихнули в инвалидное кресло на весь день.
К тому же вряд ли он испытывал большое удовольствие, когда сестра Макмерфи каждое утро и каждый вечер забрасывала его себе на плечо, чтобы снести его вниз или поднять вверх по лестнице.
Сильная была женщина, ничего не скажешь. Это и по виду ее было ясно.
Как я уже говорил, очень немногие знали правду о состоянии зрения Винсента, и я был в их числе. И потому, помогая ему фотографировать всех домашних, я испытывал необыкновенную гордость: я был посвящен в секрет.
|
|
|
А Бобби не был.
Всякий раз, когда наступала моя очередь снимать, я старался сделать так, чтобы Бобби не попадал в кадр, а если попадал, то выглядел бы глупо. Я злорадствовал, рассматривая фотографии, на которых получилась только половина его лица.
Винсент однажды рассказал мне, как Виски учил его отличать хорошую фотографию от плохой. Надо попробовать сочинить историю, основываясь на том, что на снимке изображено, и чем интересней история, тем он лучше.
Я решил, что я хороший фотограф, – а может быть, я просто хорошо сочинял истории. Мама с папой были, должно быть, очень хорошими фотографами, потому что по их снимкам сочинялось очень легко.
Винсент тоже любил придумывать истории по их фотографиям. В выходные дни мы обычно доставали старый сундук, стоявший у меня под кроватью. Когда-то Виски возил его в своем фургоне и держал в нем чучело Джаспера, но я хранил там все его лучшие фотографии, а Джаспера поставил под кроватью рядом. Виски говорил, что в этом пиратском сундуке у него сокровища – воспоминания.
Иногда глубокой ночью, если я был уверен, что Бобби крепко спит, я открывал сундук, забирался в него и засыпал в окружении папиных воспоминаний.
ИЮНЬ
Помню один из жарких летних дней. Хелена с Винсентом сидят на садовой скамейке под деревом. Хелена распевает о том, как беззаботна жизнь, а пчелы на дереве вторят ей своим жужжанием. Мы с Бобби видим эту сцену из открытого окна библиотеки, куда нас засадили вместе с мистером Гудли.
Винсент с Хеленой решили, что мистер Гудли должен учить нас чтению, письму и арифметике, поскольку он, похоже, знал все на свете. Меня это устраивало хотя бы потому, что в это время Бобби не мог говорить мне гадости, иначе мистер Гудли задал бы ему домашнее задание и ему пришлось бы готовить его вечером вместо того, чтобы смотреть телевизор. К тому же это позволяло мне следить за мистером Гудли. Я все еще не выяснил, где он прячет свою волшебную шкатулку с элексирами.
Это было моим заданием.
Найти шкатулку и предъявить ее Винсенту.
Мистер Гудли занимался с нами уже почти два года. Скоро мы должны были пойти в школу. Я немногое понимал из того, что он говорил, но что-то, очевидно, все-таки запало мне в голову.
|
|
|
Вроде игры с алфавитом.
Мистер Гудли говорил: «Буква „А" – это…», и мы с Бобби должны были придумать слова, начинающиеся с буквы «А» или ассоциирующиеся с ней. Затем он называл букву «Б» и так далее. Сам он тоже играл с нами. В результате получалось три списка слов. Что сочинит Бобби, можно было заранее предугадать, а вот мистер Гудли выдавал подчас нечто странное.
ИЮЛЬ
Мне хотелось поскорее пойти в школу, чтобы быть подальше от Бобби, пока Винсент не сказал, что мы с ним будем ходить в один класс.
СЕНТЯБРЬ
Первый школьный день был сплошной мукой. Бобби рассказывал всем, что я был не нужен моим родителям и они подкинули меня на порог его отцу. Он сказал, что на мне ничего не было, кроме грязных пеленок, и я был привязан к дохлому псу. Он сказал, что его отцу потребовались годы, чтобы отучить меня лаять и по-собачьи задирать ногу.
Он никак не мог заткнуться, и учитель поставил его в угол в остроконечном клоунском колпаке.
Хоть что-то хорошее за весь день.
Октября 1978 года
«Б» – Бобби
Твой папашка взял и помер.
Славный выкинул он номер.
Бросил верную жену
В накатившую волну.
У тебя теперь – хе-хе –
Дома далеко не все!..
Бобби часто пел эту песенку.
Хотел меня подбодрить!
Поначалу я расстраивался, а потом даже ждал, чтобы он исполнил ее еще разок, потому что злость прибавляла мне сил. Я научился копить эту злость и хранить ее в особом ящичке у себя в голове, откуда ее можно было в любой момент достать. Злость, наверное, самая мощная движущая сила, какую я знаю, ее энергия подстегивает тебя. Только надо уметь управлять своей злостью, чтобы не действовать чисто импульсивно.
Голова должна быть холодной и ясной, нужно четко представлять себе все, что может произойти, и сдерживать ярость, которая охватывает тебя порой.
Зато я знал кое-что важное, чего не знал Бобби, – что мистер Гудли шантажирует Винсента. Очко в мою пользу. Но он знал, что я знаю что-то важное, и постоянно приставал ко мне, пока однажды я не рассказал ему.
Я раскололся в 1978 году, когда решил, что это больше не имеет значения.
|
|
|
Винсенту, похоже, даже нравилось передавать мистеру Гудли деньги по ночам.
А мистеру Гудли ничего не стоило отправиться однажды на тот свет в результате передозировки.
Главное, я знал то, чего не знал Бобби.
Отлично!
Но иногда я думал, не лучше ли открыть Бобби этот секрет – пусть и он позлится для разнообразия. Я уже несколько лет хотел сделать это, но – в таких делах всегда вмешивается совесть со своим «но» – я не мог, просто не мог себя заставить.
Что вы хотите? Чтобы я сказал ему открытым текстом, что его отец жулик и платит шантажисту, поощряя тем самым его пристрастие к наркотикам?
Нет уж.
Бобби был слишком мал, психика его еще не сформировалась. Если бы я огорошил его этой новостью, он мог бы расстроиться, но я в этом сомневаюсь. К тому же в свои годы он вряд ли был способен что-нибудь предпринять в связи с этим, и мне хотелось сберечь этот столь ценный, практически единственный мой козырь на будущее, чтобы воспользоваться им для отражения его возможных атак. Не могу сказать, что мне это так уж хорошо удалось.
Кроме того, мне казалось, что шантаж мистера Гудли благотворно действует на Винсента. Мистер Гудли едва ли сознавал, насколько богаты его хозяева, и Винсенту, я думаю, нравилось разыгрывать ограбленного. Он получал какое-то извращенное удовольствие от того, что его шантажируют, – это было необычное, новое для него ощущение. Он любил притворяться, что дела у него идут плохо, – жаловался на жесткие сроки погашения кредита или на то, что никто не хочет ему помочь в его бедственном положении.
Для Винсента шантаж был игрой, давал ему возможность участвовать в спектакле. Возможно, это было и к лучшему. Если бы Винсент хотя бы отдаленно походил на своего сына, вряд ли мистер Гудли долго продержался бы в доме после сделанного им открытия.
– Эй, ты тоже не спишь? – спросил Бобби.
Поскольку мы были еще маленькими, нас поместили в одной комнате, поставив кровати в противоположных ее углах.
– Не сплю.
– Караулишь меня, да, Алекс?
– Я тебя не караулю.
– Ты знаешь, я почему-то тебе не верю. Ты ведь не станешь мне врать, Алекс? Думаю, мне не очень понравилось бы это. И даже совсем не понравилось бы. И если бы что случилось, то вряд ли мне пришлось бы отвечать за это. Ты понимаешь, о чем я?
– Угу. Я прямо трясусь от страха, – отозвался я, трясясь от страха.
– Ну вот и хорошо. Отвернись к стенке и спи, а меня оставь в покое.
Я отвернулся и закрыл глаза.
Я злился на Бобби и не мог понять, почему он такой. Я отдал бы что угодно, чтобы иметь нормального друга, но к тому времени уже смирился с мыслью, что если и возможны какие-то перемены в отношениях с Бобби, то только к худшему. Я был сердит на себя, что позволяю ему доставать меня.
|
|
|
На фиг мне все это было нужно.
– Алекс, мне слышно, как у тебя в голове шестеренки крутятся. О чем ты думаешь?
Я ничего ему не ответил, хоть и понимал, что это неправильно. Лежал и делал вид, будто сплю.
– Я знаю, что ты не спишь. Никто так быстро не засыпает.
В этот момент мне было уже наплевать, что Бобби думает и говорит, мне хотелось одного – чтобы меня оставили в покое. Мало радости делить комнату с тем, кого ты не любишь и даже побаиваешься. Я не мог спокойно спать, зная, что он там лежит и наблюдает за мной.
– Как-нибудь мы разберемся с нашими разногласиями. Когда ты будешь способен на это, – прошептал он. – Ты уверен, что ничего не хочешь мне сказать?
Еще бы не хотеть!
Абсолютно уверен.
Уверен на все сто процентов плюс еще один процент.
По крайней мере, мне так казалось.
С одной стороны, мне не терпелось рассказать ему все о его отце и о мистере Гудли. Мне хотелось сделать ему больно, заставить мучиться, а это известие должно было причинить ему боль, как мне представлялось.
А если нет?
Трудно было сказать, к чему это приведет. Я был почти уверен, что он взбеленится, но что будет дальше – полная неизвестность. Нет, лучше подождать, пока мне не станет яснее, какова будет его реакция и ее последствия.
Познай врага своего и так далее.
Главное, нельзя было допустить, чтобы это обернулось против меня.
– Спокойной ночи, Алекс. Спи крепко, только смотри, чтобы крысы не отгрызли тебе нос.
Я все-таки выдал ему секрет, но это получилось нечаянно. Слова сами собой выскочили у меня прежде, чем я осознал, что говорю.
Мы с ним подрались – не помню уже из-за чего, скорее всего, по пустякам. В конце концов, мы ведь были всего лишь детьми, что тут можно еще сказать? Чисто мальчишеские амбиции – доказать другому, что ты сильнее. По крайней мере, Бобби так на это смотрел. Если он уложит меня в драке, значит, он лучше. К этому все у него и сводилось. Однако во время одной из наших последних стычек я сделал открытие, что нос, который он так любил задирать, – его слабое место.
Обычно я затевал драку. Обзывался, высмеивал его претензии – делал все, чтобы разозлить его. Ему, само собой, не оставалось ничего другого, как вступить в бой. Он был больше, сильнее и агрессивнее меня, и мне всегда порядком доставалось в этих схватках.
Но только до 24 октября 1978 года, который стал поистине красным днем в моем календаре.
Мы были в саду за домом. Каменная серая громада вырисовывалась в отдалении сквозь сеть оголенных ивовых ветвей. Запах скошенной накануне травы наполнял холодный воздух. Мы бегали среди деревьев, задыхаясь и вздымая волны янтарно-красных листьев. Одеты мы были сразу в несколько рубашек, жилетов, свитеров и шарфов, не говоря уже о страстно ненавидимых нами варежках на резиночке, тянувшейся под нашими куртками от одной варежки до другой.
Бобби мчался за мной, выкрикивая по очереди все ругательства, какие только знал. Если вам случалось убегать от разъяренного добермана-пинчера, то вы можете представить себе, что я чувствовал. Я был перепуган и не хотел верить, что это действительно происходит со мной. Затем его руки обхватили мою лодыжку, и я бухнулся носом прямо в кучу листьев. Он взгромоздился мне на спину, прижимая меня своим весом к земле.
В ужасе оттого, что попался, я завопил, и как раз в тот момент, когда рот у меня был широко раскрыт, Бобби ткнул меня носом в землю. Внезапно я обнаружил, что не могу дышать – сухие листья встали у меня пробкой в горле. Я хотел встать, но Бобби решил, что это попытка оказать ему сопротивление, и принялся злобно прыгать на моей спине. При этом воздух, остававшийся у меня в груди, вырвался наружу вместе с листьями, и я наконец свободно вздохнул. Я не мог поверить, что мне так повезло. На протяжении всего нескольких секунд Бобби едва не удалось прикончить меня, пусть даже неумышленно, и тут же спасти от смерти. Если бы он знал, какой момент он упустил!
Что произошло вслед за этим, я помню смутно. В голове у меня не было ясности. Какая-то вспышка перед глазами, прилив гнева, и вот я уже сижу верхом на Бобби и молочу его по лицу своими кулачками в варежках. Помню, я еще подумал, что, если бы не варежки, его физиономии пришлось бы гораздо хуже.
Я перестал колотить его, увидев кровь, хлынувшую у него из носа. Я сидел и смотрел, как она течет. И никак не мог поверить, что это моих рук дело.
Тут посыпались проклятия.
Но на это мне было наплевать.
Я хотел уязвить его как можно сильнее, и тут мне как раз представилась такая возможность. Схватив его за воротник обеими руками, я приблизил его лицо к своему и спокойным, угрожающим тоном поведал ему о том, что Винсент все это время только притворялся слепым, что он терпеть не может Бобби и разыграл этот спектакль для того, чтобы не смотреть на него. Я открыл ему, в общем-то, только часть правды, наиболее неприятную и слегка искаженную, как раз такую, которая была бы для него самой болезненной.
Конечно, мой рассказ был сочинен на скорую руку. Но, учитывая, что я импровизировал, в целом я, по-моему, выступил неплохо.
К сожалению, однако, я не продумал возможные последствия и поэтому оказался совершенно не подготовлен к тому, что вскоре произошло.
Но что поделать?
Как говорил Виски, бывают в жизни огорчения.
Января 1980 года
«В» – Вурдалак
ЯНВАРЬ
Я потерял дневник за предыдущий год, но это не страшно, потому что ничего существенного в это время не произошло, за исключением того, что Бобби подкараулил Винсента и убедился, что я сказал ему правду. По части всяких гадостей он был очень изобретателен.
Осуществил он свой замысел, естественно, ночью. Винсент совершил обычную перебежку на чердак и заперся там. Бобби, очевидно, был предельно осмотрителен, – я даже не заметил, как он выскользнул из комнаты.
Перед ступеньками, ведущими в студию Винсента, есть небольшой коридор. По обеим сторонам коридора находятся двери кладовок. Бобби протянул поперек коридора яркую желтую бечевку, привязав ее к ручкам этих двух дверей. Зрячий человек, в отличие от слепого, сразу мог заметить ее. После этого Бобби спрятался за углом и стал ждать.
Ждал он долго.
Три часа спустя Винсент вышел из студии и спустился по ступенькам. Не доходя до бечевки он остановился, почесал затылок и отвязал ее.
Бобби проплакал всю ночь до утра.
Утром он сказал мне, что повысил рейтинг Винсента. Прежде первые строчки в его списке занимали я и мистер Гудли.
После этого Бобби стал очень тих и спокоен.
Вел себя исключительно примерно, и это пугало меня. Весь этот год он почти не вытворял своих штучек, даже не изводил меня песенкой о моих родителях, Я трясся от страха, не понимая, что у него на уме. Уж лучше бы он оставался злобным гаденышем – по крайней мере, знаешь, чего от него можно ожидать и имеешь возможность как-то к этому подготовиться.
А тут я знал только одно – он что-то замышляет.
Все, что мне оставалось, – это ждать.
Вот я и ждал.
Целый год, чтоб ему.
И ничего.
Мне даже приходило в голову, уж не стал ли он по какой-то необъяснимой причине тем нормальным любящим братом, каким, по идее, и задумал его Господь.
Но все это было сплошное притворство.
Я могу это утверждать после того, как увидел, как он душит котенка.
Это был бездомный котенок. Его родители жили под сараем позади дома, и в летние месяцы мы наблюдали, как все члены семейства играют и гоняются друг за другом. Винсент и мистер Гудли каждое утро давали им теплое молоко, мясные обрезки и горы кошачьего корма. Хозяином их считался Винсент, потому что только ему они позволяли себя гладить. Зимой они подхватили простуду, и в результате все котята погибли, кроме одного.
Однажды Бобби поймал котенка за хвост. Я видел это из окна второго этажа. Он сидел и гладил котенка, а я еще подумал, что год назад ему такое и в голову не пришло бы. Я стал всерьез подозревать, что напрасно катил на него бочку, и тут Бобби поднял голову и улыбнулся мне.
Я улыбнулся в ответ и помахал ему рукой.
Бобби посадил котенка себе на ладонь и вытянул руку вперед. Котенок сидел, поглядывая вниз, но спрыгнуть боялся. Бобби схватил котенка за шею, а руку, на которой тот сидел, убрал. Котенок повис в воздухе, дергаясь и пытаясь вырваться из мертвой хватки Бобби.
Я скатился вниз по лестнице и кинулся к Бобби.
Котенок царапал его руки своими коготками, а Бобби улыбался мерзко, как вурдалак, глядя на него. Я крикнул ему, чтобы он отпустил котенка, но он лишь продолжал улыбаться.
Я ударил его кулаком по лицу.
Он выпустил котенка.
Мы смотрели, как тот, прокашлявшись и пофыркав, рванул к себе под сарай.
Мы подрались.
Он схватил меня за волосы, а я назвал его жалким трусом, и он ужасно разозлился. Мне удалось прижать его носом к земле и вырвать у него обещание, что он не будет больше мучить котенка. Он добавил, что еще заставит меня пожалеть об этом, а я ответил, что тогда побью его еще раз. Он рассмеялся и отправился смотреть телевизор.
Января 1980 года
«Г» – Геена
В этот день я нашел волшебную шкатулку Гудли.
В этот день Бобби чуть не убил нас всех.
В этот день сгорел наш дом.
Началось все в тот момент, когда мы с Бобби сошли со школьного автобуса и стали подниматься по нашей подъездной аллее, огибая рытвины Он вдруг ни с того ни с сего принялся толкать меня, подставлять ножку, бить по плечу и дергать за ухо. Я сказал ему, чтобы он прекратил это дело, если не хочет получить по физиономии. Он послушался. Похоже, Бобби теперь побаивался меня, потому что я был в состоянии дать ему сдачи. Я продолжал подниматься к дому, радуясь тому, что опять пресек его поползновения.
– Эй, сиротинушка, посмотри, что у меня есть! – крикнул он мне.
Мне было очень любопытно и хотелось обернуться, но вполне могло быть, что он просто хотел разыграть меня. Он обожал такие шутки – стоит, например, тебе выйти из комнаты, как он позовет тебя обратно только для того, чтобы спросить, чего это ты вернулся.
– Ну, Алекс, я же знаю, что тебе хочется посмотреть.
Терпеть не могу телепатов.
– Я не придуриваюсь, честное слово. У меня правда кое-что есть.
Я остановился и медленно обернулся. А он принялся бомбардировать меня спичками. Зажженными. Этот гад старался поджечь меня. В одной руке он держал коробок, большим пальцем прижимая головку спички к коробку. Другой рукой он резко чиркал спичкой, она зажигалась и с шипением устремлялась в мою сторону.
Две штуки долетели до меня, и я сбросил их рукой. Я живо представил себя, объятого пламенем, вроде того священника на костре, которого я видел в журнале пару лет назад. Бобби хохотал. Он так зашелся, что даже не мог чиркать спичками. Я разозлился.
Я двинулся на него, и он перестал смеяться, лишь чуть-чуть улыбаясь уголками рта. Он зажег еще одну спичку и держал ее в руке. Я подошел вплотную к нему и с вызовом смотрел ему прямо в глаза, ожидая, бросит он спичку или нет. Он не бросил. Не отводя глаз, он поднял руку со спичкой и затушил ее большим и указательным пальцами. Спичка погасла со слабым шипением, от его пальцев поднялся дымок. Я почувствовал странный запах, какой бывает, когда пригорит хлеб.
– Ты ненормальный, – сказал я, отвернувшись.
– Да уж, нормальные ребята так себя не ведут, – отозвался он и засмеялся.
В эту ночь мне приснился страшный сон. Я, как обычно в таких случаях, вылез из постели и, убедившись, что Бобби крепко спит, отпер сундук и достал из него фонарик. В луче света ожили все хранившиеся в сундуке фотографии – мама с папой, пейзажи, Джаспер Уокер на колесиках, снятый возле километровых столбов чуть ли не по всей Ирландии. Они придавали мне уверенности, у меня появлялось ощущение, что Виски и Элизабет продолжают каким-то образом оберегать меня.
Взяв одеяло, я забрался в сундук. Фотографии и одеяло – больше мне ничего не надо было, чтобы уснуть.
И я уснул бы.
Если бы крышка сундука вдруг не захлопнулась.
Я попытался поднять ее, но она не поддавалась.
Мне показалось, что я услышал, как хихикает Бобби.
Я закричал.
Безрезультатно.
Я был в ловушке.
Наверное, я все-таки уснул, потому что следующее, что я помню, – это крики Хелены. Я закричал в ответ и стал колотить по крышке сундука. Внезапно крышка приоткрылась.
– Алекс, что ты тут делаешь? – По щекам Хелены катились слезы. – Мы тебя ищем!
– Мне приснился плохой сон, и я забрался сюда. Я всегда так делаю, ты же знаешь. Прошу прощения.
– Вылезай скорее! – воскликнула она, поднимая меня. – Надо бежать из дому.
– Что?
Она накинула на меня одеяло и потащила к лестнице, не отвечая на мои вопросы. На площадке она стала отчаянным голосом звать Винсента.
Когда мы спустились на один пролет, я понял, почему она в такой панике. Дом горел. Из-под двери гостиной вырывались языки пламени, коридор был в дыму.
Сойдя с лестницы, мы побежали к входным дверям. Во дворе я увидел Макмерфи, катившую Альфреда подальше от дому, к тому месту, где стояли двойняшки. Нана Мэгз семенила рядом с ней. Виктория и Ребекка стояли, застыв как статуи, в своей школьной форме, держали в руках портфели и смотрели на дом абсолютно безучастно. На их лицах было написано: «Меня это нисколечко не волнует». Бобби, Винсента и мистера Гудли не было видно.
Мы с Хеленой присоединились к остальным, и только я хотел спросить ее, из-за чего начался пожар, как раздались страшный треск и звон, сопровождавшиеся яркой вспышкой. Это полопались стекла в гостиной; языки пламени вырвались наружу и стали лизать стены дома.
Тут я сорвался с места.
Я не помню, как Хелена с криком бежала за мной.
Я не помню, как Макмерфи поймала ее у самых дверей дома.
Я не помню, как петлял между дымящимися островками горящего ковра и как взбегал по ступенькам, шарахаясь от огня, охватившего перила.
Я не помню, как Бобби с Винсентом выскочили из дому и бросились в объятия Хелены как раз в тот момент, когда обрушилась часть лестницы позади меня.
Единственное, что я помню, – сундук был тяжелым. Мне казалось, я толкаю и тяну его целую вечность, а он сдвинулся всего на какой-нибудь фут. Джаспер ждал своей очереди, обеспокоенно глядя на меня из-под кровати. Это было все, что осталось у меня от родителей. Это был весь мой мир.
Когда я дотащил сундук до двери, в коридоре было уже не продохнуть от дыма. Но у меня и мысли не было оставить сундук и спасаться бегством в обнимку с Джаспером. Сундук был слишком дорог мне.
Я был вынужден на минуту присесть, чтобы собраться с силами. Руки у меня просто отваливались. С меня ручьями лил пот, пижама облепила тело. В горле саднило от дыма, и было такое ощущение, будто кто-то трет мне глаза наждачной бумагой. Дышал я с трудом. Мне бы всего несколько спокойных минут, чтобы восстановить дыхание, и все будет в порядке.
– А, юный мастер Алекс! Похоже, у нас проблемы, не правда ли?
Мистер Гудли.
Его неясный силуэт колыхался, как тень у врат ада.
– Пошли, пошли, мой мальчик, надо спешить, нет времени, нет, совсем не осталось. Позволь мне помочь тебе с сундуком. А ты хватай своего пса.
Когда он приблизился, я вытаращил глаза. Он был в своем лучшем костюме с галстуком и, казалось, не обращал никакого внимания на царивший вокруг бедлам. Единственной уступкой разбушевавшейся стихии был белоснежный платок, который он прижимал к носу, защищая его от дыма.
В руке он держал небольшой саквояж, похожий на докторскую сумку.
По всей вероятности, это и была его волшебная шкатулка с эликсирами.
Я нашел ее.
Он поставил саквояж рядом со мной и взялся обеими руками за сундук. Я не мог оторвать взгляд от его волшебной шкатулки.
– Сэр, прошу вас, пойдемте. Если мы не поспешим, то остальным членам нашего сообщества придется завтракать нашими подгоревшими косточками вместо яичницы и пудинга.
Он удалялся от меня по коридору в сторону, противоположную лестничной площадке, держа сундук в руках. И только тут до меня дошло, какой он сильный. Винсент в свое время еле справился с этим сундуком, когда я переезжал сюда из комнаты Виски и Элизабет на первом этаже. Он тащил его вверх по лестнице, переставляя с одной ступеньки на другую, пока Хелена не увидела его за этим занятием и не предложила выгрузить часть вещей. Это облегчило задачу, хотя само предложение не доставило Винсенту удовольствия.
– Захватите также мой саквояж, сэр, когда почувствуете себя лучше.
Мы с Джаспером потащились вслед за мистером Гудли, кашляя и отплевываясь. Я был очень рад, что кто-то другой взял на себя ответственность. Дойдя до конца коридора, мистер Гудли поставил сундук и сел на него.
– Неприятное положение, сэр, вы не находите? Мы тут с вами в полном смысле слова между двух огней, как между молотом и наковальней или между Сциллой и Харибдой, брошены на произвол судьбы в безвыходном тупике, болтаемся на волоске, как кот в мешке, зависший на краю бездны под перекрестным огнем противника. Да уж… Но не все пропало, мастер Алекс, нет, никоим образом. Главное – не терять головы, и мы прорвемся. Попомните мои слова. Так… Вы, сэр, несомненно, заметили окно у меня за спиной? Оно называется подъемным окном. Предполагается, что можно без каких-либо помех поднять его нижнюю часть и впустить свежий воздух. Так-то оно так, но, к сожалению, года два назад я красил это окно и по небрежности закрыл его прежде, чем краска высохла, так что теперь его не отворить никакими силами. Эта мерзкая хреновина замурована надежнее, чем вход в пещеру Аладдина или верблюжья задница в песчаную бурю. Мы в ловушке. Видите ли, сэр, в мои намерения входило выбраться через это окно на крышу угольного сарая, но теперь придется пересмотреть планы. Какие будут предложения, старина?
– Разбить окно?
– Разбить окно. Да, действительно. Однако, сэр, разве за все те годы, что мы имеем честь быть знакомыми, вы не обратили внимание на рост вашего покорного слуги? В чулках он равняется шести футам и одному дюйму, – это не так много, как в те дни, когда моя спина еще не досаждала мне. Прошу вас, сэр, обратить внимание на размеры оконной рамы. При самом щедром допущении они составляют два фута на один. Поэтому, мой юный друг, если только в вашем симпатичном сундучке не хранится какого-нибудь удивительного устройства, способного уменьшить меня до соответствующих габаритов, то мне представляется, что известные человечеству физические законы не дают мне возможности деформироваться настолько, чтобы протиснуться в окно указанной величины.
|
|
|
