 |
Январь – июль – ноябрь 1983 года
|
|
|
|
«Н» – Носферату
ЯНВАРЬ
У Гектора лопнуло терпение.
Он сказал, что если увидит у меня на пленке еще хоть одного драного кота, то выбросит мой фотоаппарат в реку. Велел сфотографировать что-нибудь такое, что мне не нравится, и поспорил со мной на пять фунтов, что из двенадцати попыток у меня не будет ни одной хорошей.
Я сфотографировал Бобби.
Поставив ему предварительно фингал под глазом.
Он был зол как тысяча чертей.
Но я выиграл пять фунтов.
Правда, оно того не стоило.
Когда на улице мороз, челюсть у меня начинает побаливать.
ФЕВРАЛЬ
Я увидел, как Бобби пристает к малышам, требуя у них денег. Когда один из них отказался, Бобби пнул его в живот.
Я хотел остановить его, но с ним была его шайка, так что я решил отложить разговор до нашего возвращения домой.
Он сказал, что я вру, никаких денег у него нет, просто я придумываю про него всякие гадости, чтобы ему попало.
У него был испуганный вид.
МАРТ
В школе я следил за Бобби.
И фотографировав его.
Я подловил момент, когда он отдавал все собранные деньги Эри О'Лири.
Это была действительно удачная фотография: Эри, схватив Бобби за рубашку, приподнимает его, монеты падают из рук Бобби и катятся во все стороны, у Бобби лицо позеленело от страха, а приятели Эри хохочут над ним.
Гектор тоже ржал, увидев фотографию, сказал даже, что это очень здорово снято, и посоветовал мне и дальше фотографировать людей в такие моменты.
Я решил, что стану частным детективом, когда вырасту.
Как Гектор.
ИЮНЬ
Бобби вернулся из школы с расквашенной физиономией. Хелене он сказал, что упал, когда играл в футбол, и ударился о пенек.
Но я знал, что это Эри О'Лири его разукрасил.
|
|
|
Я знал, что Бобби его боится.
Весь день Бобби был злой как черт.
Я молился о том, чтобы Эри перестал испытывать судьбу.
ИЮЛЬ
Бобби поджег Джаспера Уокера во дворе за домом.
Костер выглядел впечатляюще. Я любовался им, пока не увидел, кто там горит.
Завязалась нешуточная драка. Бобби даже начал колотить Винсента, когда тот попытался нас разнять. После этого оба ходили с синяками.
Бобби запретили смотреть телевизор целую неделю.
Джаспер приобрел совершенно устрашающий вид. На голове у него шерсти не было, все тело покрывали какие-то горелые струпья.
Он был похож на какого-нибудь Носферату, с колесиками.
Даже Бобби вздрагивал время от времени и потом признался мне, что не может спать, когда Джаспер смотрит на него из-под моей кровати. Он вылезал из постели и переворачивал Джаспера мордой к стене. После того как он снова укладывался в постель, вылезал я и разворачивал пса обратно.
Винсент сказал, что если я хочу оставить Джаспера у себя, то должен класть его на ночь в сундук, чтобы он не пугал Бобби.
Я согласился, и не моя вина, что Джаспер время от времени сам выбирался из сундука и усаживался у кровати Бобби.
НОЯБРЬ
Эри О'Лири уделал сегодня Бобби так, что тот не скоро это забудет.
Ноября 1983 года
«О» – Отсрочка
Буквально все – школьники, учителя, Хелена и Винсент – хотели знать, кто избил Бобби. Но Бобби будто воды в рот набрал. Он предпочитал расправиться с обидчиком по-своему. У преподавателей, как обычно, имелись определенные подозрения, но они были не готовы принимать решительные меры, не получив доказательств.
Зато я был готов.
Эри О'Лири был большой жирной свиньей, какие встречаются в любой школе по всему свету, расплывшейся неповоротливой тушей, переваливающейся на своих коротких ножках, злобным и жадным вымогателем.
И это лишь первое, что приходит мне в голову.
|
|
|
В школе существовали две точки зрения на личность Эри О'Лири, и как-то, когда Бобби еще не посещал занятий, приходя в себя после полученной трепки, я обсудил эти точки зрения с Эри во время обеденного перерыва в очереди в школьном буфете.
Одни говорят, что он так уродлив и отвратителен потому, что у него подлая и мерзкая натура, другие считают, что наоборот, начал я. И те и другие ошибаются. По моему мнению, внешность наследственна, а нутро, то есть натура, у него оттого такое, что он скрытый гомик, страдающий от неразделенного чувства к маленьким мальчикам. Урод с больной фантазией, манией величия и страхом перед первым встречным.
Высказав все это, я бросился бежать.
Эри О'Лири был слишком толст, тяжел и медлителен, чтобы догнать меня сразу. Лавируя и протискиваясь между растерянными школьниками, я быстро добрался до лестницы, ведущей к классным комнатам.
Позади меня Эри с шумом прокладывал себе путь сквозь толпу в синих куртках и серых брюках, собравшуюся возле столовой. Он обливался потом, как свинья, которую собираются зарезать. Взбежав на площадку второго этажа, я оглянулся. Эри, пыхтя, карабкался за мной. Тогда я громко взвизгнул, подражая свинье, и крикнул во весь голос:
– Ну, давай же, жирный боров, если ты хочешь меня трахнуть, сначала поймай!
Эри О'Лири застыл на месте, будто натолкнувшись на препятствие, и покраснел как свекла. Стоявшие внизу школьники стали смеяться – сначала один, потом другой. Затем кто-то взвизгнул, как и я, и показал пальцем на Эри. И вот уже все визжали и указывали на него пальцами.
– Он пытался залезть ко мне в штаны! – крикнул я.
Тут наступила испуганная тишина.
– Я этого не делал… – пробормотал Эри. – С чего это вдруг?
– Делал, делал, я видел!
Интересно, а это еще кто?
Кто-то в толпе под лестницей.
Малыш лет семи.
– Я видел, как он стоял в очереди и лез к нему в штаны, – сказал он, ткнув пальцем в Эри.
Отчетливо прозвучал всеобщий возбужденный вздох. Никто не мог поверить, что в школе, возводившей в культ регби и прочие мужские доблести, завелся ненормальный тип, развращавший невинных маленьких мальчиков.
Такое и в голову не могло прийти.
– Я этого не делал! Богом клянусь!
|
|
|
– Врешь! – крикнул я.
Не знаю, то ли мое обвинение повлияло, то ли его попытка оправдаться, но только случились три вещи одновременно: Эри ринулся за мной, я побежал от него, а в ошеломленной толпе недоверчивость сменилась яростью, и все дружно бросились за Эри.
Я мчался по коридору так, будто за мной гналась тысяча чертей. За Эри они действительно гнались. Добежав до угловой лестницы, я услышал, что и по ней поднимаются преследователи, чтобы перехватить нас. В конце коридора передо мной открылась дверь, и из нее вышел преподаватель биологии.
Известный всем под именем Симус Грейс.
А так же как Директор школы.
Все замерли.
Я оглянулся на Эри, переводя дыхание.
Он тоже тяжело дышал, или даже хрипел, опершись потной рукой о стенку. Когда он сменил положение и убрал руку, на холодной штукатурке остался след – влажное темное пятно от его пятерни. Лицо его покраснело, он пыхтел и ловил ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды на палящее солнце. Позади него кружила стая акул, плотоядно щелкая зубами.
В ожидании.
В этот момент мне стало жаль Эри – по крайней мере, захотелось его пожалеть. Жалость свернулась комком где-то в горле. Я не думал, что дело зайдет так далеко. Но оно зашло, и от меня зависело, пойдет ли оно дальше. Я должен был принять решение: гнуть ли свою линию и добиться, чтобы Эри наказали как растлителя малолетних, отомстив ему тем самым за Бобби, или же честно признаться, что я это выдумал, и подвергнуться наказанию самому.
Очень может быть, что Бобби разъярится на меня и в том и в другом случае.
Я думаю, на него не произвел бы особого впечатления тот факт, что я отомстил его обидчику, а если бы я сознался сейчас во лжи, то он, скорее всего, счел бы меня слабаком. Так стоило ли ради этого копья ломать?
И все же я не мог оставить все как есть.
Но почему?
Попытавшись задним числом честно разобраться в этом, я пришел к выводу, что хотел спасти Эри О'Лири. Я боялся того, что Бобби может с ним сделать.
Директор возвышался над нами, как великан среди пигмеев. Все, потупившись, ждали, что он скажет. А он молча стоял, разглядывая нас. Сердца, бешено колотившиеся несколько мгновений назад, сбавили обороты. Многие под его взглядом стали непроизвольно топтаться на месте, по толпе волной прошелестел нервный шепот.
|
|
|
Я взглянул на округлившиеся, как у совы, глаза Эри и его испуганно приоткрытый рот и подумал: пусть бы уж директор сказал что-нибудь, нарушил сковавшее всех оцепенение.
– Уокер. О'Лири. Зайдите в мой кабинет.
Приказ был отдан мягким, едва слышным голосом, но ослушаться его было невозможно. Опустив плечи и повесив головы, мы поплелись в директорские владения. Голос мистера Грейса позади нас велел всем остальным разойтись.
Мы сели на скамью возле кабинета, как прихожане перед исповедью, перебирающие в уме свои грехи в надежде, что их байки сочтут заслуживающими доверия.
Я сидел спокойно, скрестив ноги под скамейкой и сложив руки на коленях. Краем глаза я наблюдал за Эри, который нервно ерзал и грыз ногти. На его лбу и дрожащей верхней губе выступили капельки пота. Из носа у него текло, и он то и дело вытирал его тыльной стороной ладони.
– Какого хрена ты это придумал? – спросил он, не поднимая головы и не глядя на меня. – Зачем ты всем растрезвонил эту чушь?
– Ну… Не знаю зачем.
– Ты и ему скажешь то же самое?
– Нет.
– Почему ты ко мне прицепился? Что я тебе сделал?
– Я тебя не переношу. И все остальные тоже. Ты урод. Измываешься над маленькими.
– Да пошел ты!..
– Избил моего друга. Без всякой причины.
– Кого это?
– Бобби де Марко.
– Не знаю я никакого Бобби де Марко, Никогда не слышал этого имени.
– Ну, так сейчас слышишь и уж теперь не забудешь до самой смерти.
– Не говори ему, пожалуйста! – захныкал он. – Я сделаю все, что ты скажешь.
– Ты козел! – взорвался я. Терпеть не могу, когда хнычут.
Эри начал всхлипывать. Он, должно быть, догадывался, что я не отступлю. Его потная туша раскачивалась взад и вперед, ноги дрожали. Головой он мотал из стороны в сторону, словно был не согласен с тем, что его ожидает.
Не могу толком объяснить, почему я вел себя так гнусно в этот день. Может быть, во мне зашевелился тот самый инстинкт убийцы, о котором говорил Бобби. Я наслаждался тем, что Эри был целиком в моей власти. Единственное, что меня утешает, – я испытывал сложную гамму переживаний: чувство вины и ответственности за сделанный выбор, которое боролось во мне с упоительным ощущением силы. Непростая дилемма для одиннадцатилетнего мальчишки. Если бы Эри перестал реветь, мне, наверное, стало бы его жалко. Я все равно не отказался бы от того, что собирался сделать, но при этом я, возможно, почувствовал бы укол совести. А ненависть порождала злость, которая придавала мне сил, позволяя не сдаваться. Когда я злился, то был способен на все. Я никого не боялся.
|
|
|
Кроме Бобби.
И директора.
Директор умело играл на нашем страхе.
Он вселял в нас ужас почти незаметно, но все мы испытывали его. Чего мы боялись, я не знаю. Он держался благодушно и непринужденно и казался самым приятным из всех учителей школы. Но он был хозяином положения, и это чувствовалось во всем. У него была власть казнить и миловать, сознанием которой он проникся насквозь. Она въелась в его сердце и душу.
Да уж, если вас вызывали к директору, то вы понимали, что такое страх. Каким бы он сам ни был внимательным и добрым, никто не мог держаться так же благодушно и непринужденно в его обществе.
– Уокер, ты первый, – бросил он, проходя мимо нас в свой кабинет и не посмотрев в нашу сторону.
Кабинет был похож скорее на маленькую библиотеку. Сквозь узкое окно с раздвинутыми шторами проникали косые лучи холодного голубоватого зимнего света, которые прорезали янтарный сумрак и высвечивали плавающие в воздухе пылинки. Все стены комнаты были завешаны полками, прогнувшимися под грузом книг, журналов и коробок. На коробках красным фломастером были нанесены даты, а внутри них, похоже, содержались газетные вырезки. Перед окном стояли – письменный стол, обитый кожей стул с высокой спинкой и другой стул, попроще.
– Сядь, – произнес директор, опускаясь на кожаный стул спиной к окну.
Я сел лицом к нему, щурясь от яркого зимнего света.
– Слушаю, что у вас произошло, – сказал он едва слышно. Прямо какая-то шепчущая тень.
Я рассказал ему.
Я старался не суетиться, все время следил за собой. Время от времени я пускал петуха, так как в горле у меня пересохло. Я прокашливался и продолжал со скрипом, остановками и толчками тянуть свою историю. В целом роль невинной жертвы мне не удалась.
– Я тебе не верю, – обронил он, когда я закончил. Я был уничтожен. Как он догадался?
– Я не вру! Нет, не вру! – Что еще я мог сказать?
– Иди.
– Я не вру.
– Ступай, – бесшумно прогремел он.
Голос его пригвоздил меня к месту. С большим трудом мне удалось наконец оторваться от стула и пятясь добраться до двери. Во время отступления взгляд мой не отрывался от его лица. Его сумрачный силуэт на фоне окна молча наблюдал за тем, как я открываю дверь и вываливаюсь в проем.
В коридоре я обнаружил, что меня покрывает липкий пот, пропитавший даже рубашку. Я прислонился спиной к стене, не спуская глаз с двери; бетон и крашеная шероховатая штукатурка немного охладили меня.
Эри О'Лири сидел там же, где я оставил его. Единственная разница была в том, что качался он еще более темпераментно. Когда он поднял на меня глаза, я постарался принять независимый вид и двинулся мимо него.
– Как прошло? – спросил он с дрожащей улыбкой.
– Тебе крышка, ~– улыбнулся я в ответ.
Я уже начал спускаться по лестнице, когда услышал, как открывается дверь директорского кабинета и О'Лири приглашают на ковер. Я прошагал мимо своего класса, через актовый зал, через спортплощадку и направился домой.
Всю дорогу я плакал.
Ноября 1983 года
«П» – Папа
Я прошел прямо в свою комнату.
Весь вечер я не хотел ни с кем разговаривать.
Даже Бобби не приставал ко мне.
Сначала они, конечно, пытались вызвать меня на разговор, но я отвечал на вопросы односложно. Наконец, поняв, что никакой информации из меня не выудить, меня оставили в покое. Ясно, они тревожились, видя, что я чем-то расстроен, но, зная меня, понимали, что рано или поздно я сам обо всем расскажу.
Вечером, когда я сидел на крыше, ко мне поднялся Винсент. Солнце только что зашло и подкрашивало темно-серые облака янтарным цветом. Мягкие вечерние краски соперничали с холодным зимним ветром.
– Мистер Грейс звонил. Спрашивал, где ты и чем занимаешься, – сказал Винсент.
– Знаю.
– Откуда?
– Я так и думал, что он позвонит.
– Ясно. В школе сегодня что-то произошло?
– Ну да, вроде того.
– Не хочешь рассказать?
– Не знаю…
– Может быть, ты предпочитаешь поговорить с Хеленой?
– Нет. Вот если бы здесь был папа или мама…
– Ну, это понятно…
– Я их почти не помню. Это плохо? Я хочу сказать, что не могу точно представить себе их лица. Конечно, у меня есть фотографии, но это не то что видеть их живыми.
– Да, я знаю, мой отец тоже умер, когда я был маленьким.
– Виски был занятным, да? Это я помню. Часто казалось, что мама сердится на него, но на самом деле она не сердилась. И они много смеялись.
– Характер у него был не подарок. Но он и сам терзался от этого все время.
– Папа? Терзался?
– Еще как. Словно весь мир тащил на своих плечах. Он посмеивался над собой из-за этого. То впадал в беспросветную хандру, то был вне себя от счастья. Невозможно было предугадать, в каком настроении он будет в следующий момент.
– Я помню, он довольно часто грустил. Но смеялся больше.
– Смеялся он благодаря твоей маме. С ней ему легче было вынести все это.
– Что – вынести?
– Весь этот беспредельный депрессняк.
– Что?
– Ну, он так говорил, когда грустил.
Винсент стоял не двигаясь и глядел на облака, клубящиеся у нас над головой. Я взглянул на него, и он положил руку мне на голову – точно так же, как это делал Виски когда-то.
– Когда-нибудь ты сам всё поймешь.
– Но я сейчас хочу понять. Скажи мне. Пожалуйста.
Винсент посмотрел на меня, и было видно, что он расстроен.
– Пойдем вниз. Здесь становится холодно.
У себя в комнате я сел на кровать, обнимая Бога, такого жуткого, неухоженного, с проплешинами. За прошедшие годы он потерял колесико на одной из передних лап и один глаз. Дырку от глаза закрывала черная кожаная нашлепка, а новое колесико так и не поставили, и в результате он заваливался на бок. Морда у него была вся в шрамах и ожогах после того, как Бобби устроил из него костер.
Он много лет был мне добрым другом, выслушивал мои молитвы и хранил мои секреты, оберегал от ночных кошмаров. Он знал все самое главное обо мне – все мои дела, мысли и надежды. Он всегда был рядом, когда я в нем нуждался. Не отвечал на мои вопросы, но и не судил меня. Одним словом, был настоящим другом.
Но в последнее время я стал от него уставать и уделял ему меньше внимания, чем прежде. Очевидно, я его перерос. Он лежал на боку у меня под кроватью, и я его неделями не вынимал.
Но я знал, что он рядом, и, если что, я могу с ним посоветоваться. Правда, он всегда молчал и только слушал, но иногда это именно то, что надо. Благодаря Богу отец становился мне ближе, потому что Виски тоже дружил с ним.
Помолившись и высказав Богу – настоящему Богу – свои просьбы, я забрался в постель. Очевидно, Винсент ждал этого момента где-то поблизости, так как сразу же вошел ко мне и сел в ногах.
– Молился своим богам?
– Да. Надеюсь, хоть один из них услышал меня.
– Твой отец тоже так делал. Он хотел решить вопросы, над которыми бьется все человечество. Думаю, они-то и не давали ему покоя. Ему не давал покоя тот факт, что мир может быть одновременно таким чудесным и таким ужасным.
– Я тоже иногда что-то такое чувствую.
– Все это чувствуют. Именно это Виски и называл «беспредельным депрессняком». Когда тебе кажется, что все идет не так, как надо, и ты ничего не можешь с этим поделать. Это бывает у всех, даже у самых лучших людей. А твой папа принимал это близко к сердцу, хотел как-то исправить. Но человек тут бессилен, это рубеж, который надо преодолеть. Все, что ты можешь, – делать свое дело и быть свободным. Но у него это не всегда получалось.
– Да, похоже, так и было.
– Алекс, твой отец умер еще до того, как погибнуть. У него был рак. Понимаешь? Он был больным человеком.
– Но он не выглядел больным.
– Болезнь была внутри, ее не было видно. Выглядел он неплохо, но на самом деле он умирал.
– А мама знала об этом? А вы?
– Да, он сказал нам. Врачи обещали ему максимум год жизни, но он прожил дольше. Достаточно, чтобы увидеть, какой замечательный сын у него растет. Он очень любил тебя, Алекс. Но он знал, что наступит день, когда его не станет, и грустил иногда из-за этого.
– Да, теперь я понимаю.
– Он взял с нас слово, что мы не оставим тебя. Мы с Хеленой пообещали ему, что после его смерти у тебя все будет хорошо и что мы всегда будем с тобой и твоей мамой.
– А когда мама умерла…
– Мы стали твоими опекунами и покровителями.
– Вроде ангелов-хранителей?
– Да, вроде ангелов-хранителей. Ты не родной наш сын, но мы с Хеленой любим тебя и не хотим, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое. Ты всегда можешь на нас положиться. Ты ведь и сам знаешь это, правда?
– Да.
– Как только у тебя возникнет какая-нибудь проблема, обращайся к нам, в любой момент. Если даже мы не сможем решить ее, то постараемся помочь тебе справиться с ней. Договорились?
– Договорились.
– Ну вот и отлично. – Винсент опять взъерошил мои волосы. – По поводу звонка мистера Грейса. Он сказал, что с тобой грубо обошлись в школе. Ему доложили, что ты ушел, и он позвонил, чтобы проверить, дома ли ты.
Винсент добавил, что Эри О'Лири временно отстранили от занятий после того, как один из мальчиков подтвердил рассказанную мной историю. Мистер Грейс сказал, что это дело тщательно расследуют и, если мое обвинение подтвердится, О'Лири исключаг из школы.
Слезы облегчения навернулись у меня на глазах. Винсент сказал, что все будет хорошо и что мне не о чем беспокоиться. После этого он подоткнул мое одеяло и пожелал мне спокойной ночи.
Я спал сном праведника, пока в четыре часа меня не разбудил Бобби.
– Я все равно доберусь до него. Ты меня слышишь, Алекс? Я прикончу эту гадину.
После этого мне приснился кошмар. Я видел морское чудовище на краю земли – оно не снилось мне уже несколько лет.
Январь – ноябрь 1984 года
«Р» – Решение принято, но отложено
ЯНВАРЬ
Бобби вел себя исключительно тихо и примерно.
Слишком примерно.
ФЕВРАЛЬ
Он что-то замышлял.
МАРТ
Я был уверен в этом.
АПРЕЛЬ
Я не находил себе места, когда он был таким паинькой.
МАЙ
Он даже не притронулся к подаркам, которые я получил ко дню рождения.
ИЮНЬ
Он только улыбался, когда я спрашивал, что он задумал.
ИЮЛЬ
Он говорил: «Подожди, увидишь».
АВГУСТ
Знал ведь, что я терпеть не могу ждать.
СЕНТЯБРЬ
Он вернулся из школы очень поздно.
Сказал, что был в гостях у приятеля.
ОКТЯБРЬ
Бобби не выносит своих приятелей, так зачем ходить к ним в гости?
НОЯБРЬ
Он шептал мне по вечерам перед тем, как ложиться спать:
– Подожди, всему свое время.
Я прямо чувствовал, как он улыбается в темноте.
Что бы он ни задумал, долго тянуть он не будет.
Он был слишком возбужден.
Вот черт.
Декабря 1984 года
«С» – Сьюзен
Эри исключили из школы.
Однако это не остановило Бобби. Ему потребовался целый год – или он нарочно ждал целый год, – но в конце концов отомстил Эри. Ровно через год после того, как Эри исключили из нашей школы, вся его семья и соседи были разбужены среди ночи отчаянным визгом.
Бобби поджег их пса.
Пса звали Эйнштейн. Объятый пламенем, он носился по двору, воя от боли. Семья сделала все, чтобы спасти его, но не смогла. Тело собаки было в ожогах. Шерсть – там, где она уцелела, – потеряла свой красивый золотистый цвет и превратилась в страшную черную обугленную щетину. Кожа была покрыта волдырями. Эйнштейн сломал ногу, потерял зрение и непоправимо повредил легкие, вдыхая дым и огонь. Не оставалось ничего иного, как усыпить его.
Ни у кого и подозрения не возникло, что это Бобби.
Этого было достаточно, чтобы привести Бобби в хорошее настроение почти на месяц.
А потом в нашей жизни появилась Сьюзен.
Девочка из соседнего дома.
Январь – декабрь 1985 года
«Т» – Трансатлантические флюиды
ЯНВАРЬ
Бобби окончательно спятил. Он без конца разговаривал сам с собой, а по ночам рычал и выл под одеялом. Я думаю, он хотел создать впечатление, будто беседует с дьяволом, но мне-то было ясно, что это он сам говорит низким и хриплым голосом. Меня ему было не одурачить.
Бобби был влюблен в себя самого. Оно и понятно – ведь больше никто его не любил. Он часами запирался в ванной, рассматривал себя в зеркале, обливался отцовским лосьоном после бритья, долго и тщательно причесывался, принимал различные позы и старался выпятить мускулы, которых у него не было.
Однажды я решил пройтись мимо дома О'Лири – посмотреть, что там происходит?
На дверях висело объявление «Продано», написанное большими красными буквами.
ФЕВРАЛЬ
Каждое утро, когда я ехал в школу на велосипеде, то встречал девочку из соседнего дома. Она ходила в школу, которая была через дорогу от нашей, и всегда улыбалась мне.
При этом я чувствовал какое-то… не знаю даже, как сказать. Что-то странное.
МАРТ
Ее звали Сьюзен.
АПРЕЛЬ
Бобби придумывал ей всякие прозвища. Она ему, очевидно, не нравилась.
МАЙ
В день, когда мне исполнилось тринадцать лет, я получил поздравительную открытку без подписи. Я надеялся, что она от Сьюзен, и это означает, что она хочет подружиться со мной. У меня никогда еще не было друзей, которые были бы девчонками.
Бобби назвал меня слюнтяем.
ИЮНЬ
У меня появились прыщи.
Прямо на лице.
Бобби сказал, что их надо выдавить.
Ему хотелось посмотреть, как из них пойдет гной.
Брр…
Винсент сказал, что я ем слишком много шоколада.
Я не поверил ему, потому что шоколад коричневый, а прыщи были белыми.
ИЮЛЬ
Гектор посоветовал мне прекратить фотографировать Сьюзен – снимки получаются неинтересные.
А по-моему, она выглядит на них неплохо.
Для девчонки, конечно.
АВГУСТ
Бобби стал быстро расти и почти догнал меня.
Обидно.
СЕНТЯБРЬ
Я не видел Сьюзен с самого начала занятий, хотя высматривал ее на улице каждый день. Куда она подевалась?
ОКТЯБРЬ
Хелена сказала, что Сьюзен уехала с родителями в Америку и вернется только после Рождества.
Добавила, чтобы я не волновался.
Чего это я вдруг буду волноваться?
НОЯБРЬ
Винсент все время спрашивает, почему я хожу как в воду опущенный.
Хелена при этом только улыбается.
Бобби дразнит меня.
Он говорит всем, что я влюбился в Сьюзен.
Это неправда.
Честное слово.
ДЕКАБРЬ
На Рождество я получил поздравительную открытку из Америки.
Она была не подписана, но я знал, что это от Сьюзен.
Я тоже хотел послать ей открытку, но не знал, где она находится.
Винсент сказал, что Америка – огромная страна.
Я подумал, не нанять ли Гектора, чтобы он нашел ее, но решил не нанимать, потому что, во-первых, он слишком много берет за работу, во-вторых, он еще не нашел сестру Макмерфи, а в-третьих, Хелена сказала, что Сьюзен вернется через две недели.
Две недели можно и подождать.
Января 1986 года
«У» – Утопия
Хелена сказала, что мне надо ходить на дополнительные занятия по ирландскому и математике к учительнице, которая живет через дорогу от нас. На кой мне это, спрашивается? Я не собираюсь говорить по-ирландски, когда стану фотографом. Считаю я лучше, чем Бобби, и зачем мне знать, что а + b – с = х?
Бобби сказал, что я дурак.
Но мне на него наплевать, потому что Сьюзен вернулась. Пусть обзывается как хочет, я больше не буду его слушать. Я сам себе хозяин, у меня свои взгляды на жизнь и своя подружка. Ну, правда, настоящей подружкой ее назвать нельзя – мы ведь даже ни разу не разговаривали. Но она мне нравится, и я ей, наверное, тоже. Иначе зачем бы она стала все время улыбаться и махать мне?
Бобби сказал, что, может быть, она просто слабоумная и машет всем прохожим.
Но она совсем не похожа на слабоумную.
Бобби сказал, что бывают слабоумные, по которым этого не скажешь, они ведут себя как нормальные люди, и ни за что не догадаешься, что у них крыша съехала.
Я подумал, что, может быть, Бобби сам идиот и этим все объясняется?
Когда на следующее утро я ехал в школу на велосипеде, то помахал ей, а она помахала мне в ответ и улыбнулась.
Я смотрел на нее, думая о том, что сказал Бобби, и чуть не врезался в припаркованный на обочине автомобиль.
Идиот.
Сьюзен тоже будет брать уроки у миссис Кантуэлл.
Черт побери!
Мы со Сьюзен подружились.
Мы встречались у дверей миссис Кантуэлл. Сьюзен уходила с урока, а я приходил на урок. Поначалу были только робкие «привет» и «пока», бессмысленные слова, произнесенные в растерянности и смущении, но со временем мы дошли до того, что разговаривали уже минуты по две.
Я пригласил ее на день рождения Виктории и Ребекки. 14 апреля им исполняется двадцать один год. Через три месяца. Но в тот же момент я пришел в замешательство и почувствовал себя дураком. Три месяца – это еще так нескоро.
Что, если она откажется?
Что, если она будет смеяться надо мной?
А что, если согласится?
Я почувствовал, как меня скрутило узлом, поперек лба легла морщина, лицо покраснело, уши похолодели, и я вспотел.
Она согласилась.
Она сказала, что будет рада пойти, но я тоже должен буду прийти к ней на день рождения через три недели. «Ну конечно! – согласился я. – Обязательно» Мы стояли и улыбались, не зная, что еще друг другу сказать. Солнце отражалось от наших зубов, и казалось, что эта солнечная пауза будет длиться вечно. Наконец она, поморгав, произнесла: «Пока», скатилась со ступенек и поскакала через дорогу к дверям своего дома. Прежде чем закрыть их за собой, она помахала мне.
Никогда еще я не получал такого удовольствия от ирландского языка, как в тот день, потому что почти не слушал, что говорит миссис Кантуэлл. Мне предстояли три самые длинные недели в моей жизни. Я разрывался между желанием поскорее пойти к ней на день рождения и страхом перед этим событием.
Миссис Кантуэлл.
Вот это была женщина!
Как она была сложена!
И при деньгах.
И вдова.
Но вид у нее был свирепый. Вернее, просто строгий. Не думаю, чтобы ее ученики приходили когда-нибудь на урок с несделанным домашним заданием.
Мы с Бобби подозревали, что она ведьма, потому что она всегда была одета в черное и волосы у нее были длинные, черные как уголь. Лицо у нее было бледное, как луна, и печальное, не такое красивое, как у кинозвезды, но и не уродливое, – среднее. У нее была привычка пристально смотреть на человека, от чего вам становилось не по себе. Мне казалось, что она смотрит мне прямо в душу, вытаскивает на свет божий все мои секреты, особенно самые сокровенные. С ней я чувствовал себя так, будто все время вру, даже если я говорил правду.
Я решил, что она, наверное, очень несчастна.
Глаза у нее были печальные.
Сьюзен сказала, что часто во время урока миссис Кантуэлл подолгу смотрит в окно. Просто сидит и смотрит на жизнь, которая проходит мимо, – как какая-нибудь старая больная женщина.
– Миссис Кантуэлл, а вы никогда не выходите из дому? – спросил я ее.
До этого в течение шести месяцев я практически не разговаривал с ней, только отвечал на ее вопросы по теме урока.
– Редко.
Она сидела в кресле у окна, пристально глядя на меня. Мне захотелось попрощаться с ней, сказать «до свидания» и уйти.
– У вас разве нет друзей?
– Почти нет. По крайней мере, таких, из-за которых стоило бы волноваться.
– А вам не скучно?
– Я привыкла. И теперь мне это даже стало нравиться. Так даже лучше.
– Но вы всегда кажетесь такой печальной.
– Ты что, жалеешь меня. Александр Уокер? Я вполне довольна жизнью.
– Мне было бы грустно, если бы никто не приходил ко мне в гости.
– Ну, у такого хорошенького мальчика, как ты, должно быть, много друзей, не так ли?
– Ну да, у меня есть друзья. Но это не настоящие друзья, просто приятели.
– А Сьюзен?
Случалось с вами, что от неожиданности ваши ноги сводит судорога, под коленками выступает холодный пот, трусы и майки лезут во всякие неудобные места, грудь сдавливает, из-под мышек стекает горячий пот, горло пересыхает, волосы встают дыбом и начинают чесаться, – все это одновременно? Вот это и случилось со мной, когда она спросила про Сьюзен.
– Она тебе нравится, да? Это же так естественно.
– Ну, в общем, да. Но ведь она девчонка.
– Да, тут ты прав. Я тоже заметила это.
– Я не влюблен в нее. Она просто хороший друг.
– Понимаю. Мне просто хотелось подразнить тебя.
После этого разговора у нас с миссис Кантуэлл были прекрасные отношения.
Так как я был у нее, как правило, последним из учеников, она иногда приглашала меня остаться на чай. Я сказал ей как-то, что мне нравятся шахматы, хотя играю я не очень хорошо, и она стала меня учить. Так что уроков прибавилось, но это было не страшно, потому что она при этом больше не вела себя как учительница, а улыбалась и даже шутила по поводу моих постоянных ошибок. На самом деле виноват в них был Бобби, он научил меня совершенно диким ходам, которые сам придумал.
Миссис Кантуэлл научила меня играть правильно. Она говорила, что самое важное – сосредоточиться и не делать ничего, не обдумав этого как следует. Еще надо знать, что твой соперник может сделать в данный момент. И наконец, всегда выигрывать белыми и добиваться ничьей черными. Тогда я буду делать меньше ошибок и реже буду проигрывать.
Всегда иметь цель.
Всегда иметь план.
Всегда быть сосредоточенным.
Это три самых лучших урока, которые я усвоил на ее занятиях.
Я получил настоящий пригласительный билет на день рождения Сьюзен.
А Бобби не пригласили. Это было здорово.
Плохо было то, что требовался маскарадный костюм.
Терпеть не могу маскарадных костюмов.
Я и в своей-то шкуре чувствую себя неуютно, так зачем мне напяливать еще чью-то чужую?
И кем мне нарядиться?
Вот черт.
Ну просто блестящая возможность выставить себя дураком в глазах Сьюзен и всех ее друзей.
И еще надо было сообщить об этом Винсенту и Хелене. Я собирался сказать им попозже, как бы между прочим. Я надеялся, что никто не будет поднимать лишнего шума в связи с этим.
Утопия!
Из-за этого маскарадного костюма мне нужна была их помощь!
Я так и знал, что Винсент и Хелена обрадуются возможности развернуть свое художественное воображение на полную катушку. Они придумали целую кучу костюмов и мечтали поскорее взяться за шитье. Виктория и Ребекка сказали, что это классная идея и что они тоже хотят, чтобы в их день рождения был костюмированный бат и все были бы одеты по моде двадцатых годов.
Бобби сказал, что это детский сад.
Но мне наплевать, что он говорит.
Он не хотел иметь с этим ничего общего.
Я знал, что он просто ревнует, потому что его не пригласили.
Так что для меня это была маленькая победа.
Черт? – Банально. Королева Елизавета I? – Ни за что. Гитлер? – Шутите? Придворный шут? – Это не для меня. Пират? – Скучно. Ковбой? – Дешевка. Робин Гуд? – В зеленых штанах в обтяжку? Ну уж нет. Астронавт? – Не хочу. Франкенштейн? – Брр… Дантист? – Не представляю себя дантистом. Цветок? – Я?!.
Дело становилось безнадежным, а до дня рождения оставалась всего неделя. Сьюзен уже спрашивала меня, кем я буду одет, и мне пришлось сказать, что это будет сюрприз, – пусть она наберется терпения. Но это будет высший класс, и все позавидуют, что сами не додумались до этого, а костюм мне делают на заказ.
Должен признаться, что костюм оказался сюрпризом и для меня самого.
Идея принадлежала Бобби.
Февраля 1986 года
«Ф» – Фантасмагория
Смерть, уютно устроившись в гостиной Сьюзен, потягивала через трубочку лимонад из хрустального бокала.
Хелена с Винсентом из кожи лезли вон, изобретая костюм для меня. Они настолько преуспели в этом, что у меня по коже мурашки бегали, когда я ловил свое отражение в зеркале. С первого взгляда было ясно, кто я такой. С головы до пят я был укутан в блестящую черную хламиду. Лицо пряталось под большим капюшоном, угрожающе нависавшим над глазами. А на тот случай, если кто-нибудь осмелился бы заглянуть под капюшон, чтобы определить, кто это такой, лицо было закрыто маской с двумя прорезями для глаз. Под хламидой <
|
|
|
