 |
Виды вненаучной философии.
|
|
|
|
Прежде всего, следует упомянуть религиозную философию. Это достаточно распространенный тип философии. Он вызван к жизни тем обстоятельством, что, как правило, религиозные тексты не являются философскими трактатами. По самой своей сути они ориентированы на всех живущих людей и в силу этого написаны языком доступным пониманию большинства. Ведь философами, как заметил Фома Аквинский, являются немногие, а в спасении нуждаются все. Именно поэтому, делает вывод Фома, Бог сообщил важнейшие истины доступным для большинства языком, а не предоставил нам возможность дойти до них посредством философского исследования.
Но любое цивилизованное религиозное сообщество нуждается в философии. Она необходима как для полемики с другими сообществами, так и для удовлетворения определенных духовных потребностей самого этого сообщества. Религиозные философы конструируют свою философию, извлекая ее из священных текстов, в которых она имплицитно (скрытно, неявно) содержится.
Основное отличие религиозной философии от философии научной заключается в принципе веры. Исходные положения этой философии извлекаются из священных текстов. Их истинность воспринимается на веру. И эта истинность гарантирована Богом. Соответственно, основной пункт веры здесь – Бог и то, что тексты от Бога. Очевидно, что наука не может опираться на подобные основания. В данном случае - неважно хорошо это или плохо, правильно это или неправильно. Важно лишь то, что так оно и есть. Именно поэтому религиозная философия может быть предельно рациональной и предельно эмпиричной (опирается на факты чувственного опыта), но при этом, она всегда будет находиться вне поля науки.
|
|
|
В этом отношении, меня изумляют религиозные мыслители, которые изо всех сил пытаются опереться на науку. Мотив их мне понятен, но представляется достаточно лукавым. Признавая авторитет науки, они надеются использовать его для привлечения к религии тех людей, которые готовы спасти свою душу только в том случае, если получат твердые доказательства существования Бога и бессмертной души. Наука обладает прекрасным свойством предоставлять «в ощупывание» объекты своих суждений. Соответственно, наши «проповедники» стремятся использовать это свойство с тем, чтобы убедить сомневающихся в том, что они имеют возможность «ощупать» Бога и бессмертную душу.
Подлинное религиозное сознание, по моему убеждению, да и не только по моему, предполагает в основе своей определенный экзистенциальный подвиг. В то время, как суетные люди на калькуляторе подсчитывают, есть Бог или нет его и, в зависимости от своих расчетов, делают вывод, выгодно им в него верить или нет, истинно религиозный человек бросается в веру как в пропасть. Скептики кричат ему, что он безумец и что он погибнет, но он знает, что будет спасен. Если бы спасение души можно было вычислить с помощью математики или какой-либо другой точной дисциплины, то оно стоило бы немногого. Спасение души даруется за подвиг веры, а не за успехи в образовании.
Религия не нуждается в опоре на науку. Она имеет свои автономные источники. На этот счет очень хорошо высказался все тот же Фома Аквинский, который говорил, что рациональные доказательства, если они истинны, ничего не добавляют к вере, если же они ложны, то они дают «повод неверующим посмеяться и подумать, что таковы вот основания, на которых мы веруем в то, что имеет отношение к вере». (Цит. по 27. с. 37)
Другой достаточно любопытный и распространенный вид вненаучной философии – философия человеческой жизни. Я часто называю ее экзистенциальной философией, используя название одного из современных течений этой философии (экзистенция – бытие-человека-в-мире). Впервые этот вид философии явно оформился в учении Сократа. Сократ полагал, что подобно тому, как мы овладеваем различными искусствами, например, искусством игры на музыкальном инструменте или кузнечным искусством, так же мы можем овладеть и искусством жизни. Странное дело: нас обучают многим искусствам, но искусство жизни пускают на самотек и дают на откуп обыденному разуму. Начиная с Сократа, многие философы пытаются понять, что есть человек и в чем же заключается суть его жизни. Как правило, учения этих философов сильно отличаются от той философии жизни, которой пользуется повседневный человек. Но часто эта повседневная философия оказывается вульгаризированным «перепевом» той или иной «серьезной», «систематической» философии жизни.
|
|
|
На современного европейского человека до сих пор наибольшее влияние оказывает философия жизни, выработанная христианством. Хотя это влияние сильно потеснено за последние несколько столетий различными светскими учениями. При чтении этой книги вы столкнетесь с очень интересными вариантами этой светской, мирской философии. Чего стоят одни киники! Эти философы полагали, что жить следует сообразно законам природы, ибо только на этих законах может быть основана истинная добродетель. В итоге, они старались уподобить свою жизнь жизни животных – весьма своеобразная «собачья» философия. Киников иногда называют «античными хиппи», хотя, справедливости ради, учитывая временную последовательность, следовало бы назвать хиппи «современными киниками».
Довольно часто философия пытается использовать методы искусства. В этом случае она реализуется в качестве философии как искусства. Ярким представителем подобного вида философии является Фридрих Ницше. Он сознательно старается дистанцироваться от рационального, научного мышления и использует творческие озарения и художественные образы как адекватные средства познания мира. Ученых он считает догматиками, которые мнят, что они могут уловить жизнь в сети понятий. С таким же успехом они могли бы пытаться поймать реку посредством сетей:
|
|
|
«Предположив, что истина есть женщина, - как? разве мы не вправе подозревать, что все философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин? что ужасающая серьезность, неуклюжая назойливость, с которой они до сих пор относились к истине, были непригодным и непристойным средством для того, чтобы расположить к себе именно женщину. Да она и не поддалась соблазну – и всякого рода догматика стоит нынче с унылым и печальным видом. Если только она вообще еще стоит! Ибо есть насмешники, утверждающие, что она пала, что вся догматика повержена, даже более того, - что она находится при последнем издыхании». (16.Т.2. с.239)
Более того, Ницше сомневается в самом понятии «истина». Он считает, что «ложь» должна быть реабилитирована: «Признать ложь за условие, от которого зависит жизнь, - это, конечно, рискованный способ сопротивляться привычному чувству ценности вещей, и философия, отваживающаяся на это, ставит себя уже одним этим по ту сторону добра и зла». (16.Т.2. с.243)
Существует и такая разновидность философии как магическая философия. Она полагает, что магический мир является подлинной реальностью, которая скрыта иллюзиями, окружающими нас. И именно на законах магического мира эта философия основывает свои конструкции. Во времена своих духовных поисков я немного изучал эту область. Она мне не понравилась. Я предпочитаю жить в мире науки и в мире материальных вещей. Поэтому о своих наблюдениях в этой области расскажу как-нибудь в другой раз. В качестве же классического современного образца магической философии могу указать книги Карлоса Кастанеды.
Философия как наука.
Чтобы определить предмет философии как науки, необходимо понять некоторые принципы, лежащие в основе классификации наук и в основе научного разделения труда. Лишь рассмотрев эти принципы, мы сможем определить место, занимаемое философией. Безусловно, мы рассмотрим лишь один из моментов этой классификации. Нас интересует, в первую очередь, проблема соотношения философии и других наук. Классификация наук имеет два аспекта. Условно я их назову «горизонтальный» и «вертикальный».
|
|
|
В первом случае, мы констатируем, что существует «локальное» разделение труда между науками – каждая частная наука изучает определенную часть реальности. Во втором случае, мы видим, что все науки подразделяются по степени охвата этой реальности, т. е. по уровню обобщения. Есть дисциплины, которые изучают очень конкретные вещи, есть же дисциплины, которые охватывают в своем познании целые «царства» реальности. Так, например, существует наука, изучающая птиц (орнитология). Она входит в качестве составной части в зоологию – науку о животных, которая в свою очередь является разделом в фундаментальной биологической науке, рассматривающей царство живого в целом. Последняя является предельным обобщением в рамках наук о живой природе. Такое предельное обобщение позволяет сосредоточиться на общих законах существования и развития живого, на том, что составляет сущность феномена «жизнь». Здесь уже нет слонов, попугаев и кузнечиков. Здесь нет лопухов и кактусов. Все они исчезают, растворяются в общих понятиях «жизнь» и «организм». Благодаря такому абстрагированию, мы получаем возможность исследовать общие законы и характеристики жизни. Например, на этом уровне мы можем сформулировать теорию эволюции живого. Очевидно, что высшие теоретические уровни науки неразрывно связаны с ее конкретными, эмпирическими областями. «Высокая», фундаментальная теория черпает из них материал, эмпирические же области руководствуются в своих поисках теорией.
То же и в других науках. Здесь также существуют дисциплины, «упирающиеся носом» в чувственно-конкретную реальность, и дисциплины, пытающиеся охватить в анализе и понимании огромные ее куски.
В результате подобных обобщений современная наука имеет дело с тремя «царствами» реальности – неживое (вещество и энергия), живое (системы, имеющие в своей основе белок или молекулы ДНК), социальное (деятельность).
Но возможно ли дальнейшее обобщение? Есть ли нечто общее между неживым, живым и социальным? Или, иначе говоря, существует ли нечто общее между галактикой, кузнечиком и симфонией Моцарта? Такая общность есть. Все это существует, все это – различные формы бытия. При всей кажущейся банальности подобного обобщения, оно весьма значимо. Поднимаясь на этот уровень предельного обобщения и попадая тем самым в область философии в лице основного ее раздела – онтологии (наука о бытии, о сущем), наука получает возможность взглянуть на мир, на все существующее единым взглядом и поставить вопрос о его сущности. «Растворив» всю конкретику в общем понятии «бытие», или «сущее», мы можем теперь исследовать это сущее.
|
|
|
Если отдельные частные науки дают нам картину отдельных кусков реальности, то теперь мы можем попытаться собрать из этих кусков целостную картину реальности как таковой. Образно говоря, частные науки производят отдельные элементы мозаики, онтология же пытается собрать эти паззлы в единое целое.
На этом уровне познания у нас появляется возможность говорить о таких фундаментальных характеристиках сущего, как: пространство, время, движение, сущность и явление, причина и следствие, закон и т. д. Онтология исследует эти категории (наиболее общие понятия, выражающие основные характеристики бытия), опираясь на данные частных наук. Но, при этом, она пытается возвыситься над этими науками, исследуя причину, закон, пространство, время, движение и т.д. как всеобщие принципы, проявляющиеся во всех сферах реальности.
Предельное обобщение всего существующего, выраженное в категории «бытие», с необходимостью предполагает такую категорию как «субстанция». Категория «субстанция» используется для обозначения внутреннего единства всего многообразия явлений мира.
Наиболее близкая к научному мировоззрению философская позиция – материализм – рассматривает в качестве субстанции материю. С этой точки зрения, все, что существует, есть либо сама материя, либо ее свойства, либо ее проявления и формы существования, а сознание оказывается лишь свойством материи.
Понятие «материя» позволяет нам систематизировать наши знания о сущем и свести его к единому началу («материалистический монизм»).
Но существуют и иные онтологические концепции. Наиболее древняя и наиболее почтенная из них – идеализм. Эта концепция предполагает, что в основе всего сущего лежит некая идеальная сущность. Материя же есть лишь производная от этой сущности. С этой концепцией вы хорошо знакомы через монотеистические религии. Это классические формы идеализма. Так, например, в христианстве Бог сверхматериален и является творцом материального мира.
Выше я употребил по отношению к материализму выражение: «наиболее близкая к научному мировоззрению философская позиция». Это действительно так. Материализм в философии постоянно провоцируется успехами науки, постоянно подтверждается ими, и он стремится сделать всеобщий и окончательный вывод на основе этих успехов. В этом отношении, идеализм скорее противоречит науке, нежели согласуется с ней.
Но у меня не хватит смелости и глупости, чтобы заявить, что материализм является научной философской концепцией, а идеализм – лженаучной. Подобные заявления вы услышите лишь из уст догматиков и фанатиков той или иной философской концепции. Я считаю себя ученым и поэтому являюсь материалистом. Но я признаю, что основной недостаток философских концепций заключается в их расплывчатости, в их недостаточной строгости. Дистанция между эмпирическим уровнем науки, ее богатейшей коллекцией фактов, с одной стороны, и философскими конструкциями, с другой, столь велика, что на этом пути почти невозможно не впасть в заблуждения. Эмпирически, опытным путем философские положения не могут быть проверены. Научная онтология – это теория, базирующаяся на теориях частных наук. Это «теория в квадрате». Именно поэтому разумно быть предельно осторожным в утверждении истинности той или иной онтологической концепции.
Кроме того, онтология исследует столь фундаментальные характеристики реальности, что у нас нет возможности понять, почему эти характеристики существуют. Мы лишь констатируем их существование. Познавая какую-либо вещь, мы делаем серьезные успехи в этом познании в тот момент, когда подводим ее под соответствующий род и вид. Предметы онтологии мы не можем подвести ни под что другое. Выше их нет ничего, ибо они есть результат предельного обобщения.
Фундаментальность онтологии проявляется в том, что ее положения выступают исходными основаниями для теорий более низкого уровня обобщения. Любая частно-научная теория имеет в своей основе определенные онтологические посылки. Более того, любая этическая или религиозная концепция имеет в своей основе определенную онтологию. Приведу два примера.
Ньютоновская механика в качестве одного из своих оснований имеет онтологическую посылку о субстанциональности пространства и времени. Это означает, что пространство и время обладают самостоятельным, независимым от материи статусом существования. Образно говоря, пространство и время – это «коробки», в которые помещена материя. Если материю извлечь из них, то коробки останутся. Современная же физика исходит из представления, что пространство, время и материя неразрывно связаны между собой. Очевидно, что различные онтологические основания, в итоге, порождают различные научные теории.
Пример второй, связанный с религией и этикой. Если ваша онтологическая посылка предполагает существование Бога, то такая вещь как пост и молитва приобретают глубокий смысл и чрезвычайно важное значение. Если же вы исходите из онтологической посылки, что Бога нет, то пост и молитва становятся бессмысленными и даже нелепыми занятиями. Таким образом, мы видим, что такая абстрактная вещь как онтология может чрезвычайно сильно влиять на нашу жизнь. В зависимости от принимаемой онтологии отшельник либо безумец и неудачник, либо пример для подражания и укрепления духа.
В рамках нашего курса истории философии у вас появляется уникальная возможность исследовать происхождение тех философских идей, которые скрыто, часто неосознанно, содержаться в вашей голове. И у вас появляется возможность еще раз проверить их основательность и истинность. Вот почему я часто называю (с подачи Мишеля Фуко) историю философии «археологией идей». В итоге, парадоксальным образом, нечто абстрактное и далекое от конкретной реальности – философия - может оказаться чрезвычайно важным фактором вашей жизни. Возможно, в результате изучения философии вы освободитесь от чудовищного груза вещей, поглощающих вашу жизнь, или, наоборот, обретете новые смыслы и цели. Естественно, что эта «потребительская» ценность философии реализуется не в тот момент, когда вы разворачиваете упаковку товара, то есть раскрываете книгу. Извлечение пользы из философии требует вашего интеллектуального и духовного труда. Без него, как известно, даже рыбка не извлекается из пруда.
Таким образом, мы видим, что первая и главная философская научная дисциплина – онтология получает собственный предмет лишь в том случае, если она осуществляется как предельное обобщение. Этот признак философии – предельное обобщение – будет в дальнейшем использоваться мною в качестве основания для конструирования других философских дисциплин. Важнейшая из них – гносеология, то есть теория познания.
Гносеология является результатом такого же предельного обобщения частных наук, как и онтология. Здесь схема та же, с той лишь разницей, что если онтология является предельным обобщением предметного содержания частных наук, то гносеология выступает в качестве предельного обобщения методологий частных наук. Поясню.
Каждая наука исследует свой предмет ради знания об этом предмете. История хочет знать об истории человеческих дел, физика – о физической реальности, биология – о живой природе и т.д. Это знание мы условно назовем «предметным». Именно им «питается» онтология. Но в каждой науке помимо «предметного» блока имеется и «методологический». Методология – это совокупность определенных способов, приемов и принципов познания. К сожалению, прошли те блаженные времена, когда человек смотрел на мир широко раскрытыми глазами и просто впитывал знания. Наше познание продвинулось столь далеко, что теперь необходимо использовать особые способы «испытания» реальности. Ныне приходится «вырывать» знание у реальности. Как это делать, как раз и описывает методологическая часть той или иной науки.
Гносеология обобщает эти методологии и исследует познание как таковое. Здесь уже нет способов познания исторической реальности или физической реальности. Здесь речь идет о познании вообще. И на этом уровне предельного философского гносеологического обобщения мы задаемся вопросами: что есть познание; что есть истина; что есть заблуждение; что есть факт и теория; что есть доказательство и опровержение и т.д. На этом пути иногда возникают весьма причудливые концепции. Чего стоят хотя бы феноменалисты! Они полагают, что познание – это не отражение реальности, а конструирование ее. Но если это так, то тогда мир, окружающий нас – это всего лишь набор феноменов, наших ментальных конструкций – он есть тотальная иллюзия.
Гносеологические основания также являются частью философских предпосылок той или иной частнонаучной теории. Более того, теория может быть полноценной научной теорией, только в том случае, если она хорошо осознает, рефлексивно использует свои гносеологические основания. Без знания гносеологии научная деятельность становится крайне проблематичной. Если ученый не знает, чем факт отличается от интерпретации факта, чем истина отличается от лжи, если он не чувствителен к противоречиям, если он не знает как обосновывается хорошая научная теория, то он ученым не является. К сожалению, таких примеров достаточно много, особенно в гуманитарных науках. Не знаю как за границей, но в России расплодилось такое множество ученых со степенями, которые не владеют элементарными навыками научной методологии и не знакомы с гносеологией, что, иной раз, у меня возникает соблазн демонстративно отказаться от своей ученой степени, лишь бы не быть в их компании. Не делаю этого лишь потому, что понимаю: эти «академики» заклюют меня окончательно, потрясая своими дипломами о кандидатских и докторских степенях.
Я использовал традиционный термин «гносеология» для обозначения философской дисциплины, занимающейся проблемами познания. Это хороший термин, и его можно было бы использовать и дальше, если бы не одно «но». Обозначение теории познания в рамках научной философии как «гносеологии» предполагает посылку, которая является очевидной для многих, но не для меня. Посылка эта состоит в том, что есть лишь один вид познания – научный. Если это так, то теория познания (гносеология) фактически является теорией научного познания, совпадает с ней. Но выше я уже достаточно пространно высказался относительно своих сомнений на этот счет. Мы можем думать так лишь в том случае, если наука окончательно сокрушит и развеет иные виды познания, например, религию или магию. Многие ученые полагают, что эта победа уже свершилась. Но, думаю, они мыслят догматически. Важнейшая характеристика ученого – предельная открытость и чуткость по отношению к реальности. Другая его важнейшая характеристика – сомнение. Хороший ученый никогда не будет утверждать что-либо абсолютно, ибо он знает о тысячелетней истории опровержения абсолютных истин. Он вынужден будет признать, что при развенчании религии и магии всегда остается некий неуловимый «осадок», который невозможно выбросить, не погрешив при этом против истины. Ученый убежден, что этот «осадок» в дальнейшем получит естественное научное объяснение, но пока этого не произошло, он не имеет права праздновать окончательный триумф науки.
Если мы хотим быть объективными, то мы должны признать конфликт науки и вненауки как очевиднейший факт. И в этом конфликте наука лидирует, но пока не побеждает. Следовательно, познание не может быть отождествлено с научным познанием. И если это так, то гносеология не может быть теорией только научного познания. Эту трудность разумно разрешить следующим образом. Гносеология действительно является теорией познания, и, как таковая, она исследует различные виды знания. Она пытается выяснить, как они соотносятся друг с другом. Собственно же научное познание исследует подчиненная гносеологии дисциплина – эпистемология. Эта точка зрения с каждым десятилетием находит все большее количество сторонников.
Знание гносеологических и эпистемологических посылок чрезвычайно важно. Гносеологические системы, как я говорил уже выше, несоизмеримы. В силу этого обстоятельства, полноценная полемика между представителями различных гносеологических систем невозможна. Каким образом оппоненты смогут понять друг друга и договориться, если они говорят на разных «гносеологических» языках? Именно поэтому, вступая в дискуссию, я, прежде всего, выясняю гносеологические и эпистомологические основания оппонента, и сообщаю о своих основаниях. Если мы находимся в рамках одной системы – например, науки – то полемика имеет смысл, поскольку она чревата обнаружением истины. Если же я, например, исхожу из научной гносеологии, а мой оппонент - из религиозной, то наша дискуссия имеет смысл, лишь в качестве разминки интеллектуальных мускулов. Но даже если ваш оппонент заявляет, что он работает в той же гносеологической системе, что и вы, все равно не следует расслабляться. В конце концов, ваш оппонент (или, не дай Бог, вы!) может сознательно или бессознательно «сжульничать» и подсунуть вам в процессе дискуссии не те методологические принципы, о которых он заявил вначале.
Кроме того, представление о методологии могут различаться у разных людей. Так, например, в рамках научной эпистемологии с некоторых пор распространилось учение о необходимости включения в научное познание различных человеческих ценностей – политических, этических и др. Представители этой теории считают себя учеными и громогласно заявляют об этом. Я же считаю эту теорию лженаучной, а ее представителей - учеными, по собственной воле изгоняющими самих себя из науки. Но люди эти многочисленны и имеют почтенный научный статус, и мое мнение не беспокоит их – еще неизвестно кто из нас представляет в действительности науку. Очевидно, что дискуссия здесь проблематична. Официально мы находимся в рамках одной гносеологической системы, но наши эпистемологические посылки таковы, что результат оказывается таким же, как если бы мы занимали различные гносеологические позиции.
Каждая гносеологическая система имеет свой язык и набор своих собственных принципов. Именно поэтому важнейший пункт знания – это интерпретация (истолкование, объяснение). Один и тот же феномен в различных гносеологических системах может иметь различную интерпретацию. То, что ученому может представляться в качестве проявления естественного механизма, верующему или магу может представляться в качестве очевидной явленности потустороннего. Я полагаю, что хороший философ должен знать логику и язык различных гносеологических систем (необязательно в совершенстве) с тем, чтобы лучше понимать своих оппонентов и лучше осознавать возможную неоднозначность собственных интерпретаций. Кроме того, это способствует широте и гибкости интеллекта. Человек, который умеет пользоваться несколькими инструментами, представляется мне более совершенным, чем тот, кто умеет пользоваться лишь одним. Я стараюсь соответствовать этому образцу и часто на лекции, отвечая на вопрос какого-либо студента, предлагаю ему различные интерпретации того или иного феномена, предоставляя возможность выбрать ту, которая представляется ему наиболее адекватной. Главное, не смешивать эти интерпретации, ибо в итоге получится бессмысленная эклектика. Разумно придерживаться одной гносеологической системы, но неразумно воображать, что она является единственной и исключительной.
Кстати, подобный диалогизм – способность признать возможность и определенную оправданность всех устоявшихся подходов – часто обескураживает моих студентов. Они привыкли к «однолинейности» людей, вещающих с преподавательской кафедры. Студенты знают, что я привержен науке, материализму и атеизму. И видя, как я с жаром отстаиваю, например, религиозные позиции, они приходят в изумление. Делаю же я это в том случае, если вижу, что кто-то предлагает слишком «дубовые» аргументы против религии. Моя задача не опрокинуть во чтобы то ни стало чуждые мне позиции, а найти реальные основания для принятия одного и отвержения другого. Если вы сокрушаете не реального противника, а пародию на него, сконструированную вами же, то усилия ваши тщетны и достойны осмеяния, а ваша позиция оказывается не плодом зрелого размышления, но следствием внушения со стороны.
Кроме того, я стараюсь быть в своих лекциях аутентичным и излагать христианство как христианин, а ницшеанство как ницшеанец. Мне приятно, когда верующие студенты подходят ко мне и благодарят за точное изложение христианских положений.
В итоге, возникает забавная ситуация, когда у верующих возникает стойкое убеждение, что я глубоко и правильно понимаю суть веры. Но если это так, то тогда - решают они – я являюсь умным человеком. Если же я – умный человек, то почему тогда я – атеист? Как может такой умный человек быть атеистом?!
Я же отшучиваюсь: потому и атеист, что умный человек!
Таким образом, исследуя логику классификации наук, мы получили две основные дисциплины философии как науки – онтологию и гносеологию. И на этом основании уже можно предложить более полное определение философии как науки. Философия есть наука о сущем (о бытии) и о способах его познания. Это определение базируется на логике классификации наук и подразумевает две основные философские дисциплины. Но проблема в том, что традиционно в структуру философского знания включают и другие дисциплины: философия природы, социальная философия, логика, философская антропология, этика, эстетика, история философии и т. д. и т. п. Такова традиция. Но эта традиция представляется мне устаревшей и, самое главное, эклектичной. Эта традиция делает вид, что гносеологический статус философии за две с половиной тысячи лет ее существования совершенно не изменился, и что существует и существовала всегда некая одна единая философия. Часть вышеперечисленных дисциплин вполне может входить в состав религиозной философии. Но им не место в рамках философии как науки, поскольку они не являются предельным обобщением.
Впрочем, философию природы, социальную философию, логику и историю философии можно «спасти».
Философия природы пытается исследовать, как фундаментальные категории онтологии - пространство, время, движение, причина, следствие и т.д. – проявляются в естественных науках. Философия природы конкретизирует суждения онтологии по отношению к природе. Эта дисциплина может быть названа философской в той мере, в какой она оказывается вспомогательной дисциплиной онтологии. Философия природы работает на стыке онтологии и естествознания и является мостиком между ними.
То же и в отношении социальной философии. Ее можно признать в качестве философской дисциплины только в том случае, если рассматривать ее как вспомогательную дисциплину онтологии. В этом отношении, она конкретизирует основные положения онтологии в социальных науках, создавая общие философские основания для социального познания. Кроме того, социальная философия исследует эпистемологические основания социальной теории.
Логика – наука о рациональном, «правильном» мышлении. Исследует формы мышления, такие как: понятие, определение, суждение, умозаключение, вывод, доказательство, опровержение, аргументация и т.д. Весьма полезная дисциплина. Странно, что с некоторых пор ее перестали преподавать в наших школах и в большинстве наших ВУЗов. Высшее учебное заведение готовит ученых и высокообразованных специалистов. Судя по всему, эти люди не нуждаются в умении правильно, рационально мыслить.
Логика может быть отнесена в качестве вспомогательной дисциплины к эпистемологии и гносеологии. И в этом случае она вполне может быть названа философской дисциплиной.
История философии исследует, извините за тавтологию, историю философии, то есть, те философские учения и концепции, которые были созданы за последние несколько тысяч лет. Содержание этой дисциплины непрерывно расширяется, поскольку с течением времени все философские идеи рано или поздно попадают в этот «чулан». Это, безусловно, философская дисциплина. Она имеет прикладной характер для философии как науки. Весьма интересная и полезная наука. Повседневный человек скован своими идеями, ценностями и правилами, как черепаха панцирем. Изучение истории философии позволяет релятивизировать[99] и обогатить содержимое нашего сознания, если, конечно, вы не вздумаете воспринимать современную культуру и самого себя в качестве эталонов истинности и добродетели. Если вы совершите эту ошибку, а ее совершают часто даже ученые, вы неизбежно будете воспринимать идеи прошлого как недоразвитые формы культуры, которые в лучшем случае являются лишь ступенями к современному великолепию.
Этика – наука о нравственном поведении, наука о морали. Традиционно этика входит в состав философии в качестве важнейшей ее части. Но в Античности и в Средние века под этикой фактически подразумевалась философия человеческой жизни. Очевидно, что как таковая, она не может быть разделом научной философии. Начиная с Нового времени, философы пытаются спасти этику посредством попыток научно, рационально и эмпирически доказать, что нечто является добром, а нечто злом. И так же научно они пытаются доказать, что дОлжно быть нравственным и не дОлжно быть аморальным. В случае успеха они получили бы возможность определить истинный путь в жизни, по которому должен идти человек.
Тщетные усилия! Наука занимается тем, что «есть». Мораль говорит о том, что «должно» быть. От «есть» невозможно рационально перейти к «должно». Долженствованиями наука не занимается. Это хорошо видно уже на примере самих этих «научных этиков». Они демонстрируют ловкую подмену научной мотивации мотивацией моральной, политической, религиозной, педагогической, бытовой и т.д. Наука преследует истину. Она не занимается исправлением человечества. Это дело других духовных образований.
В основе попыток научно обосновать добро и зло всегда лежит произвол, который вольно или невольно допускают обосновывающие, оправдывая себя высшим благом. Когда я был студентом философского факультета, лекции по этике читал профессор, убежденный в возможности научного обоснования морали. Он предлагал различать «мораль» - свод правил общества, - и «квазимораль» - свод правил преступных сообществ. Несмотря на все его пояснения, я не смог уловить между первым и вторым принципиальную разницу (надеюсь, не вследствие собственной глупости). Мораль имеет групповой характер. Неужели мы назовем истинной моралью ту, которую исповедует доминирующая (численно или социально) группа людей?! Можно вспомнить нравы дворянства XVI – XVII вв. Если вы читали роман «Три мушкетера», то можете вспомнить, как один из мушкетеров с хохотом рассказывает друзьям о том, как он ловко похищал бутылки вина из погреба таверны. Друзья восхищаются его изобретательностью, и никому из них не приходит в голову, что это дурно. Хотя все они – официально христиане. Но Дюма писал свой роман в XIX веке. Это век тотальной цензуры и самоцензуры. Дюма намеренно не упомянул из стыдливости о множестве подробностей поведения дворянства XVI – XVII вв. Дворянин того времени не считал предосудительным пытать, убить или ограбить какого-нибудь простолюдина, даже если этот простолюдин - богатый купец. Ему ничто не мешало изнасиловать дочь или жену этого простолюдина. В мирное время его сдерживал закон, но в военное время он становился свободным. Король Франции Генрих IV в юности и молодости, когда он лишь боролся за королевский трон, неоднократно принимал участие в групповом изнасиловании малолетних девочек. Никто из современников никогда не ставил ему это в вину. Может быть, лишь священник на исповеди? Но, подозреваю, что Генриху просто не приходило в голову упомянуть этот «грех» на исповеди. Если бы дворянин проделал бы все то же самое по отношению к другому дворянину, то навсегда потерял бы свою честь. Но простолюдин не является человеком, и кодекс чести и морали людей не распространяется на него. Интересно, чем этот тип морали отличается от морали преступного сообщества? Думаю, что ничем. По отношению к «своим» соблюдается определенный моральный кодекс, по отношению к «чужим» - большая или меньшая свобода от этого кодекса. Тот факт, что сегодня «просвещенная» часть человечества распространяет свой кодекс морали на все живое, еще не доказывает истинность этой морали и обоснованность этих претензий, как бы нам этого не хотелось.
Я привел лишь один яркий пример этого противоречия. Но готов продемонстрировать действие того же принципа на других примерах, в том числе, взятых из современности. Таким образом, этика как дисциплина, научно доказывающая истинность моральных норм, является, по моему мнению, псевдонаукой и не может быть частью философии как науки. Но этика является наукой в той мере, в какой она научно исследует различные формы морали прошлого и современности. Она лишь описывает и изучает их, не прибегая к оценкам. Но и в этом случае этика не может быть частью научной философии. Как я показал выше, научная философия возможна в качестве самостоятельной, полноправной дисциплины лишь в том случае, если она является предельным обобщением. Очевидно, что этика не может претендовать на этот уровень обобщения, поскольку занимается достаточно частным феноменом – моральной сферой общества.
То же справедливо и в отношении эстетики. Честно говоря, я даже не решаюсь привести определение этой дисциплины – эстетики все еще яростно спорят о нем. В нескольких словарях я обнаружил, что авторы благоразумно и ловко обходят необходимость дать это определение
|
|
|
