2. Революция и психология

Октябрьская революция 1917 г. в России была одновременно и катастрофой, переломом в развитии страны и событием закономерным, прямо вытекающим из предшествующей логики, - в частности, логики нового мировоззрения, и мировосприятия человека, утвердившихся на рубеже эпох. Это был как бы первый акт богоборческой трагедии, пролог которой в России начался еще в 30-х годах XIX в., когда только что привезенные из Германии сочинения Гегеля в образованных кругах зачитывались, по словам современника, до дыр, когда начался посте­пенный переход на материалистические позиции, затем повальное увлечение марксизмом, упование на науку и т. п. Ф. М. Достоевский, с болью и тревогой следивший за началом этого развития, использовал сравнение с первым искушением Христа в пустыне, когда после сорока­дневного поста дьявол подступил к Спасителю с предложением превра­тить камни вокруг в хлеба. Христос отверг искус, сказав, что " не хле­бом единым будет жив человек, но всяким словом, исходящим из уст Божьих". Достоевский писал, что Россия стоит перед этим роковым выбором и предпочитает вместе с Западом поддаться искушению, которое с неизбежностью приведет к катастрофе. Революция 1917 г. в этом плане - некий итог, резюме предшествующего, в основном тео­ретического движения по пути соблазна. С этого рубежа начинается его практическая реализация, которая и составляет суть и урок XX в.

Революция принесла в Россию неисчислимые беды - разруху, голод, гражданскую войну, массовую эмиграцию. Из страны изгоня­лись, уезжали, убегали сотни тысяч людей, среди них виднейшие пред­ставители интеллигенции - писатели, поэты, философы, художники, артисты, композиторы. Но надо сказать (на это мало кто обращает внимания), что эмиграция естественно-ориентированных ученых не была сколь-нибудь значительной. Более того, основные силы остава­лись в стране и несмотря на жуткие условия того времени были готовы к работе. Одной из причин (причем немаловажной, и, быть может, основной) было то, что большинство ученых имели сугубо позитивист­ские устремления, материализм (по крайней мере в их профессии) был их знаменем, и вера в то, что " превращение камней в хлеба" принесет пользу человечеству, оставалась главенствующей.

Так или иначе, в первые 15-20 лет советской власти обнаружился необъяснимый, казалось бы, феномен - несмотря на разруху после­революционного времени наука в России стала не только возрождаться, но пережила невиданный взлет в целом ряде важных отраслей. К 30-м годам советские ученые были признанными авторитетами в био­логии (особенно в генетике), физике, математике, лингвистике. Неви­данный всплеск происходил и в психологии[7]. Приведу лишь некоторые данные. Только в 1929 г. в стране вышло около 600 названий книг по психологии. Это было третье место в мире после англоязычной и немецкоязычной психологической литературы.

На русский язык пере­водились также все сколько-нибудь значительные сочинения иност­ранных авторов по психологии, многие советские психологи были свя­заны с зарубежными коллегами деловыми и дружескими узами, уча­ствовали в совместных исследованиях. Необыкновенно оживленной была и научная журнальная жизнь, издавались десятки периодических изданий[8]. Активно действовали различные-психологические ассоциации и общества, существовали сильные школы тестологии, передовые психология труда и психотехническая школа (несколько Институтов труда, масса лабораторий), развитое психоаналитическое движение, проводились блестящие работы по дефектологии, судебной психологии, зоопсихологии и др.

Теперь вопрос, через призму которого мы пытаемся оценить исто­рию российской психологии - вопрос о человеке, его присутствии, его понимании в психологических изысканиях ученых. Если отвечать обоб­щенно, то это была все та же психология, где человек представал как некий объект, замкнутый сам в себе. Изучение этого объекта стало куда более разносторонним, разветвленным, открывало все новые, часто чрезвычайно тонкие и важные механизмы, законы и условия функционирования. Но при этом целое, единое, его назначение и тайна все более терялись, уходили из внимания. Великий психолог того вре­мени Л. С. Выготский характеризовал положение современной ему психологии двумя словами (реплика одного из персонажей Чехова) -" Человека забыли".

И вновь отметим - это не было тогда одним лишь прямым след­ствием революции, производной коммунизма, а совпадало с логикой развития всей психологической науки, пошедшей по пути естественно­научных образцов и отвержения серьезных философских (тем более духовных, религиозных) оснований человеческой целостности. Как писал в 1920 г. П. В. Блонский: «Мы должны создать психологию без души, мы должны создать ее без " явлений" или " способностей" души и без " сознания" » [6; 41]. Это высказывание может быть воспринято как одиозное, шокирующее, однако то же, только менее воинственно гово­рил еще в 1888 г. основатель отечественной психологии Г. И. Челпанов. Эти слова, призывающие приняться за изучение психологии " без души", были приведены выше, в § Д этой главы, но в тот период они произ­носились с известными оговорками, теперь же - как безапелляцион­ные...

Нельзя, конечно, сказать, что в научной психологии не было вовсе попыток повернуться к человеку. Тот же Выготский в последние годы жизни предлагал строить " вершинную", или акмеистическую, психо­логию, говорил о том, что человеком двигают не " глубины", а " вершины", ценности, идеалы и планировал изучение под этим углом сознания, эмоций, личности, их нормального и отклоняющегося развития. Воз­можно, что он и его ученики смогли бы реализовать эту линию, эту, на наш взгляд, первую в советской психологии попытку привнести бытий­ные, собственно человеческие проблемы в психологию, если бы не при­шел срок перелома всей советской психологии, срок одного из новых актов материалистической трагедии страны.