 |
Пассаж пятнадцать. Гальванация надежды
|
|
|
|
Ярый, первый столкнувшийся с химерой, откатился в сторону и открыл огонь, поднявшись во весь рост. Группа Полтергейста развернулась и начала стрелять, правда не по химере, а по сталкеру. Ярый успел убить Спичку и побежал зигзагами вдоль обочины. «Молодой ещё был паренёк, Спичка-отмычка... Не повезло ему, что судьба с бандитами свела. Так бы, может, сталкером стал...», – подумал Ярый и бросил взгляд на небо. Всё. Опоздали. Алое...
Ярый и Кисель побежали от Выброса в разные стороны. Кто-то дал очередь им вслед, но не попал.
Сталкеры были одержимы страхом перед волной потусторонней энергии. Они неслись, как никогда, не разбирая дороги.
Ярый видел, как на Полтергейста набросилась химера. Он выстрелил в неё из дробовика и заорал: «Живее, давайте все в схрон!» Кисель чуть не упал в «кислотную вдову». Ярый выскочил на поляну.
КРОВОСОС! Рефлексы сработали машинально, Ярый ловко выхватил нож, но был отброшен назад сильным ударом. Сталкер метнул кинжал в горло чудовищу и подскочил. Порождение Зоны дёргалось в конвульсиях, но не погибло.
Наверняка враг сломал ему пару рёбер, Ярый схватился за тело мутанта, чтобы снова не упасть. Обернувшись на миг, он понял, что смотрит в поток огня от ЧАЭС...
Кинулся дальше и поскользнулся на гладкой древесине. Раскидал листья... Люк! Посреди поляны!!!
– Кисель, мазэфак!
Они запрыгнули внутрь и закрылись. Наверху прогремел, разбушевался Выброс. Огненная волна захлестнула Чёрную Быль, уничтожая всё живое (кроме тех, кто укрылся) и в очередной раз перетасовывая обстановку внутри Зоны. Ярый сглотнул комок, подступивший к горлу.
...Постройка была внушительной, грандиозной, – какой-то готический древне-тюремный стиль: потолки высокие, стены толстые из кирпича толщиной в полметра, такие тараном не прошибёшь, удручающие. Паутина; пятна крови засохшие или свежие встретишь то здесь, то там. Внучек находился в холодной угрюмой темнице площадью пять на пять квадратных метров, что была на высоте этажа так десятого, уже две недели. Вентиляции тут не было, воздух проникал сюда через узкую форточку-бойницу без решётки, изредка через неё проходил и дневной свет. Стоял запах сырости, отовсюду дули сквозняки, на которых внук старался не сидеть: протянет, насморк, жар – и кранты. Стула или табуретки не было, вместо стола – старый длинный тёмно-зелёный ящик из-под оружия, сколоченный из прочного дерева, от которого постоянно разило маслом, в углу солома набросана. Заместо толчка – жестяной ведрообразный конус возле того же стола, Петька прикрыл его сверху лоскутом разорванной футболки. Раз в полдня приходили три амбала в белых бронекостюмах, приносили еду – кусок плесневелого хлеба и стакан воды с привкусом то ли жира, то ли минералов, но поглощая её, Петьке было нужно в первые разы делать над собой усилие, дабы не выблевать. По праздникам давали пшёнку или овсянку, впрочем, пресную и тошнотворную настолько, что Петя был уверен – её лет десять держали в мешках в каком-то подвале. Само собой, её не варили, только разводили водой. Раз в два дня меняли ведро и солому. Один амбал ступал внутрь камеры, другой стоял в дверях и третий – в коридоре. У каждого по стволу и дубинке. Петька прикидывал, как бы этих громил вырубить пограциознее, но потом смирился с тем, что в открытую ему против похитителей не выстоять. Охранники с ним не разговаривали, на вопросы провокационные не реагировали. Петька кинул в одного из них пучком соломы как-то раз, в ответ получив удар ногой в лицо – болезненный, но не травмирующий. Ну, что ж, проверить стоило.
|
|
|
В окно было нечего особенно разглядывать, внизу сновали фигурки в экзоскелетах, от внешнего мира базу неизвестных отделяла прочная крепостная стена, на которой дежурили снайперы и гранатомётчики, высота стены метров четырнадцать. Такую с вертушки-то не возьмёшь. Чертовски интересно, кто её возводил. Дальше было сложно что-то разглядеть, какие-то руины. Небо вечно серое. Основной постройкой и являлась башня, где держали внука; по ней часто наперегонки носились гул и эхо, отголоски непонятных звуков, иногда срабатывала сирена, но потом угасала.
|
|
|
Внук оставил планирование побега через два дня, сочтя это занятие бессмысленным. Ему не позволяли даже покидать камеру для прогулки или принимать душ, охранники реально никогда не расслаблялись, а внутри здания их как муравьёв в муравейнике. Убьют ещё, или отмутузят и вернут в камеру, а то и хуже того – засунут в какой-нибудь погреб. Так что лучше ждать, не рыпаться. Пытать пока не пытают, в окно всё равно не сиганёшь – разве что разобьёшься, а польза? Да и внук уже свыкся. Вот и сиди себе, жри испорченный хлеб. Место это – наверняка не в Москве, в столице бы этакая махина с гарнизоном солдат в экзоскелетах просто ну никак не уместилась бы. Разве что на защищённой секретной территории... В общем, ждать. Петька был уверен в своей бабушке – она обязательно отыщет это место и придёт на подмогу. На родоков полагайся, сам не плошай. Он также надеялся на себя – и при первом же подвернувшемся удобном случае он удерёт отсюда, чего бы ему это не стоило. С жизнью расставаться внук ох как не собирался.
В тот день, по дороге в продуктовый, Петьку схватил какой-то мужчина и затащил к себе в машину, после чего ввёл в вену некий раствор. Петя, может быть, и оказал бы незнакомцу сопротивление, но он зазевался, а тот напал сзади и ловко приложил парня битой по затылку, моментально вышибив из его наивной головы все мысли о приближающейся контрольной и девчонке из параллельного класса... Удар дезориентировал и оглушил внука, проще говоря, сразу нокаутировал. После инъекции Петя потерял сознание и пришёл в себя уже в этой камере, не запомнив даже, как его волокли по утробным лабиринтам «режимовской» базы...
Особой злобы Петька к похитителям не испытывал, ярость и ненависть, она ведь только мешает трезво мыслить и себя контролировать. «Режимовцы» особо над ним не издевались, хотя от бабушки Петя слышал, что украденных подростков для того и крадут, чтобы насиловать и истязать по-всякому, при этом, имей внук такую возможность, уничтожил бы он всех своих мучителей к бесам собачьим. Он старался не сидеть подолгу в одном месте, дабы ноги не затекли, и думать о чём-то приятном, о том, что далеко-далеко от этой мути, самостоятельно уносить свой разум подальше от реальности, и пока держался молодцом. Не терял веру, как и Людмила...
|
|
|
...Гугов очнулся в той же комнате, откуда попал он в Сад, то есть вернулся в исходную точку прыжка, и это, на первый взгляд, представлялось Аврааму Вентоновичу хорошей новостью. Возможно, теперь этот сумасшедший механизм, это Чёртово Колесо начнёт двигаться в обратном направлении, и всё это прекратится? Сейчас Авраам не обладал поставленной целью, враги не окружали его, и что предстояло сделать, чтобы перешагнуть на «следующий левел», ему было ещё неизвестно. Поэтому приходилось таращиться в тусклые серые стены в отсутствие понимания того, чем Гугову заниматься далее...
Гугов побродил из угла в угол. Твою мать, долго это будет продолжаться? Не у кого спросить. Он опустился на пол и обхватил голову руками. Почему-то взгрустнулось. Да, всё здесь казалось ему каким только можно унылым, и на душе воцарилась Вселенская Тоска. Обстановка к этому была сопутствующая. Похоже, какая-то злая шутка. Только бы не остаться тут навеки, заточённому в своём воображении. Только бы не остаться... на этом грязном полу. У Гугова из глаз потекли слёзы. Грустным людям во сне свойственно плакать. Сны – отражение реальной жизни, и, если мы сдерживаем слёзы в повседневной жизни, они возвращаются к нам ночью.
Хотя, ладно, свои плюсы, безусловно, есть. Жрать не хочется, да и вообще забот практически никаких. Всё предельно прямо. Но Гугов не желал так, ведь подобное ещё хуже смерти. Если он тут задержится, никогда более не увидит мир снаружи, не заговорит с живым человеком, не улыбнётся маленькому ребёнку, маленькому Солнцу, случайно встреченному где-нибудь в супермаркете с родителями, не порадуется ясной погоде и не расстроится, если вдруг набегут дождевые тучи или туман. Понтий Пилат, глотнув отравленного вина, вместе со своей верной собакой стал избранником незавидной участи – тысячи лет он томился на Луне, мечтал и молился о том, чтобы завершить свой прерванный разговор с Иешуа. Понтий Пилат добился своего[5]. Гугов никак не мог ожить, он всё находился в оцепенении от своих кошмаров, да и собственно жизнь казалась ему лишённой смысла. Он был очень одинок, но к уединению никогда не стремился. Всё его существование казалось ему мрачным, ненатуральным – искусными декорациями, не более. Поначалу он гасил всё это токси-водкой и работой, потом даже перестал тужить и стал принимать некий позитив. Авраам очень хотел попасть в эту Чёрную Быль – туда, в иную реальность; может, там всё сложилось бы по-другому. Наверняка по-другому.
|
|
|
Гугов почувствовал, что он довольно глубоко погружается в депрессию. В душу закралась печаль, и Авраам подумал о самом жутком – что, даже если он вырвется из заточения, то не сумеет себя победить и будет влачить такое же бесцельное брожение в поисках себя, и в том, широком мире, его тоже ждёт бескрайнее одиночество, а кроме того всеобщее непонимание. Настоящих, преданных друзей он так и не завёл за всю жизнь. Друзей ведь не заводят, их обретают. А он только общался в соцсетях. Но это в голове, в реальности же – ноль. Нуль.
...Даже стены в комнате позеленели, сделавшись ещё более скудными. Да, выяснилось, депрессия и страх – куда более серьёзные враги, чем какая-то боль. Нет, Авраам не станет пленником этой комнаты. Попытка не пытка, будет шанс – будет сахар. «Странно», – подумал он. – «Вроде бы есть человеки на планете Земля, которые могут жить полноценно. Не всем дано такое счастье, да и у них его можно забрать. Но вместо того, чтобы творить добро, влюбляться и верить в сказку, порядочная часть этих самых человеков забирают счастье это друг у друга и не понимают, как им повезло родиться и жить в этом Мироздании, являться его незаменимой деталью, что нужно наслаждаться каждой долей времени, проведённой в обществе прекрасного. И я туда же. Заперся в своём бреду, и никак не соображу, как смыться отсюда...»
Прошлое изменить нельзя. Можно повлиять на будущее. А если, так оно и если, нечего фантазировать, надо так, как хочешь.
Стоп. СТЕНЫ! Позеленели... когда он впал в тоску. Это значит... какая-то мысль вот-вот доходила до спохватившегося Гугова. Это значит, окружающее пространство способно меняться в зависимости от его настроения. Взбредёт ему что-то в голову, и выкрасится всё вокруг в жёлтый цвет. Сны – отражение, и комната – его отражение... Как же он сразу не додумался, мозг-таки полностью под его контролем!
|
|
|
«Так, не хандрить», – сказал сам себе Авраам Гугов. – «Открыть глаза... я хочу выбраться... я должен вернуться...»
Он прогнал тяжёлый груз, состоящий из роя беспокойных мыслей. Казалось бы, кирпичная стена, и не скажешь по ней, что солидная часть её вот так запросто отъедет в сторону, и в комнату хлынет поток Света. Авраам уверился, что полностью ослеп, да он и ослеп полностью. Свет залил комнату, Гугов не успел зажмуриться, и его броские едкие лучи наверняка повредили сетчатку или роговицу глаза. Он различал лишь стройную фигуру милой девушки, чья тень особым образом контрастировала с этой белой волной. Тогда, не всё потеряно, братцы... Девушка протянула ему руку. Авраам прикоснулся к тёплой ладони и понял, что влюбился...
...А потом он выпал.
КНИГА ВТОРАЯ
Низины
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
КУРГАН
|
|
|
