 |
Модели традиционного природопользования 18 глава
|
|
|
|
среда нестабильна или эксплуатируемые человеком биологические ресурсы испытывают резкие
циклические колебания, влияние пресса охоты быстро может стать катастрофическим. Этот вывод
арктической этноэкологии полностью применим и к первобытной эйкумене.
Нельзя забывать, что помимо прямого истребления животных первобытный человек оказывал и
мощное косвенное воздействие на биологические ресурсы. Искусственные палы, отпугивание от
водопоев или пастбищ-«убежищ», нарушение традиционных путей миграций, разрывы ареалов
или разделения крупных стад могли иметь не менее губительные последствия для промысловой
фауны34. Конечно, арктическая этноэкология не может прямо ответить на волнующий археологов
и палеозоологов вопрос: кто был повинен в исчезновении мамонтов на приледниковых равнинах
Евразии и Северной Америки? Но то, что палеолитический человек в отдельные периоды мог
нарушать своим природопользованием равновесие в экосистемах, вряд ли теперь вызывает
сомнения.
Мобильность и миграции палеолитического.населения. При такой стратегии освоения
промысловых ресурсов неизбежной была и нестабильность первобытного природопользования.
Правда, некоторые палеогеографические реконструкции показывают высокую продуктивность
плейстоценовой тундростепи, не соизмеримую с продуктивностью современных ландшафтов
арктической об-
ласти 35. Однако имеющиеся расчеты биомассы и скорости прироста фауны крупных
плейстоценовых млекопитающих чаще всего сделаны по аналогии с современной африканской
саванной и потому могут быть заведомо неточными.
Мы уже отметили, что охотники приледниковой тундростепи, как и традиционные обитатели
|
|
|
Арктики, могли жить оседло или, точнее, полуоседло только в зонах повышенной
биологической продуктивности — на проходных путях или в местах сезонных скоплений
крупных стад промысловых животных. Но такая аналогия не полна: охотники верхнего палеолита
скорее всего не имели «эскимосской» техники создания крупных запасов пищи, способной
обеспечить устойчивое жизнеобеспечение. Поэтому более правдоподобной для них
выглядела иная модель природопользования: экспансия или миграция — освоение новой
территории — исчерпание ее ресурсов — переход в другую экологическую нишу. Такая модель
напоминает систему жизнеобеспечения охотников континентальной арктической тундры или в
еще большей степени — традиционных обитателей бореальных лесов: индейцев-атапасков,
кетов, селькупов и др. Ее существование возможно лишь при крайне низкой плотности
населения, небольших постоянно мобильных хозяйственных коллективах и значительной
территории каждой охотничьей общины. Кроме того, исторически эта модель оформилась,
видимо, сравнительно поздно, так как помимо рыболовства, охоты на птицу и мелкую дичь
для нее требуются весьма совершенные средства транспорта — лодки, упряжные или
вьючные собаки, лыжи, ручные нарты и т. п. Американские этнографы утверждают, что
устойчивое освоение бореальных лесов Северной Америки группами пеших охотников вообще
началось только около 1500 г. до н. э., когда у них появились берестяные лодки-каноэ, нарты-
тоббоган и снегоступы 36. У охотников приледниковых равнин Евразии все эти средства
жизнеобеспечения, очевидно, отсутствовали.
В таких условиях наиболее эффективной формой адаптации обитателей приледниковой зоны
была, видимо, их постоянная мобильность, точнее — способность к постоянной мобильности,
быстрой смене осваиваемой территории. Это не означает, что древние охотники на мамонтов вели
|
|
|
бродячий образ жизни, передвигаясь вслед за стадами промысловых животных. Первобытный
коллектив мог иметь в пределах своих угодий несколько поселений (мест для поселения) и
последовательно менять их в течение года или через определенные отрезки времени 37. Подобный
образ жизни был характерен, например, для эскимосов Канадской Арктики, имевших очень
сложную систему сезонного природопользования с несколькими типами стационарных или
полустационарных жилищ. Палеолитическая община могла сезонно распадаться на ряд более
мелких охотничьих объединений со своими маршрутами и закрепленными местами стоянок, как,
скажем, это было в прошлом у эскимосов северо-западной Аляски или юго-востока Чукотского п-
ова. И, наконец__________, при необходимости она, видимо, была
способна к быстрой сегментации и выделению небольших «дочерних» коллективов, которые легко
меняли место жительства, расширяя ареал всей группы за счет миграций.
Мы уже видели, сколь действенным был этот механизм в традиционном жизнеобеспечении аборигенов
Крайнего Севера. Подчеркну еще раз, что для них миграции далеко не всегда были следствием голода,
перенаселенности или иной кризисной ситуации. Как видно на примере азиатских эскимосов, эти
миграции часто начинались в условиях относительного изобилия пищи и отражали стремление группы
к расширению ареала, укреплению своей ресурсной базы, поиску новых мест охоты или предотвраще-
нию личного соперничества и напряженности в коллективе. Но традиционным жителям Арктики были
в полной мере свойственны и чисто человеческое любопытство, и тяга к странствиям, стремление к
«лучшей жизни» в далеких землях.
Думаю, что все эти качества мы вправе ожидать и от людей верхнего палеолита. Подобно
традиционным обитателям Арктики, палеолитические охотники могли верить в существование «нетро-
нутых мест», где живут и размножаются промысловые звери и куда они уходят ежегодно или
периодически, спасаясь от преследований человека. Поэтому в поисках новых, более богатых угодий
первобытные коллективы постепенно продвигались по путям сезонных миграций стад промысловых
животных. Конечно, люди уступали им в скорости передвижения, но каждый год обгонявшие их звери
|
|
|
и птицы показывали верное направление.
Именно так, как мы видели в предыдущих главах, реконструируют археологи процесс заселения
Канадской Арктики эскимосами культуры туле в конце I — начале II тысячелетия н. э. В миграцион-
ный поток вслед за идущими на восток стадами морских млекопитающих могли вливаться как целые
коллективы охотников, так и их более мобильные «дочерние» группы и даже отдельные семьи
бесстрашных путешественников. Таким же образом, по-видимому, происходило заселение полярных
окраин Евразии после отступания последнего оледенения или в эпоху голоценового оптимума, когда
группы внутриконтинентальных охотников на северного оленя вышли в арктическую тундру от
Кольского п-ова до Тихого океана (см. главу 7).
В обоих названных случаях это происходило в благоприятные экологические периоды на фронте в
сотни и даже тысячи километров. Значит, крупные расширения арктической эйкумены чаще
происходили за счет массовых приливов населения, а не небольших кучек беглецов-мигрантов,
спасавшихся от голода или более многочисленного противника. Так было, согласно последним ре-
конструкциям, при многоволновом заселении Северо-Востока Азии, Берингии и севера Северной
Америки далекими предками эскимосов, алеутов, атапаскских и палеоазиатских народов38. Видимо, ту
же модель мы можем предположить и для заселения (серии заселений?) Америки предками
палеоиндейцев, которое П. Мартин назвал «освоением крупнейшей промысловой ниши
в истории человечества», сравнимым лишь с завоеванием новой планеты39. И здесь в подтверждение
можно повторить гордые слова американского географа К. Зауэра: «Народ, который страдал и голодал,
которые не заботился о завтрашнем дне, не смог бы овладеть Землею и заложить основы человеческой
культуры» 40.
Демографические процессы в первобытных коллективах. Как видно из приведенных примеров,
расширение первобытной эйкумены и освоение новых больших территорий было бы невозможным без
устойчивого демографического прироста охотничьих обществ верхнего палеолита. Ведь ни одна
|
|
|
миграция не сводится к простому перемещению человеческого социума из одной экологической ниши
в другую. В непрерывных колебаниях рождаемости и смертности она как бы включает три
самостоятельных демографических процесса: распад (или разрушение) прежней половозрастной струк-
туры, людские потери в процессе самой миграции и воссоздание прочного хозяйственно-
демографического объединения на новом месте жительства.
Воспоминания и рассказы о миграциях азиатских эскимосов в XIX—начале XX в. свидетельствуют о
повышенной смертности переселенцев, частых сменах неудачных промежуточных стоянок,
периодических возвращениях целых групп или отдельных семей на старое место жительства. На всех
этапах выживание и успешность адаптации на новом месте остро зависели от скорости естественного
прироста мигрантов, их возможностей быстро восполнять понесенные людские потери. Значит,
признавая важную роль миграций для жизнеобеспечения охотников верхнего палеолита, мы с
очевидностью должны признать и их способность к быстрому численному росту — по крайней мере в
отдельные периоды времени.
Между тем большинство современных реконструкций рисуют в целом гораздо более ровную картину
демографического процесса в первобытности 4|. Утверждается, что общины древних охотников имели
небольшую, относительно стабильную численность и крайне низкие темпы естественного прироста.
Некоторые авторы даже реконструируют для палеолитической эпохи «среднестатистические»
показатели прироста населения около 0,015 % в год, или один—два человека на 1000 за целое
десятилетие 42. Столь низкие темпы прироста пытаются подкрепить теоретическим утверждением, что
коллективы плейстоценовых охотников жили якобы в условиях постоянного К-отбора, т. е. были
вынуждены поддерживать стабильную и относительно невысокую численность в соответствии с
«предельной емкостью» своей среды обитания43.
Конечно, «средние» цифры за десятки и сотни тысячелетий позволяют лишь в самых общих чертах
представить возможный рост населения Земли в эпоху палеолита. Но точность таких расчетов по
аналогии с близкими оценками скорости прироста обитателей Арктики совершенно очевидна.
Очень близки и предлагаемые объяснения демографической «стабильности» палеолитического
населения. Те авторы, которые исходят из принципа «гомеостатического равновесия» первобыт-
ных коллективов со своей средой обитания, признают __________главным фактором стабильности населения
искусственные методы ограничения численности: инфантицид (детоубийство), аборты, регу-
|
|
|
лирование норм половой жизни, межплеменные войны. Другие, напротив, считают, что
демографическое равновесие в группах палеолитических охотников поддерживалось
естественным путем: за счет пониженной рождаемости из-за плохого питания, тяжелой жизни и
ранней смертности женщин либо за счет очень высокого общего уровня смертности от голода,
межплеменных войн или эпидемий 45.
Так или иначе, обе эти точки зрения сходятся в том, что до перехода в мезолите к производящим
формам хозяйства прирост населения был очень медленным и на коротких исторических отрезках
почти не ощутимым. Поэтому чаще всего он изображается на иллюстративных графиках в виде
прямой линии, идущей почти параллельно оси времени 46.
Разумеется, такая глобальная «среднестатистическая» реконструкция отражает лишь самую
общую тенденцию. Раскрыть ее в полной мере поможет аналогия с демографической историей
обитателей Арктики. Складывающаяся в дальней исторической перспективе «замедленность» их
темпов роста и стабильная численность есть, как мы видели, научная иллюзия, вызванная не-
достатками или фрагментарностью источников. Скудность доступной для нас информации
скрывает истинную динамичность развития, чередование вспышек роста населения а благоприят-
ные периоды времени и катастрофических падений в моменты хозяйственно-экологических
кризисов, взаимной вражды или эпидемий.
В еще большей степени такая неравномерность была, видимо, свойственна демографическим
процессам в первобытности. Вряд ли можно сомневаться в очень высоком уровне смертности в
первобытных общинах, как и в их огромных потерях от периодически повторяющихся голодовок,
эпидемий или стихийных бедствий. Но там, где специализированная охота на крупных животных
обеспечивала избыток продукции и возможность устойчивой оседлости, это создавало условия для
быстрого роста населения. Так могло быть, в частности, в эпоху верхнего палеолита в районах
приледниковой тундростепи 47.
По некоторым оценкам, в периоды благоприятного развития естественный прирост в коллективах
верхнепалеолитических охотников вполне мог достигать 1,2— 1,4 % в год, т. е. быть в 100 раз (!)
выше «среднего» уровня, реконструируемого для всей первобытной эпохи 48. Вряд ли такие
периоды были продолжительны, но при подобных темпах роста отдельные общины могли
удваивать свою численность за 50 — 70 лет. Значит, в палеолитическом обществе были вполне
возможны и относительная перенаселенность,
и достаточно мощные потоки мигрантов, и быстрое восполнение понесенных людских потерь.
Особенно благоприятная демографическая ситуация складывалась при освоении древними
охотниками новых, не заселенных ранее территорий, где промысловая фауна не была
адаптирована к деятельности первобытного человека. Хорошо известна гипотеза о заселении
Америки палеолитическими охотниками на крупных травоядных животных, которую развивает
американский палеогеограф П. Мартин. По его мнению, 9—11 тыс. лет назад прилед-никовые
равнины Северной Америки стали центром невиданного ранее в истории человечества
«демографического взрыва», когда небольшая изначальная группа переселенцев смогла
увеличиться до 600 тыс. человек. Столь быстро растущему населению потребовалось всего около
1000 лет, чтобы не только освоить гигантскую «экологическую нишу» Северной и Южной
Америки площадью более 40 млн кв. км, но и радикально изменить состав ее животного мира,
истребив за короткий срок 85 % фауны крупных млекопитающих. Этот невиданный по своим
масштабам перепромысел (overkill — дословно «сверхистребление») вызвал затем, как считает П.
Мартин, острый хозяйственно-экологический кризис, сокращение численности населения и
заметное изменение структуры его хозяйства 49.
П. Мартин является сейчас наиболее убежденным защитником гипотезы об истреблении
палеолитическими охотниками крупной плейстоценовой фауны на всех континентах. Несмотря на
острую критику и очевидные неточности его модели «демографического взрыва» в Северной
Америке, она считается «наиболее развернутой схемой для объяснения вымирания и истребления
человеком плейстоценовой фауны, которая не имеет пока равных по эмоциональной силе и
влиянию» 50. Как полагают сторонники П. Мартина, тот же экологический эффект имело заселение
человеком Австралии и Тасмании, Антильских островов, а в более позднее время — Новой
Зеландии и Мадагаскара. Можно полагать, что так же осуществлялись в межледниковые эпохи
повторные освоения первобытными охотниками равнин Северной Евразии, а в послеледниковый
период — тундровой зоны Крайнего Севера и богатейших промысловых ниш на арктических
островах и побережьях. Все эти события в истории человечества трудно представить без возмож-
ности быстрого, скачкообразного прироста населения. Аналогии таким быстрым скачкам в весьма
близких экологических условиях мы находим в этнографическом прошлом арктических народов.
Экологические кризисы и развитие палеолитического общества. Применима ли в таком случае
для обществ охотников верхнего палеолита та же волнообразная модель хозяйственно-демографи-
ческого развития, которую мы предложили выше для традиционных народов Арктики? Как
известно, идея о роли экологических кризисов в первобытную эпоху сейчас весьма популярна в
археологической и исторической литературе. Не раз подчеркивалось,
что хищническое использование промысловых ресурсов палеолитическими охотниками должно было
неминуемо подрывать устойчивость их экономики, вести к нарушению равновесия общества со средой
обитания, а порой даже к сокращению численности населения и прямому хозяйственно-культурному
регрессу 52.
С другой стороны, экологические кризисы могли стимулировать поиск альтернативных форм
жизнеобеспечения и переход к новым, более продуктивным формам хозяйства. Известно мнение, что
экологические кризисы, вызванные перенаселенностью или истощением ресурсов, с глубокой
древности сопровождают каждый шаг на пути развития человечества, являясь важным фактором
миграций и своеобразным «стимулятором» исторического прогресса 53.
Истина в данном случае отнюдь не лежит посередине. Признать «благотворную» роль экологических
кризисов в развитии первобытного общества мы можем лишь на самом общем, глобально-
историческом уровне. Как показывает опыт арктических народов, для каждого конкретного коллектива
экологический кризис означал не прогресс, а голод, тяжелые демографические потрясения, нарушение
устоявшихся социальных и хозяйственных связей. Там, где кризисы повторялись регулярно и с
большой силой — как было, например, в традиционных обществах Арктики — они неминуемо
тормозили развитие человеческой культуры, уничтожали достигнутый прирост населения, зачатки
более сложных форм общественных отношений.
Весьма яркий пример такого развития дает история эскимосской зверобойной культуры на Чукотском
п-ве. На протяжении двух тысячелетий она пережила несколько периодов расцвета, сопровождавшихся
высокими социальными достижениями. На далекой окраине эйкумены, в условиях полупервобытного
присваивающего хозяйства мы обнаруживаем сложные формы социальной организации, духовной
активности и монументального ритуального строительства, которые до этого считались возможными
лишь для раннеземледельческих цивилизаций. Но стоило природному маятнику качнуться в другую
сторону, и прогресс сменялся столь быстрым упадком культурной традиции, что даже память о ней
исчезала за несколько столетий.
Жертвами таких подъемов и спадов человеческой культуры в Арктике стали скрытые от нас в глубине
веков исторические традиции, бесчисленные поколения людей, осваивавших полярные пределы
эйкумены. Поэтому в своих описаниях ивтногенетических реконструкциях мы отмечаем лишь
немногих «счастливцев», которые оставили „нам достаточно яркие образцы своей культуры или
дожили в своих потомках до исторического времени. Подлинная история Арктики, говоря словами К.
Вибе, это скорее хроника бесчисленных нарушений и «разрывов», и лишь минимально ее удается
восстановить с накоплением возможностей и опыта науки.
На мой взгляд, в еще большей степени это нужно признать для реконструкции истории
палеолитических обществ. Все параллели
с арктической этноэкологией говорят, что это были исключительно динамичные человеческие
коллективы, пережившие нескончаемую цепь падений и находок, отсуплений и продвижений в
неизведанные части планеты. С таким выводом хорошо коррелирует и общий «экофобный»,
агрессивный характер верхнепалеолитического природопользования, и активная форма экологического
поведения, направленная на расширенное воспроизводство охотничьих коллективов и повышенную
напряженность всех хозяйственно-демографических процессов.
Именно арктическая этноэкология решительно опровергает столь популярную в 1960—1970-е годы
модель развития первобытных обществ как стабильных, сбалансированных группировок, живших по
законам экосистемного гомеостаза со своей средой обитания 54. Древняя история человечества знает
слишком много случаев нарушения равновесия в экосистемах, чтобы назвать экологическую
стабильность «универсальным механизмом» адаптации первобытных обществ, «архетипом» поведения
наших далеких предков 55. Правильнее, видимо, считать ее одним из возможных, но далеко не
единственным и уж, конечно, не «оптимальным» путем адаптации. Такой путь мог быть эффективен в
относительно стабильной среде обитания, чьи ресурсы хорошо известны и не могут быть быстро
увеличены при данной системе жизнеобеспечения. Но для нестабильной среды с резкими
циклическими колебаниями промысловых популяций он был вряд ли пригоден.
Неслучайно, как считают некоторые авторы, методы искусственного ограничения роста населения —
инфантицид, аборты, половые запреты и др. — хотя и были известны в первобытности, но получили
широкое распространение уже после перехода человечества к производящему хозяйству, т. е. являются
относительно поздней исторической адаптацией. Они были наиболее характерны для большинства
ранних земледельческих и скотоводческих обществ, но сохранялись в полной мере в античности,
средневековье и, разумеется, в современных формах «демографического планирования».
Такой взгляд находит свое подтверждение в общей линии исторической эволюции человеческого
природопользования. С переходом от весьма переменчивой охоты на крупных животных в верхнем
палеолите к более устойчивому рыболовству, собирательству и морскому промыслу мезолита, с
появлением далее производящего хозяйства, а затем ирригационного земледелия и стойлового
животноводства человечество последовательно уменьшало нестабильность своего жизнеобеспечения.
Продуктивные возможности среды становились все более известными, а границы колебаний
доступных ресурсов — все более предсказуемыми. Так исторически возрастала возможность
планирования, регулирования и даже искусственного ограничения обществом своих потребностей.
Как известно, главную экологическую особенность эволюции человека мы должны видеть в том, что за
относительно короткий срок этот вид сумел заселить и освоить практически все известные
15 И. И. Крупник 225
на Земле типы среды обитания. Благодаря этому Человечество заняло поистине уникальное место
в системе земной биосферы. 'Чтобы достичь этого, оно должно было обладать исключительными
механизмами эволюции, резко выделявшими его из остального мира Природы.
Такими механизмами для него стали трудовая деятельность, использование огня, мышление и
речь, социальная организация, закрепление и передача культурной традиции. К их числу мы
можем отнести и особый тип экологического поведения, направленный на постоянное
расширенное воспроизводство человеческих коллективов и объективно толкавший к нарушению
равновесия с окружающей средой. Едва вооруженные технически, древние люди были вынуждены
«преодолевать» Природу в гораздо большей степени, чем требовалось их более могущественным
потомкам. Но именно это повышенное напряжение хозяйственно-демографического развития
(донесенное до нас традиционными обществами Арктики) позволило палеолитическим
коллективам еще на стадии промыслового, присваивающего хозяйства заселить, освоить и
изменить своей деятельностью почти всю территорию нашей планеты.
Наше исследование, а вместе с ним и эта книга подошли к концу. Нам осталось сказать в заключение
несколько слов о перспективах арктической этноэкологии. Как видится будущее этой науки; каковы
возможности применения ее выводов вне узкой области истории и этнографии народов Севера?
Может порой показаться, что возможности эти неуклонно сужаются. На глазах одного поколения
этнографов произошла глубокая перестройка образа жизни и всей системы связей коренного населения
Арктики со своей средой обитания. Процесс этот, начавшийся задолго до наших дней, во второй
половине XX в. приобрел лавинообразный и, видимо, необратимый характер. И хотя традиционные
формы природопользования кое-где сохраняют свое значение, подавляющая часть обитателей Арктики
живет сейчас в новых городах и поселках, включившись в систему современной экономической жизни
Севера. В этих условиях описание и анализ аборигенных систем жизнеобеспечения неизбежно сдвига-
ются в область исторической этнографии, все более превращаясь в предмет академических
реконструкций.
Промышленная цивилизация проникла в Арктику и Субарк-тику позже, чем в другие части нашей
планеты. Но она вступила сюда вооруженная всей мощью современной технологии. Еще в XVII в.
европейцы принесли на Север коммерческие методы освоения природных богатств, создав огромный
пресс на наиболее ценные ресурсы пушных и морских животных. С рубежа XX в. наступила очередь
полезных ископаемых: от «золотой лихорадки» на п-ове Сьюард на севере Аляски до нефте- и
газоразработок, выходящих сейчас к самому побережью и в шельфовую зону арктических морей.
Со второй половины XX в. народы Севера стали испытывать быстро растущее социальное и
экологическое давление уже не только на отдельные виды ресурсов, но и в целом на свои земли.
Современное промышленное и транспортное освоение Арктики зачастую ведется без всякого учета
допустимых нагрузок на местные экосистемы. В результате многие из них уже разрушены под
влиянием техногенного загрязнения. Происходит постоянное отчуждение промысловых и пастбищных
угодий коренного населения
под промышленные и транспортные нужды. Прежние • хозяева уходят с родной земли. Новые
хозяева строят многоэтажные города и поселки, трубопроводы и нефтяные вышки... и оставляют
после себя экологическую пустыню.
Конечно, традиционный экологический опыт народов Севера и в наши дни не утерял своего
значения. Роль его особенно видна в тех регионах, где пока сохраняется преемственность прежних
форм хозяйственной деятельности — тундрового оленеводства, рыболовства, морского и пушного
промыслов. Традиционный опыт по-прежнему служит основой норм поведения коренных жителей
Севера, бесценным источником при составлении программ биологического освоения ресурсов
Арктики. Поэтому интерес к нему этнографов, биологов, специалистов-практиков, психологов,
педагогов все время увеличивается.
Но в противостоянии индустриальной цивилизации и традиционных форм природопользования
силы явно не равны. Под давлением промышленности ареалы «нетронутой» северной земли
устойчиво сокращаются. Происходит разрушение природы Арктики, и одних лишь охранительных
мер уже явно недостаточно.
Среди ученых растет убеждение, что рациональное освоение ресурсов Арктики требует отказа от
неограниченной промышленной экспансии и гораздо большего внимания к традициям або-
ригенного жизнеобеспечения *. Подлинное включение Крайнего Севера в систему мировой
экономики должно строиться не на колониальной эксплуатации его ресурсов, а на признании
равноправия и равноценности (экономической, идеологической, культурной) индустриальных и
аборигенных форм природопользования. Только продуманное сочетание интересов жителей
Севера и экономических потребностей общества в целом может привести к выработке новых
концепций рационального, долгосрочного использования местных ресурсов.
Во многих районах Американской и Канадской Арктики идея высокой ценности аборигенных
(местных) форм природопользования уже утвердилась в общественном и экономическом мышле-
нии. Она победила в трудной политической борьбе, которую вели организации коренных жителей
Севера за свои права, за сохранение традиционных способов хозяйствования на земле своих пред-
ков. В законодательства США, Канады, Гренландии, скандинавских стран уже внесены
специальные статьи, закрепляющие права коренного населения на свои территории и
использование их ресурсов, оговорены условия выплаты крупных компенсаций за отчужденные
промысловые угодья.
Опираясь на эти права, ассоциации коренных жителей смогли заставить промышленные компании
вести более рациональную и экологически грамотную эксплуатацию минерального сырья,
* См. подробнее: Богословская и др., 1988; Оборотова, 1988; сборник «Рациональное природопользование на Командорских
островах» (1987) и некоторые другие публикации.
проводить очистку (рекультивацию) северных земель от техногенного загрязнения. Более того,
удалось заблокировать ряд крупных промышленных проектов, губительных для северных
экосистем. Так были отменены: строительство плотины и электростанции на реке Юкон (близкий
аналог нашей Туруханской ГЭС), программа «мирных» ядерных взрывов на севере Аляски
(проект «Колесница» — см. главу 1), проект танкерной перевозки нефти через Берингов пролив и
|
|
|
