Диоген лаэртский о Зеноне из Кития 1 глава

VII (1) Зенон, сын Мнасея (или Демея), из Кития, что на Кипре, греческом городе с финикийскими поселенцами. У него была кривая шея (говорит Ти­мофей Афинский в «Жизнеописаниях»), а сам он, по спидстельстиу Аполлония Тирского, был худой, доиолыю высокий, со смуглом кожей (за что его и проминали «египетской лояой», как сообщает Хри­сипп в 1 книге «Послоииц»), с толстыми ногами, нес­кладный и слабосильный — оттого-то, как говорит Персей в «Застольных записках*, обычно он не при­нимал приглашений к обеду. Зато, говорят, ему до­ставляло удовольствие есть зеленые фиги и загорать на солнце.

(2) Учителем его,... был Кратет, а потом, говорят, он учился по десять лет у Стильпона и у Ксенократа (по сло­вам Тимократа в «Дионе»), а также у Полемона. По рас­сказам Гекатона и Аполлония Тирского (в его I книге «О Зеноне»), он обратился к оракулу с вопросом, как ему жить наилучшим образом, и Бог ответил: «Взять пример с покойников»; Зенон понял, что это значит, и стал чи­тать древних писателей.

(3) К Кратету попал он следующим образом. Он плыл из Финикии в Пирей с грузом пурпура и потер­пел кораблекрушение. Добравшись до Афин, — а бы­ло ему уже тридцать лет — он пришел в книжную лав­ку и, читая там II книгу Ксенофонтовых «Воспомина­ний о Сократе», пришел в такой восторг, что спросил, где можно найти подобных людей? В это са­мое время мимо лавки проходил Кратет; продавец показал на него и сказал: «Вот за ним и ступай!» С тех пор он и стал учеником Кратета. Но при всей своей

приверженности к философии он был слишком скромен для кинического бесстыдства. Поэтому Кра-тет, чтобы исцелить его от такого недостатка, дал ему однажды нести через Керамик горшок чечевичной похлебки; а увидев, что Зенон смущается и старается держать ее незаметно, разбил горшок у него в руках своим посохом — похлебка потекла у Зенона по но­гам, он бросился бежать, а Кратет крикнул: «Что ж ты бежишь, финикийчик? Ведь ничего страшного с то­бой не случилось!»

(4) Итак, некоторое время oi i учился у Кратета; тог­да он и написал свое «Государство», и кое-кто шугил, будто оно написано на собачьем хвосте. Кроме «Госу­дарства» он написал следующие сочинения: «О жиз­ни, согласной с природою», «О порыве или человече­ской природе», «О страстях», «Об обязанностях», «О законе», «Об эллинском воспитании», «О зрении», «О цельном», «О знаках», «Пифагорейские вопросы», «Всеобщие вопросы», «О словах», «Гомеровские во­просы» в 5 книгах, «О чтении поэзии». Кроме того, ему принадлежат: «Учебник», «Решения», «Опроверже­ния» в 2 книгах, «Воспоминания о Кратете», «Этика». Таковы его сочинения.

(5) Однако в конце концов он покинул Кратета и в течение двадцати лет учился у двух других выше­названных наставников; оттого, говорят, он и заяв­лял: «Вот каким счастливым плаванием обернулось для меня кораблекрушение!» Впрочем, некоторые пишут, что это было сказано еще при Кратете. А дру­гие рассказывают, что он жил в Афинах, когда услы­шал о крушении своего корабля, и сказал: «Как хоро­шо, что Удача сама толкает нас в философию!» Нако­нец, третьи утверждают, будто он успел распродать свой груз в Афинах и лишь потом обратился к фило­софии.

Рассуждения свои он излагал, прохаживаясь взад и вперед по Расписной Стое (собственно, она назы­вается Писианактовой, но по фрескам Полиглота получила название Расписной), потому что искал места малопосещаемого; а именно здесь при Трид­цати тиранах было погублено почти 1400 граждан.

Сюда стали приходить люди послушать его и за это были прозваны «стоиками», равно как и его ученики; а до этого они назывались «зеноновцами», как о том свидетельствует и Эпикур в своих письмах. Стоика­ми же раньше называли стихотворцев, препровож­давших свое время в Стое (как сообщает Эратосфен в VIII книге «О древней комедии»), — от них-то и по­шло это слово в широкий ход.

(6) Афиняне оказывали Зенону великий почет: они даже вручили ему ключ от городских стен и удостои­ли его золотого венка и медной статуи. То же самое сделали и его соотечественники: статую Зенона они почитали украшением своего города. Так же горди­лись им и те китайцы, что жили в Сидоне. Сам Анти­гон выражал ему благосклонность и не раз его слу­шал, когда бывал п Афинах. Он даже приглашал фило­софа приехать к ссПс, тот < ггкхшлся, но послал к нему одного из своих близких — 11ерсея, сына Деметрия, родом из Китая, расцвет которого приходится на 130-ю олимпиаду, когда Зенон был уже стариком. Вот каково было письмо Антигона (приводимое Аполло­нием Тирским в сочинении о Зеноне):

(7) «Царь Антигон философу Зенону шлет привет. Удачею и славою, как мне думается, я выше тебя, но разумом и воспитанием ниже, равно как и тем совер­шенным счастьем, какое ты имеешь в обладании. От­того и рассудил я предложить тебе приехать ко мне, полагая, что ты не откажешь мне в моей просьбе. По­старайся же так или иначе быть при мне — ты ведь понимаешь, что будешь наставником не для меня од­ного, а для всех македонян, вместе взятых. Кто настав­ляет царя Македонии и ведет его по пути к добродете­ли, тот заведомо и всех его подданных будет готовить к тому, чтобы стать хорошими людьми. Ибо каков правитель, таковы обычно становятся должным обра­зом и подданные».

Зенон отвечал ему таю

(8) «Царю Антигону Зенон шлет привет. Мне до­рога твоя любовь к знанию, поскольку ты отдаешь предпочтение воспитанию истинному и благопо-лезному, а не пошлому и развращающему нравы. Кто

обращается к философии, отступясь от хваленого наслаждения, в котором иные юноши размягчают свои души, в том заведомо жива не только врожден­ная, но и добровольная наклонность к благородству. А когда врожденное благородство в должной мере окрепнет от упражнения и от нелицеприятного по­учения, то ему уже нетрудно прийти к овладению со­вершенной добродетелью. Однако тело мое сковано старческою немощью, ибо мне уже восемьдесят лет; и потому быть при тебе не под силу мне, а посылаю я к тебе некоторых из моих товарищей по занятиям: душевной силой они не ниже меня, телесной же много меня выше; приблизь их, и ты не отстанешь от достигающих совершенного счастья». И он послал к Антигону Персея и Филонида Фиванского; о том, что они живут у царя, упоминает и Эпикур в письме к брату Аристобулу.

(10) Я счел уместным приложить здесь также и постановление афинян о Зеноне. Вот оно:

«В архонтство Арренида, в 5-ю пританию филы Акамантиды, в 21-й день месяца мемактериона и в 23-й день притании, в общем народном собрании председатель Гиппон, сын Кратистотеля из Ксипетея, с товарищами по председательству поставил на голо­сование вопрос, а слово держал Фрасон, сын Фрасона изАпакси:

(11) "11оскольку Зенон Китайский, сын Мнасея, провел в этом городе много лет и, занимаясь фило­софией, показал себя достойнейшим человеком во всех отношениях, призывал к добродетели и здраво­мыслию тех молодых людей, которые сходились к нему для поучения, обращал их ко всему наилуч­шему и в собственной жизни являл для всех пример согласия с учением, которое проповедовал, — по­стольку народ почел за благо Зенону Китайскому, сыну Мнасея, воздать хвалу и законным чином увен­чать его золотым венком за добродетель и здраво­мыслие; а гробницу его поставить на Керамике за народный счет. И для изготовления венка и устрое­ния гробницы избрать народу пятерых лиц из числа афинян, а государственному делопроизводителю за-

писать это постановление на двух каменных стол­бах, из которых один должно поставить в Академии, другой — в Ликее, а расходы на те столбы выделить заведующему казною, чтобы все знали, что афин­ский народ умеет чтить достойных мужей и при жизни, и после смерти. На устроение гробницы из­браны голосованием: Фрасон из Анакеи, Филокл из Пирея, Федр из Анафлиста, Медонт из Ахарн, Микиф из Сипалета, [Дион из Пеании]"». Таково это поста­новление.

(12) Антигон Каристский сообщает, что Зенон никогда не отрекался от того, что он из Кития. Так, когда он был одним из вкладчиков на восстановле­ние бани и на столбе было написано имя: «Зенон, фи­лософ», он потребовал добавить: «Из Кития».

(13) Для своей глиняной бутылочки он сделал полую крышку, положил туда деньги и всюду с ни­ми ходил, чтобы иметь под рукой все для нужд сво­его учителя Кратста. Было у него, по рассказам, когда он приехал в Элладу, более тысячи талантов, и он отдавал их в рост корабельщикам. Ел он ломтики хлеба, мед и самую малость вина с хорошим арома­том. С мальчиками он имел дело редко, а с девка­ми — раз или два, только чтобы не прослыть женоне­навистником; а когда Персей, с которым он жил в од­ном доме, пригласил однажды для него хорошенькую флейтистку, то Зенон, не замедлив, препроводил ее к самому Персею. В обхождении, говорят, был он очень хорош, так что Антигон часто приглашал его на гулянья, а однажды он даже сопровождал царя на попойку к кифареду Лристоклу, однако быстро скрылся.

(14) Многолюдства, говорят, он все же избегал и даже на скамье сидел с краю, чтобы не иметь сосе­дей хотя бы с одной стороны. На прогулках его со­провождали два-три человека, не более. Иной раз он даже собирал медяки с окружающих, чтобы они не толпились вокруг хотя бы из скупости (так говорит Клеанф в книге «О деньгах»). А однажды, когда его обступило много народу, он показал им на деревян­ную ограду алтаря, что вверху Стой, и сказал: «Когда-

то он стоял здесь на середине, но мешал ходить, и его отодвинули; вот так же, если вы уберетесь отсюда, то нам будет свободнее».

(15) Демохар, сын Лахета, сказал однажды, привет­ствуя его: «Стоит тебе сказать или написать Антигону, чего тебе надобно, и он тотчас все тебе даст!» Выслу­шав это, Зенон перестал с ним разговаривать. А когда;3енон умер, Антигон, говорят, сказал: «Какого я ли­шился зрителя!» Тогда-то он и поручил Фрасону про­сить афинян пожаловать Зспопа гробницей на Кера­мике. Однажды его спросили, чем он восхищается в Зеноне; он ответил: «Тем, что, сколько он ни получал от меня дорогих подарков, я ни разу не видел его ни надменным, ни униженным».

Он отличался наклонностью к исследованиям и к тонкости во всяком рассуждении. Поэтому и Ти-мон пишет о нем в «Силлах»:

Я увидал, финикиянку старую в темной гордыне: Было ей мало всего; но корзинка ее прохудилась, А ведь и так в ней было не больше ума, чем в трещотке.

(16) Он любил ученые споры с диалектиком Фи­лоном, своим товарищем по занятиям; и, будучи мо­ложе Филона, благоговел и перед ним, и перед их на­ставником Диодором. Были вокруг него и настоя­щие оборванцы, как пишет и Тимон:

i

i. Целую тучу согнал, мужиков, которые были > Самые нищие, самые глупые между сограждан. '••-

Сам он был мрачен и едок, с напряженным ли­цом. Жил он просто и не по-эллински скупо под предлогом бережливости.

(17) Осмеивая кого-нибудь, он делал это незамет­но и не с маху, а словно издали. Таковы его слова об одном щеголе, который с осторожностью переби­рался через какой-то ручей: «Как же ему не сторо­ниться грязи? ведь в ней не видать своего отраже­ния!» Один киник попросил у Зенона масла в пузы­рек, потому что свое у него кончилось; Зенон ничего

ему не дал, а когда тот пошел прочь, то крикнул вслед: «Скажи-ка теперь, кто из нас бесстыднее?» Влюбленный в Хремонида, он сидел рядом с ним и с Клеанфом и вдруг встал; Клеанф удивился, а Зе­нон сказал: «Я слышал от лучших врачей, что при воспалении самое хорошее средство — покой». На одной пирушке пониже его за столом лежали двое, и лежавший выше ткнул ногой лежавшего ниже; тог­да Зенон сам пнул его коленом, а когда тот обернул­ся, то сказал: «А каково, по-твоему, было от тебя со­седу?»

(18) Одному любителю мальчиков он сказал: «Как школьные учителя выживают из ума оттого, что веч­но возятся с мальчишками, точно так же и ваша по­рода!» Речи отделанные и безошибочные он сравни­вал с александрийскими сребрениками: они хороши с виду и отчеканены, как настоящая монета, но цена их от этого не выше. А речи противоположного свойства похожи на аттические тетрадрахмы: грубо рубленные и с погрешностями в языке, они все же подчас более весомы, чем самые тонковыведенные. Ученик его Аристон вел длинные рассуждения, но были они бездарны, а порой нахальны и опро­метчивы; Зенон сказал: «Не иначе как твой отец за­чал тебя спьяна!» — и прозвал его болтуном, потому что сам всегда был немногословен.

(19) Один обжора, имевший обыкновение ниче­го не оставлять соседям по столу, подал гостям боль­шую рыбу; Зенон ухватил ее, словно собираясь съесть целиком, а когда тот уставился на него, отве­тил: «Если ты моего обжорства за одним обедом стерпеть не можешь, то как же другие твое терпят каждый день?» Один мальчик домогался ответа на какой-то вопрос слишком напористо для своего воз­раста; Зенон подвел его к зеркалу, велел посмотреть на себя и спросил, к лицу ли при таком виде такие вопросы.

(20) Кто-то заявлял, что по большей части не со­гласен с Антисфеном; Зенон прочитал ему софок-ловскую притчу и спросил; может быть, все-таки в Антисфене есть и хорошее? «Не знаю», — сказал

тот. «И тебе не стыдно, — возразил Зенон, — выхва­тывать и запоминать, что у него есть плохого, и обхо­дить с пренебрежением, что у него есть хорошего?» Кто-то сказал, что речи философов, на его взгляд, слишком коротки. «Ты прав, — ответил Зенон, — у них даже слова были бы короче, будь это возмож­но». Кто-то пожаловался, что Полемон говорит не то, что обещал; Зенон спросил: «А разве одно друго­го не стоит?»

Для спора, гонорил он, нужно иметь голос и силу не меньше, чем у актера, однако понапрасну рот не разевать — это делают только те, кто болтает много, но без толку. Кто умеет хорошо говорить, утверждал он, тот не будет давать слушателю передышку, что­бы полюбоваться, словно хороший ремесленник: наоборот, слушатель должен быть так захвачен ре­чью, чтобы ему и на раздумье времени не требо­валось.

(21) Одному много болтавшему юнцу он сказал: «У тебя уши утекли на язык». Одному красавцу, рас­суждавшему, что любовь-де мудрецу не пристала, он сказал: «Для вас, красавцев, ничего хуже и быть не может». Даже большинство мудрецов, по его словам, сплошь и рядом оказываются немудрыми, потому что не разбираются в своих случайных мелочах. И он любил расскиаывать, как флейтист Кафисий, увидев, что один его ученик силится играть погром­че, стукнул его и сказал: «Не в силе добро, а в добре сила!»

(22) Один юноша вел слишком дерзкие разговоры; Зенон ему сказал: «Ну, мальчик, не скажу я тебе того, что думаю!» К нему льнул один родосец, отличавший­ся красотою и богатством, а более ничем; чтобы отде­латься от него, Зенон сперва посадил его на пыльную скамью, чтобы он запачкал одежду, а потом отвел ему место среди нищих, чтобы он терся об их лохмотья; и наконец юноша сбежал. «Ничего нет неприличнее гордыни, — говорил Зенон, — а в молодых людях осо­бенно». Не надо обременять память звуками и слова­ми, а надо стараться расположить свой ум к извлече­нию пользы и не думать, будто это какое-то уже сва-

ренное и поданное угощение. Он говорил, что моло­дые люди должны знать порядок и в походке, и в об­лике, и в одежде; и он часто напоминал стихи Еврипи-да о Капанее:

Он был богат, но не

Нимало не тщеславней, чем бедняк.

I;.tt'i

(23) Чтобы овладеть науками, говорил он, самое не­желательное — это самомнение, а самое надобное — это время. На вопрос, что такое друг, он ответил: «Вто­рой я».

(24) Однажды он порол раба за кражу. «Мне суж­дено было украсть!» — сказал ему раб. «И суждено бы­ло быть битым», — ответил Зенон. Красоту он назы­вал цветом целомудрия (а иные говорят, что, напро­тив, целомудрие — цветок красоты). Как-то раз он увидел чьего-то знакомого раба всего в синяках; «Ви­жу следы твоего нрава!» — сказал он ему. Кто-то на­терся душистым маслом; Зенон спросил: «Or кого это так запахло женщш юй?» Дио! шсий 11срсбежчик спро­сил, почему Зенон ему одному не делает замечаний. «Потому что я тебе не доверяю», — отвечал Зенон. Мальчишке-болтуну он сказал: «У нас для того два уха и один рот, чтобы мы больше слушали и меньше го­ворили». Однажды на попойке он лежал и молчал; его стали спрашивать, в чем дело, а он ответил: «Передай­те царю, что среди вас был один человек, умеющий молчать», потому что спрашивавшие были посланы от Птолемея и хотели узнать, что передать от Зенона царю. Его спросили, как он чувствует себя, когда его бранят; он сказал: «Как посол, когда его отсылают без ответа».

Аполлоний Тирский рассказывает, что однажды Кратет схватил его за плащ, чтобы оттащить от Стиль-пона. «Нет, Кратет, философов мало хватать за уши: убеди и уведи! — сказал ему Зенон. — А если ты отта­щишь меня силой, то телом я буду с тобой, а душой со Стильпоном».

(25) Гиппобот сообщает, что водился он и с Дио-дором, усердно занимаясь с ним диалектикой, и сде-

лал в ней большие успехи, но был так далек от тще­славия, что пошел в ученье к Полемону, и тот, гово­рят, сказал ему: «Вижу, Зенон, ты прокрался ко мне через черный ход, чтобы выкрасть наше учение и ра­зодеть его по-финикийски!» А когда один диалектик ': показал ему семь диалектических приемов для со-' физма «Жнец», он спросил, сколько тот за них хочет, и, услышав: «Сто драхм», заплатил двести; такова была в нем страсть к знаниям.

Он первый, говорят, дал название понятию «над­лежащее» и написал об этом книгу. Он же переписал стихи Гесиода следующим образом:

^;;^f Тот наилучший меж всеми, кто доброму верит совету; Также хорош тот, кто сам умеет умом пораскинуть.

(26) В самом деле, говорил он: кто умеет хорошо выслушать совет и воспользоваться им, более досто­ин похвалы, чем тот, кто все соображает сам: послед­ний хорош только пониманием, а первый, умеющий слушать, — еще и поведением.

На вопрос, почему он такой суровый, а за попой­кой распускается, он ответил: «Волчьи бобы тоже горькие, а как размокнут, становятся сладкими». Действительно, на таких пирушках он давал себе нолю, что подтверждает и Гскатоп во II книге «Изре­чений». Лучше, чтобы заплетались ноги, чем язык, говорил он. Добро — не мелочь, а достигается по мелочам. (Впрочем, другие приписывают эти слова Сократу.)

(27) Был он закален и неприхотлив, пищу ел сы­рую, а плащ носил тонкий. За это и сказано о нем:

Ни ледяная зима, ни льющийся дождь бесконечный Не укрощают его, ни зной, ни жало болезней, ~ Ни многолюдные праздники духа его не расслабят; * Ночью и днем прилежит он душой к обретению знанья.

И даже комические поэты, сами того не замечая,-в своих насмешках произносят ему похвалу. Так, Фи­лемон говорит в драме «Философы»:

I f Сухая смоква, корка да глоток воды'ф&ЦМащщк. -Щ ¥

5; Вот философия его новейшая; '•мЖвЗР'ЗШС

г И мчат ученики учиться голоду.:ГГШЯЙЙ(ЙЙ«

> Впрочем, другие приписывают эти стихи Поси-диппу. К этому времени Зенон почти вошел уже в по-евовицу — о нем говорилось:

Философа Зенона быть воздержнее.

•.* -мое

Во всяком случае у Посидиппа в «Перевезенцах» сказано:

...десять дней, казалося,

Он самого Зенона был воздержнее.

7 (28) И в самом деле, oi i всех превосходил и этой доб­родетелью, и достоинством, и, право же, счастьем: ведь прожил он 98 лет и умер безболезненно, в полном здоро­вье. Правда, Персей в «Уроках этики* пишет, будто умер он в 72 года, а в Афины приехал 22 лег, но Аполло! шй го­ворит, что только во главе школы oi i стоял 58 лет. •(> ще Умер он таю уходя с занятий, он споткнулся и слон-мал себе палец; тут же, постучав рукой оземь, он скаэЖ строчку из «Ниобы»: ъщ.

«Ш Иду, иду я: зачем зовешь? —;дф;<?

(29) и умер на месте, задержав дыхание. Афиняне погребли его на Керамике и почтили вышеприве­денными постановлениями, подтвердив этим его добродетель.

ФИЛОСОФИЯ И ЕЕ ЧАСТИ

- ДиогенЛаэргпский VII. (39) Стоики делят филосо­фию на три части: физику, этику и логику. Такое де-

ление первый принял Зенон из Кития в сочинении о разуме, затем Хрисипп в первой книге о разуме и в первой книге о явлениях природы, а также Апол-лодор и Силл в первой книге «Введений в учения», Ев-дром в «Первоосновах этики», Диоген Вавилонский и Посидоний. Эти части Аполлодор называет места­ми, Хрисипп и Евдром — видами, а другие — родами. (40) Они сравнивают философию с живым сущест­вом: кости и нервы — это логика, мясо — этика, ду­ша — физика. Или же сравнивают с яйцом: наруж­ное — это логика, следующее за ним — этика, а нахо­дящееся в самой середине — физика. Сравнивают и с плодородным полем: его ограда — это логика, плод — этика, почва или деревья — физика. Прибега­ют к сравнению с городом, хорошо укрепленным и разумно управляемым. Некоторые из них говорят, что ни одна часть не отделена от другой, что все они связаны между собой и поэтому рассматриваются все вместе. Другие же ставят логику на первое место, физику — на второе, этику — на третье. Так поступает Зенон в книге о разуме, а также Хрисипп, Архедем и Евдем. (41) Зато Диоген из Птолемаиды начинает с этики. Аполлодор же ставит этику на втором месте; Панетий и Посидоний начинают с физики, как гово­рит ученик Посидш шн Фапий и первой книге об уче­ниях I (осидонии. Клсанф же различает шесть частей философии: диалектику, риторику, этику, политику, физику и учение о богах.

I. ЛОГИКА А. Теория познания

Аэцип IV 12,1 —5 (Арнич II, № 54). Чем различают­ся между собой представление и представляемое, во­ображение и воображаемое? Хрисипп говорит, что эти четыре [термина] следует различать. Представле­ние — это впечатление, рождающееся в душе и выра­жающее в себе то, что его произвело. Например, ког­да мы глазами видим белое, — это впечатление, рож-

дающееся в душе благодаря видению. Исходя из это­го впечатления, мы можем сказать, что оно имеет своим основанием белое, которое воздействовало на нас. Подобное [происходит], когда [впечатление вы­звано] осязанием или обонянием. Phantasia происхо­дит от phos. В самом деле, подобно тому как свет за­ставляет видеть себя самого и то, что он окружает, так и представление заставляет видеть себя само и то, что его произвело.

Представляемое — это то, что вызывает представ­ление, как, например, белое или холодное, и вообще все, что может воздействовать на душу, есть пред­ставляемое.

Воображение — это призрак, впечатление, возни­кающее в душе, но без представляемого, как, напри­мер, если бы кто-нибудь боролся с тенью и пусто­той; представление имеет споим основанием пред­ставляемое, воображение пет.

Воображаемое — это то, к чему мы влечемся в тщетном движении воображения; это то, что про­исходит у душевнобольных и одержимых.

Диоген Лаэртский VII. (50) Существует различие между представлением и воображаемым; воображае­мое — это видимость мысли, как это бывает в снови­дениях, а представление — это отпечаток на душе, то есть изменение, как это показывает Хрисипп в двенадцатой книге о душе. В то же время нельзя этот отпечаток считать следом от перстня с печатью: ведь не может много следов в одно и то же время воз­никнуть на одном и том же месте. Под представлени­ем понимается отпечаток, след и знак от существую­щего, который не может возникать от несуществую­щего. (51) По мнению стоиков, одни представления чувственные, другие нет. Чувственные те, что вос­принимаются одним или несколькими органами чувств, нечувственные те, что постигаются мышле­нием, например бестелесное и все прочее, постигае­мое только разумом. Чувственные представления возникают от существующего, и им сопутствует на­ше согласие и одобрение. Имеются и мнимые пред­ставления, как будто возникающие от существую-

щих вещей. Далее, одни представления разумные, другие неразумные: разумные присущи разумным существам, неразумные — лишенным разума. Пред­ставления разумные — это мысли, а неразумные еще не получили названия. Кроме того, одни связаны со знанием дела, другие нет, поэтому мысленный образ рассматривается по-разному человеком сведущим и несведущим.

Диоген Лаэртский VII. (45) Представление — это отпечаток на душе, а название взято от следов, полу­чаемых на воске от печатки перстня. (46) Среди представлений одни постигающие, другие непости­гающие.

Цицерон Acad. prior. II145- Никто, кроме мудреца, ничего не знает. И это Зенон разъяснял жестом: по­казав свою правую руку с вытянутыми пальцами, он говорил: «Вот образ»; затем, немного согнув пальцы, заявлял: «Вот согласие»; наконец, полностью сжав пальцы в кулак, он восклицал: «А это постижение». На основании такого уподобления он дал этому яв­лению не употреблявшееся ранее название katalep-sis. Затем он протягивал левую руку и, сильно сжимая ею кулак, говорил, что это знание, которым никто, кроме мудреца, не обладает. Но [даже сами] стоики обыкновенно не говорят, кто мудрец или кто был та-коным.

ДиогенЛаэртский VII48—49- Вот что говорит Диокл из Магнесии в своем «Обзоре философов»: «Стоикам угодно придавать главное значение учению о представ­лении и ощущении, так как мерило, при помощи кото­рого познается истинность вещей, есть по роду своему представление и так как учение о признании, постиже­нии и мышлении, предшествующих всему другому, не возникает без представления. Действительно, снача­ла появляется представление, затем мышление, способ­ное выражать то, что вызвано представлением, и пере­давать его речью».

ДиогенЛаэртский VII54- Стоики говорят, что ме­рилом истинности бывает постигающее представ­ление, то есть исходящее от существующего, как об этом говорит Хрисипп в двенадцатой книге о явле-

' ииях природы, а также Антипатр и Аполлодор. Боэт допускает больше мерил: ум, ощущение, стремление и знание. Но Хрисипп, не соглашаясь с ним, в первой книге о разуме говорит, что мерилами служат ощу­щение и предвосхищение. А предвосхищение — это прирожденное понимание общего. Другие же из бо-

•лее ранних стоиков считают мерилом верное рас­суждение, как это делает Посидоний в книге о ме­риле.

Диоген Лаэртский VII52. По мнению стоиков, ощущение — это пневма, которая исходит от управ­ляющей силы [души] и простирается на чувства, ^ также постижение с помощью чувств и устройство органов чувств, коего некоторым людям недостает. Действие органов чувств стоики называют ощуще­нием. По их мнению, постижение происходит или через ощущение, как, например, [постижение] бело­го и черного, шероховатого и гладкого, или посред-

•сгвом разума, как, например, [постижение] того, что выведено на основании доказательства, например что боги существуют и что они осуществляют про­видение.

Псевдоплутарх deplac.phil. IV4. Стоики говорят,

что душа состоит из восьми частей: пять чувств — зре-

1-ние, слух, обоняние, вкус, осязание; шестая часть —

• голос; седьмая — воспроизводительная часть; вось­мая — управляющая, которая распоряжается всеми остальными и пользуется своими орудиями, как ось­миног щупальцами.

Б. Диалектика

ДиогенЛаэртский VII. (41). Что касается логики, «•то некоторые говорят, что она подразделяется на ''• два предмета: риторику и диалектику. Одни присо­вокупляют способ определения и то, что касается правил и мерил, другие исключают учение об опре­делениях. (42)...Риторику они считают умением хо­рошо говорить, излагая что-то, а диалектику — уме-'-нием правильно вести беседу, ставя вопросы и давая I -ответы. Поэтому ее определяют также как знание ис-

тинного и ложного и того, что не есть ни то, ни дру­гое. Самое риторику они делят на три части: совеща­тельную, судебную и торжественную. (43) К ней от­носится нахождение [доводов], способ выражения, расположение [слов] и способ произнесения. Сама риторическая речь состоит из вступления, изложе­ния, возражения [противнику] и заключительной ча­сти. Диалектика делится на части, из которых одна касается смысла, другая — словесного выражения... (45) Они говорят, что учение о силлогизмах очень полезно. В самом деле, силлогизм обладает доказа­тельной силой, что содействует образованию пра­вильных положений, упорядочивает знания, укреп­ляет нашу память. Само же рассуждение состоит из посылок и заключения. Силлогизм — это вытекаю­щее из них умозаключение. Доказательство — это рассуждение, делающее вывод о менее понятном че­рез более понятное... (46) Диалектика, говорят они, необходима, она прекрасное качество, охватываю­щее как вид [другие] прекрасные качества: нетороп­ливость, подсказывающую нам, когда следует и когда не следует соглашаться; осмотрительность, содейст­вующую приведению доводов против кажущегося правдоподобным, чтобы не поддаться ему, (47) нео­провержимость — силу к доводах, чтобы не откло­няться от них к противоположному; серьезность — способность приводить представления к правильным суждениям. Само же знание, говорят они, — это вер­ное постижение или надежное средство закрепить представления силой разума. Без диалектического по­знания мудрец не будет безупречным в рассуждении. Ведь именно при помощи диалектики распознают истину и ложь, различают суждение убедительное и суждение сомнительное. Без диалектики невозмож­но ни правильно спрашивать, ни правильно отвечать. (48) Опрометчивость в высказываниях распростра­няется на существующее, что приводит тех, кто не искушен в представлениях, к непристойному пове­дению и легкомыслию. И нет иного средства у муд­реца, [кроме диалектики], обнаружить остроту сво­его ума, проницательность и умение рассуждать.

Один и тот же человек должен правильно говорить и правильно размышлять, а также рассуждать по по­воду высказанных положений, отвечать на вопросы, и все это свойственно человеку, сведущему в диа­лектике.

⇐ Предыдущая37383940414243444546Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: