Сражение при гастингсе 14 октября 1066 Г.

О сражении при Гастингсе мы имеем очень подробные эпические повествования позднейшего времени, из которых некоторые английские исследователи все еще стараются выжать историческое содержание. Это абсолютно безнадежное дело. Знаменитое описание Фриманом (Freeman) "Сенлакского" сражения (как он называет его, неизвестно почему) является замечательной смесью псевдовоенных

размышлений (он, разумеется, ссылается на мнения офицеров английского генерального штаба) и псевдокритического исследования источников. Как из повествования Геродота о персидских войнах или из повествования Плутарха о сражениях Мария и Суллы, так и в этом случае трудно получить подобным путем исторически достоверное представление. Если же отбросить простое прилаживание фактов и перейти к настоящей критике, то мы сможем получить не только достоверную, но и удостоверенную картину боя. Главным источником является повествование норманнского клирика Вильгельма Пуатьерского, бывшего капелланом герцога Вильгельма и записавшего через несколько лет после сражения свой рассказ на основе сообщения участников. Он весьма пристрастен в пользу своего герцога и приукрашивает события, но ряд других источников позволяет нам проконтролировать его и внушает уверенность в том, что в основных чертах мы можем ему доверять. Историческим источником и документом совершенно особого типа служит Байекский ковер - высокохудожественная вышивка, длиной не меньше 70 ми шириной в S м, - на котором изображены отдельные сцены сражения, поясненные латинскими надписями. Этот ковер несомненно является произведением поколения современников этой битвы.

Норманнскую армию можно исчислять в 7 000 воинов; может быть, немного меньше, но во всяком случае не намного больше.

Англосаксонская армия исчисляется одним норманнским источником в 1 200 000 бойцов. По данным Вильгельма Пуатьерского, она была так велика, что выпила реку, через которую переходила; Roman de Rou довольствуется 400 000 человек. Но другой источник, так же благожелательно настроенный к норманнам (Вильгельм Мальмесберийский), категорически заявляет, что англосаксов было очень немного. И самый ход сражения, как мы увидим дальше, не оставляет никакого сомнения в том, что это правда125. Мы считаем, что армия Гаральда была самое большее такой же, а может быть и меньше, чем норманнская, т.е. от 4 000 до 7 000 воинов.

Главным различием между обеими армиями было то, что английская армия состояла исключительно из пеших, а норманнская - частично из конных воинов. Это обстоятельство настолько наглядно и единодушно вытекает из всех источников, а также из Байекского ковра, что является вполне достоверным. Вследствие этого Гаральд ни в коем случае не мог сражаться с неприятелем на ровной местности; его отряды немедленно были бы рассеяны норманнскими рыцарями126. Король Гаральд выбрал поэтому место на широком холме, прикрывавшем его довольно густо построенную армию. Это место имело еще то особое преимущество, что сзади были довольно крутые косогоры, а посредине узкая лощина вела прямо в лес. В случае поражения англосаксы могли спуститься с косогоров и бежать в лес, всадникам же было не так легко следовать за ними.

И в отношении другого оружия - лука, для владения которым наряду с конем требуется профессиональный навык и ловкость, норманны превосходили англосаксов. На Байекском ковре, опять-таки в соответствии с повествованиями, изображено, как норманны выпускают целый град стрел, в то время как на другой стороне виден только один единственный лучник. Наряду с пешими воинами, так же хорошо, как и норманны, вооруженными различным оружием - копьями, мечами и особенно секирами - с составлявшими основное ядро армии Гаральда, мы находим и легко вооруженных, частью со щитами, частью без них, с метательными копьями, булавами и т.п.

Понятно, что это не является крестьянским ополчением (которое выставлялось бы наряду с дружинниками и тэнами); такое ополчение было бы почти беззащитным против норманнских лучников и всадников и тотчас же обратилось бы в бегство. Этих легко вооруженных англосаксов мы представляем себе в качестве оруженосцев и кнехтов подлинных воинов, рассеянных среди них, причем вначале они, быть может, также пробегают некоторое расстояние и мечут свои стрелы, но затем при приближении противника отходят за линию подлинных воинов.

Норманны наступали на холм широким фронтом, имея все три вида войск - конных, пеших и лучников - одних подле других. Лучники выдвинулись несколько вперед, чтобы обстрелять противника. Преимущество их заключалось в численности и в дальнобойности луков, но слабой стороной их позиции было то, что англосаксы стреляли и метали сверху. Затем стали штурмовать холмы конные воины, перемешанные с пешими. Но преимущество позиции англосаксов было так велико, а сила конной атаки настолько ослаблялась склонами, что обороняющиеся отбили эту атаку. Часть норманнов была сбита с холма, часть же, не будучи в состоянии пробиться, повернула назад, для того чтобы, как это практиковалось при подобных конных боях, возобновить атаку через некоторое время. Некоторые норманны отступили, быть может, потому, что рассчитывали увлечь за собой, таким образом, противника, с тем, чтобы дать бой на более благоприятном месте внизу, в долине. При таких подъемах и спусках норманнские лучники имели возможность время от времени применять свое оружие, - и, наконец, норманны одержали верх. Сила англосаксов заключалась только в обороне, но одной лишь обороной нельзя выиграть сражения. Оборона есть нечто чисто отрицательное, победа же - нечто положительное. Только та оборона может привести к победе, которая в нужный момент переходит в наступление (исключения из этого правила чрезвычайно редки). В этом мы убедились на примере первого исторически удостоверенного сражения при Марафоне. В этом сражении афиняне, также не будучи в состоянии встретиться с врагом на открытой равнине, заняли оборонительное положение, а в подходящий момент Мильтиад повел их отсюда в наступление. Гаральд не был в состоянии предпринять нечто подобное. Его дружинники и тэны были храбрыми воинами (в отдельных случаях, может быть, более храбрыми, чем некогда афинские горожане и крестьяне), но они не составляли фаланги, не составляли тактической единицы, обученной производить по команде согласованные движения. Отдельные англосаксонские воины или небольшие кучки их, следуя естественному инстинкту, устремились кое-где вслед отступавшему врагу. Но этим они ничего достичь не могли: норманнская армия в целом не обратилась из-за этого в бегство, а отдельные выдвинувшиеся вперед англосаксы были в долине смяты конницей. Возможно, Гаральд хотел, чтобы его воины вообще не покидали своей позиции на холме. Однако, этого трудно была добиться. Да и в положительном случае этим все равно не спасли бы положения, ибо отбрасываемые назад и не преследуемые неприятелем норманны, будучи воинственным народом, снова собирались, и, так или иначе, но должен был наступить момент, когда в каком-нибудь месте англосаксонского фронта получилось бы расстройство, причем удалось бы нанести удар, а некоторое число конных ворвалось бы на холм, и англосаксы были бы разбиты. Ведь естественное превосходство норманнских конных воинов могло только временно и не во всех случаях уравновешиваться преимуществом местоположения англосаксов. Там превосходство было живой постоянно возобновлявшейся силой, здесь же имелось преимущество места - преимущество механическое, внешнее, которое твердая воля наступавшего в конечном счете должна была преодолеть.

Сообщения не оставляют никакого сомнения в том, что бой был продолжительным и упорным. Это доказывает, что англосаксонская армия состояла не из крестьян, так как эти последние или подавили бы врага своею численностью, или же тотчас обратились бы в бегство. Большая часть англосаксонской армии все же осталась на поле битвы, продолжая мужественно сражаться, - в том числе сам король Гаральд и оба его брата. Смерть Гаральда свидетельствует о воинственном духе и высоком понятии о военной чести, не превзойденных врагом, превосходство же противника состояло в профессиональном навыке, бое на коне, луке и, наконец, численности.

Изучение же военных действий со стратегической точки зрения окончательно убеждает нас, что англосаксонское войско было не крестьянским ополчением, а военным сословием, отличавшимся от норманнского только недостаточной практикой и недостаточной численностью.

Когда Вильгельм высадился в Певенсейской бухте (28 сентября), Гаральд еще не был на месте, а находился на севере, где отражал набег викингов, предводительствуемых его собственным братом Тости (Tostig). Хотя расстояние от места высадки Вильгельма до Лондона было не более 4-5 переходов (12 миль по воздушной линии), Гаральд вернулся в свою столицу из похода на север только на десятый день после высадки норманнов (7 или 8 октября). Таким образом, Вильгельм мог бы использовать это время для какого-либо большого дела, - может быть, даже для овладения Лондоном. До нас не дошло, почему он не сделал этого, но можно, пожалуй, предполагать, что он опасался, как бы при занятии большого города его довольно непокорные войска не вышли из повиновения и как бы на поле сражения, в конце концов неизбежного, не оказались отсутствующие. К тому же он хотел держать себя не как завоеватель и обращаться со страной не как с враждебной, а в качестве кандидата на престол, предлагающего себя для избрания. Оставшись же - по этим или подобным причинам - на берегу, герцог предоставил стратегическую инициативу своему противнику. Вместо того, чтобы продолжать наступление, так хорошо начавшееся беспрепятственной высадкой, Вильгельм оставался на берегу недалеко от Гастингса почти неподвижным и этим дал Гаральду время для военных приготовлений.

Правда, наши источники сообщают, что Вильгельм приказал опустошить окрестности, чтобы вынудить этим враждебного короля к сражению, - однако, это могло быть только плодом воображения толпы или хроникеров, а не герцога: страдания маленькой области, которую могли опустошить норманны, никак не могли спровоцировать короля англосаксов на преждевременное сражение. Если бы Вильгельм этого желал, он должен был бы продвинуться вперед и угрожать Лондону. Опустошения же противоречили основному политическому смыслу похода - кандидатуре на выборах, и, надо полагать, были совершены даже не по герцогскому приказу, а являлись обычными преступлениями реквизировавших и мародерствовавших солдат. Стратегического значения они никак не могли иметь. Итак, Вильгельм предоставил противнику инициативу и, тем самым, время для накопления сил и завершения своих военных приготовлений. Это тем заметнее бросается в глаза и тем значительнее, что норманны не могли выдержать бесконечного похода. Из-за долгого ожидания попутного ветра Вильгельм уже в своей стране испытывал продовольственные затруднения. Может быть, теперь он оставался на самом берегу моря для того, чтобы легче было подвезти жизненные припасы; и все же в отношении такого большого войска это имело свои пределы. Насколько важен был продовольственный вопрос, можно усмотреть из того, что на Байекском ковре изображено, как сразу же после высадки в Гастингсе посылаются конные для добывания провианта.

Образ действия герцога - предоставление после неожиданной высадки противнику времени для снаряжения - был бы совершенно непонятен, если бы он был должен и мог бы предполагать, что это время действительно будет использовано на подобное снаряжение, - другими словами, если бы вопрос шел о всеобщем ополчении. Если даже предположить, что население Англии было чрезвычайно малочисленно, а войска Завоевателя - чрезвычайно многочисленны, то действительное всеобщее ополчение, хотя бы только части острова, доставило бы англосаксам колоссальный перевес над противником. Тот факт, что Вильгельм не принял никаких мер к тому, чтобы быстрым продвижением вперед воспрепятствовать образованию столь крупного войска, является достаточным доказательством, что о таком войске не могло быть и речи, т.е. что англосаксонская организация военного дела находилась в том же состоянии, в каком она была, как мы знаем, у франков при осаде Парижа. Стоит уяснить себе этот момент, и тотчас же станет понятной вся стратегия Завоевателя. Он знал, что Гаральд мог призвать только своих дружинников, а также тэнов, поскольку они вообще были боеспособны и изъявляли согласие последовать призыву.

Здесь снова возникает вопрос: не могла ли подобным образом сформированная англосаксонская армия быть более многочисленной в самый день сражения?

Некоторые источники, особенно Флорентиус Вигорниензис (Florence von Worcester), отчетливо сообщают, что, если бы Гаральд подождал еще хотя бы несколько дней, то он смог бы быть вдвое или втрое сильнее. Я без всякого колебания решительно отвергаю правильность такого сообщения; оно принадлежит к мудрости задним числом, появляющейся после каждого поражения и служащей для побежденных утешением (Флорентиус настроен в пользу англосаксов), поскольку Два крупных северных эрла, которым, очевидно, было в достаточной мере безразлично, кто будет носить корону, Гаральд или Вильгельм, не поддержали англосаксов. Последние безусловно были не в полном сборе. Однако, эти эрлы не пришли бы и при более длительном ожидании. Если же были какие-нибудь другие виды на подкрепление, то, с другой стороны, известна вся трудность продовольствования армии, и легко могло случиться, что в то время как ожидали одних, Другие, потеряв терпение и израсходовав свои запасы, ушли бы снова домой. Во всяком случае нет такого авторитетного свидетельства, которое заставило бы нас приписать англосаксонскому королю, вполне сознававшему, как показывает выбор позиции, свою слабость, совершение колоссальной ошибки, - что он, будучи стратегически полным хозяином положения, начал решительное сражение, не дожидаясь сбора всех своих сил. Правда, на протяжении средневековья нередки примеры, когда рыцарские полководцы в безумной отваге бросались в бой с недостаточными силами, чего они могли избежать; но если даже приписать Гаральду подобный образ мыслей, то в данном случае это не могло явиться причиной, поскольку, как мы видим, англосаксонский король не ринулся необдуманно на врага, а принял бой только на хорошо выбранной оборонительной позиции. Следует, таким образом, полагать, что Гаральд собрал все, что количественно и качественно могло и хотело дать его государство, и затем не замедлил, как мужественный человек, вызвать врага, чтобы в борьбе защитить и спасти корону и страну. Норманн же настолько чувствовал свое превосходство над военными силами англосаксов, которые могли быть собраны, что по указанным причинам ему было не важно, потратит ли Гаральд несколько больше или меньше времени на свое снаряжение.

ЛИТЕРАТУРА И КРИТИКА

Основным специальным исследованием на немецком языке является диссертация Вильгельма Шпаца (Wilhelm Spatz, Die Schlacht bei Hastings, Берлин. 1896 г. - Исторические очерки, издание Э. Эберинга). К ней и отсылаю читателя в отношении всех подробностей.

Описание сражения Эдуарда Фримана (Edward A. Freeman) находится в т. III его "History of the Normann conquest of England". Это описание сейчас же по своем появлении в свет было в самой Англия критически проанализировано и отвергнуто Раундом (I. H. Round). Статья была вновь напечатана в его "Feudal England", Лондон, 1895 г. Затем в "Revue hitorique", т. 65 (1897) имеется статья Раунда по поводу исследования Шпаца; Раунд констатирует, что Шпац, не будучи знаком с его критикой, пришел по всем основным вопросам, особенно в отношении описания Фримана, к тем же выводам, что и он. Раунд полагает только, что в некоторых вопросах Шпац в своей критике зашел слишком далеко. Частично это основано на недоразумении; например, Шпац вовсе не считал, что рыцарские войска были без всякого руководства. Но Шпац категорически не верит в возможность маневра притворного бегства, в то время как Раунд настаивает на этом.

В момент выступления Раунда общественное мнение Англии было преисполнено такой веры в научный авторитет Фримана, что критику, т.е. Раунду, научное превосходство которого сквозит в каждой строке, с большим трудом удалось напечатать свои статьи.

Очень сходно с фриманским описанием сражения, хотя в деталях и расходится, описание ген. Келера (^hler) в первом томе его труда "Entwickelung des Kriegswesens und der Kriegfehrung in der Ritterzeit" (1886 г.). Шпац правильно говорит об этом описании, что трудно удержаться от некоторого головокружения, когда слышишь обо всех искусных маневрах, якобы произведенных норманнами.

Оман (Oman) в своем "Art of war" старается найти среднюю линию между Фриманом и Раундом, но в главных вопросах следует последнему. Однако, поскольку сам Раунд не довел своей критики до конца, Оман дела также вперед не подвинул.

Во многих отношениях будет поучительным сопоставить основные разногласия различных описаний и привести причины, почему описание Фримана неприемлемо.

Фриман воздерживается от определенного указания численности армии. Оман (стр. 155) на основании размеров местности исчисляет англосаксов, примерно, в 2 5000 воинов. Холм, на котором они стояли, имеет в длину, примерно, 1 500 м; если положить на каждого человека по 3 фута, то по фронту могло стоять 1 700-2 000 человек, а так как они производили впечатление очень глубокого построения, то, очевидно, один за другим стояло 10-12 человек. В итоге получается около 25 000 воинов.

По поводу этого расчета нужно возразить, что вовсе не обязательно, чтобы холм был заполнен до самых краев, и что норманнское сообщение о густоте рядов не представляется достоверным. По фронту могло стоять только 1 000 воинов, а в глубину могло быть только 6 человек и даже еще меньше.

По Фриману, Гаральд построил свой фронт в виде палисада с 3 выходами. Келер (стр. 8) описывает этот палисад следующим образом: "Вокруг каждого отряда на определенном расстоянии друг от друга был крепко вбит в землю ряд кольев с наклоном вперед, причем железное острие было направлено в грудь вражеских коней... Снизу и до высоты в 3-4 фута колья были связаны плетением, очевидно, для обороны против неприятельской кавалерии, с той целью, чтобы лошади, прежде чем достичь отряда, должны были сделать скачок".

Все описание, как Раунд точно доказал, является фантазией и основано не на каком-либо источнике, а на романе Ваца. Фантазия ген. Келера относительно крепко вбитых кольев с железными остриями, направленными против неприятельских коней и опутанных плетением высотой в 3-4 фута, через которые скачущие в гору рыцарские лошади должны перепрыгивать, должна служить историкам утешением в том смысле, что на практике и образованные люди представляют себе возможными такие вещи, которые на самом деле не могут иметь места. В данном случае они тем более невозможны, что войско, якобы воздвигнувшее вокруг себя такое укрепление, по словам того же автора, имело численность не меньше 60 000-75 000 воинов и только накануне вечером прибыло в это место.

Оман пытается найти средней путь между укоренившимся преданием о палисаде и тем фактом, что, с одной стороны, его не могла в одну ночь воздвигнуть утомленная переходом армия, а с другой, - что об этом не упоминается ни в одном источнике того времени. Он думает, что Ba^ написавший свой роман через 90 лет после события, все же, быть может, основывался на устном или даже на утерянном письменном предании; далее он говорит, что, быть может, речь идет не о крепком палисаде, а о легком плетении, долженствовавшем быть больше зашитой против норманнских стрел, чем препятствием для всадников. По его мнению, источники того времени не упоминают это плетение, потому что оно не имело большого значения.

Но если плетение действительно не имело значения, то при рассмотрении сражения мы можем вообще опустить его. Кроме того, если бы оно не было действительным, то вряд ли утомленное переходом англосаксонское войско потратило бы ночь на его установку. Во всяком случае, рассказ и авторитет поэта, написавшего свое произведение спустя 100 лет после события и поставившего себе целью дать занимательный, а не исторический роман, не могут заставить нас поверить в его достоверность.

В дальнейшем ходе сражения этот англосаксонский палисад играет незначительную роль даже у сторонников его подлинности. Центральным пунктом всей операции является скорее то, что по идее и приказу Гаральда англосаксы должны были занимать строго оборонительную позицию, Вильгельм же путем притворного бегства увлек часть противника из его удобной позиции и этим одолел его. Фриман держится того мнения, что англосаксы безусловно победили бы, если бы они исполнили приказ Гаральда и не покидали холма. Вопрос о том, действительно ли Гаральд отдал такой приказ, нужно оставить открытым. Однако, уже ген. Келер правильно отметил, что желание выиграть сражение одной только обороной было безнадежным предприятием. Без кавалерии ничего другого нельзя было, конечно, сделать. Но раз уже часть англосаксов, преследуя норманнов, ринулась сюда, то, как правильно замечает Келер, лучше было бы действовать в этом направлении всеми силами, чем оставаться на месте и отдать армию на растерзание по частям, что и случилось. Кеяер считает неподвижность Гаральда слишком большой ошибкой; Фриман же слишком преувеличивает ошибку, которую совершили преследовавшие своим выпадом. В действительности нужно помнить, что в разгаре рыцарского сражения вообще не могло быть руководства. Даже современные войска во время сражения не находятся во власти полководца; отправившему в бой свои последние резервы генералу ничего другого не остается, как самому взять ружье и сражаться вместе с ними. Еще больше, чем к дисциплинированным армиям, относится это к рыцарским войскам, где с самого начала сражения ими руководит только инстинкт самих масс.

Поэтому, как уже правильно доказал Шпац, похоже на сказку представление, будто Вильгельм совершенным по приказу притворным бегством выманил противника из его позиции. Как можно вообще отдавать приказы нескольким тысячам солдат в самый разгар сражения? Как можно при невероятном шуме добиться того, чтобы все воины не только слышали и понимали, но также равномерно и одновременно действовали? Но если они будут действовать не одновременно и не с полным пониманием, то как обеспечить себя от того, чтобы большая часть солдат не приняла "притворное бегство" всерьез и не обратилась бы в настоящее бегство, помня пословицу, что "последнего кусают собаки". Бегущих же рыцарей, как известно, трудно заставить повернуть обратно.

Поэтому "притворное бегство" является таким маневром, который могут выполнять только небольшие отряды, заранее проинструктированные на этот счет или по меньшей мере привыкшие подчиняться сигналу на барабане, или же стрелки, у которых такой способ сражения является постоянной привычкой. В основу описания сражения при Гастингсе могут лечь только те события, которые мы выше включили в наше описание; и действительно, самый древний и лучший рассказ о сражении, принадлежащий Вильгельму Пуатьерскому, немногим отличается от нашего описания: он не утверждает, будто сам Вильгельм приказал совершить притворное бегство, а говорит, что один раз было настоящее и два раза - притворное бегство; наконец, свой вывод об обороте, который приняло сражение, он основывает не на этом.

В "Carmen de bello Hastingensi" говорится, что, когда норманны совершали притворное бегство, то они говорили о противнике: "Радуется деревенщина, - думает, что победила". Это, конечно, не должно рассматриваться как свидетельство того, что англосаксонское войско состояло из крестьян; это является просто иронически-символическим определением настроенного в пользу норманнов поэта (очевидно, епископа Гвидона Амьенского) крестьянского существа англосаксонских тэнов по сравнению с более культурными и технически более подготовленными норманнами-французами.

АНГЛОСАКСЫ И АНГЛИЧАНЕ

Германцы, жившие на Британском острове, называли себя, поскольку мы можем это проследить, Engle или Angelcyn (cyn - род, племя), а не англосаксами или саксами. Обозначение "англосаксы" - более ученого происхождения, и в старых источниках употребляется чрезвычайно редко. В эпоху покорения англосаксов норманнами современники говорят не о саксах и норманнах, а об англах и франках (Angli и Franci).

Фриман с самого начала называет государство и народ "Англия" и "англичане" и полемизирует против употребления слова "англосаксы", так как это вызывает представление, что английская нация возникла только из смешения англосаксонских и норманнских элементов. В действительности это, по его мнению, та же нация, что и при Генгисте и Горзе, только впитавшая в себя некоторые чуждые элементы - бриттов, датчан, норманнов, но не настолько чувствительно, чтобы не претендовать на беспрерывную преемственность.

Правильным является противоположное понимание, а именно, что английский народ со своим своеобразным характером и языком возник только благодаря норманнскому завоеванию и господству правящего, по-французски говорящего слоя, над прежней германской государственностью, которая, конечно, благодаря остаткам покоренного древнебританского населения и влиянию церкви впитала в себя также и романские элементы. Как ни мала была численность офранцуженных норманнов и французов, действительно поселенных покорителем и его преемниками, все же они правили и придавали свой характер, свои обычаи, свои законы и свой дух, - подобно тому, как некогда немногочисленные франки, занявшие при Меровингах внутреннюю Галлию и слившиеся с покоренным населением в одно целое. Быть может, англосаксонский элемент количественно продолжал дольше жить, чем галльско-романский во Франции, но процесс по существу был тот же. Поэтому лучшим определением этого положения является название древнего периода не английским, а англосаксонским; тем не менее обозначение "англосаксонский" не особенно удачно, так как англы являлись частью саксов, хотя это нельзя обосновать древнейшими источниками.

⇐ Предыдущая949596979899100101102103Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: