 |
Часть первая: шок и отрицание 2 глава
|
|
|
|
— Я не была связана, — отвечаю ему.
Он поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. Мы сидим так близко, что пары нашего дыхания смешиваются в воздухе. У него тёмная щетина. Я хочу коснуться её, просто чтобы почувствовать что-то острое и реальное.
Его глаза всегда интенсивные, два тёмных мыслящих бассейна. Он почти никогда не моргает. Это нервировало меня в самом начале, когда я впервые встретилась с ним, но через некоторое время стала это ценить. Айзек будто боялся что-то пропустить. Его пациенты, которые также заметили это, говорили, что они оценили отсутствие моргания во время операции. «Вы знаете, доктор Астерхольдер никогда не проколет вены», — в больнице была такая шутка.
Почему мне не заткнули рот, не завязали глаза и не привязали мои конечности к столбам моей же постели?
— Чтобы ты смогла освободить меня, — говорит он, читая мои мысли.
Холодок бежит по моей спине.
— Айзек, я боюсь.
Он придвигается и обнимает меня за плечи.
— Я тоже.
Когда дома теплеет, а наши конечности снова могут двигаться, мы открываем люк и спускаемся вниз. И теперь сидим за столом на кухне друг против друга. У наших глаз остекленевший взгляд двух человек, находящихся в шоке. Хотя я не сомневаюсь, что мы будем быстры как кошки, если понадобится действовать. Прикасаюсь к ручке ножа. Айзек и я положили свои ножи на стол перед собой, их остриё направлены в сторону другого. Ему не обязательно что-то говорить мне, чтобы знать, что у него на лице написано подозрение. Как и у меня. Мы выглядим глупо: похищены, заперты в доме и ожидаем, что тот, кто это сделал, вернётся.
— Выкуп, — говорю я. Мой голос скрипит. Он застревает в горле, прежде чем я могу сказать что-нибудь ещё. Сглатываю и смотрю на Айзека.
|
|
|
Он рыщет глазами по углам комнаты. Его нога дёргается вверх и вниз, я могу чувствовать вибрации через дерево. Каждые несколько минут Айзек переводит глаза от окна к двери.
— Может быть…
Ощущаю паузу, после «может быть». Он хочет сказать больше, но мне не доверяет. И если бы я действительно вникла в свою теорию, она, скорее всего, развалилась бы. Похищения с целью выкупа быстрые и грязные; пистолет, приставленный к голове, скорые требования. Без клавиатуры на двери и достаточного количества продовольствия, чтобы переждать одну из долгих зим как в книгах Джорджа Мартина (Прим. ред.: Джордж Рэймонд Ричард Мартин — современный американский писатель-фантаст, сценарист, продюсер и редактор, лауреат многих литературных премий). Я кладу руки на стол, кончики пальцев повёрнуты внутрь, и опускаю на них подбородок. Мой мизинец касается ручки ножа.
Мы ждём.
В хижине столь устрашающе тихо, что мы могли бы услышать приближающийся автомобиль или человека за милю, но мы всё же продолжаем прислушиваться. Ожидание... ожидание. Наконец, Айзек встаёт. Я слышу, как он ходит из комнаты в комнату. Интересно, он что-то ищет, или ему просто нужно двигаться. Понимаю, что, скорее всего, последнее. Он не может сидеть на месте, когда нервничает. Когда мужчина возвращается на кухню, я нарушаю молчание:
— Что, если они не вернутся?
Он долго не отвечает.
— Здесь есть кладовая, вон там, — Айзек кивает в сторону узкой двери левее стола. — Она снабжена продовольствием, достаточным, чтобы продержаться несколько месяцев. Там двадцатикилограммовый мешок муки. Но дров достаточно только на несколько недель. Четыре, самое большее, если мы их растянем.
Не хочу думать о гигантском мешке муки, поэтому притворяюсь, будто не слышала его. Однако дрова меня беспокоят. Мне бы не хотелось замёрзнуть. Снаружи много деревьев. Если бы мы могли выйти на улицу. У нас были бы дрова.
|
|
|
— Комната с каруселью, — произносит он. — Не считаешь ли ты это странным? — голос мужчины ясный и чёткий. Тот, который Айзек использует с пациентами. Я не одна из его пациентов, и мне совсем не нравится, что врач так со мной говорит.
— Да, — просто отвечаю я.
— Книга? — его голос становится хриплым. — Там не было ничего о карусели, не так ли?
— Нет, — говорю я. — Не было.
В этом не было необходимости.
— Как думаешь, может ли это быть один из твоих поклонников? Кто-то одержимый?
Не хочу думать об этом, но это уже приходило мне в голову. Я не хочу быть ответственной за всё.
— Возможно, — произношу я осторожно. — Но это не объясняет твоего нахождения здесь.
— Получала ли ты какие-либо угрозы, странные письма?
— Нет, Айзек.
Он поднимает на меня взгляд, когда я называю его имя.
— Сенна, необходимо хорошенько подумать. Это может иметь значение.
— Я думаю! — огрызаюсь я. — Не было никаких странных писем, даже по электронной почте ничего не приходило. Ничего!
Он кивает и идёт к холодильнику.
— Что ты делаешь? — спрашиваю я, поворачиваясь на сидении, чтобы видеть его.
— Приготовлю нам что-нибудь поесть.
— Я не голодна, — произношу быстро.
— Мы не знаем, как долго были без сознания. Ты должна поесть и выпить что-нибудь, или будешь обезвожена.
Айзек начинает доставать продукты из холодильника и выкладывать их на столешницу. Он достаёт стакан, наполняет его водой из-под крана, и протягивает мне. У воды странный цвет.
Я беру его. Как можно есть или пить сейчас? Заставляю себя проглотить воду, потому что он стоит надо мной в ожидании.
Смотрю невидящим взглядом на снег снаружи, в то время как Айзек хлопочет у плиты. Печь газовая и выглядит совершенно новой.
Затем мужчина возвращается к столу, держа две тарелки, каждая из которых с омлетом. Запах вызывает у меня тошноту. Он ставит одну передо мной, и я беру вилку. Оружие у нас есть, его так много: вилки, ножи... можно предположить, что если бы кто-то и вернулся, то не оставил бы нам все эти вещи, с помощью которых мы могли бы напасть на него. Я озвучиваю свои мысли, и Айзек кивает.
— Знаю.
Конечно, он уже думал об этом. Всегда на два шага впереди...
— Твои волосы изменились, — говорит мужчина. — У меня ушла минута, прежде чем я узнал тебя... наверху.
|
|
|
Я таращусь на него. Неужели мы на самом деле говорим о моих волосах? Остро осознаю свою седую прядь. Проверяю, что хорошенько спрятала её за ухом.
— Я отрастила их.
Положить еду в рот, разжевать, проглотить, положить еду в рот, разжевать, проглотить.
Мы больше не говорим о моих волосах. Когда я доедаю, то объявляю, что мне нужно в туалет. И прошу его пойти со мной. Здесь только один туалет, и он в спальне, где я нашла Айзека. Он ждёт за дверью с ножом в руке. Прежде чем мы покинули кухню, Айзек прихватил тот, который больше. Это почти смешно, но не совсем. Большой нож, большая рана. Я выбрала себе нож для стейка. Он прост в обращении и чертовски острый.
Я облегчаюсь и подхожу к раковине, чтобы вымыть руки. Над ней висит зеркало. Смотрю на себя и вздрагиваю. Мои волосы безжизненные и жирные, и эта широкая двух сантиметровая седая прядь, которая появилась, когда мне было двенадцать, выделяется на фоне бледного лица. Я делала всё, чтобы избавиться от неё: закрашивала, отрезала, выдёргивала волосок за волоском. Цвет не становился серым. Я просидела в десятках парикмахерских на протяжении многих лет, и каждый стилист говорил мне то же самое: «В этом нет смысла... она не принимает цвет». Независимо от того, что я делаю, она всегда возвращается, словно упрямый сорняк. В конце концов, я сдалась. Старая часть меня победила.
Открываю воду, она шипит и в течение нескольких секунд напоминает приступ кашля, прежде чем начинает течь слабой коричневой струёй. Я брызгают на лицо и немного пробую. На вкус она противная. Ржавчина и грязь.
Когда я выхожу из ванной, Айзек протягивает мне свой нож мясника. Я должна положить свой нож на пол, чтобы держать его, так как моё запястье повреждено.
— Мне тоже нужно, — говорит он. — Не дай плохим ребятам добраться до нас.
Я улыбаюсь — на самом деле улыбаюсь — когда мужчина закрывает дверь. Его юмор всегда проявляется в самые неожиданные моменты. Не думаю, что когда-либо буду в милости у кого-то.
Когда он выходит, его лицо вымыто, а волосы влажные. Тонкая струйка воды стекает с виска.
|
|
|
— И что теперь? — спрашиваю я.
— Ты устала? Мы могли бы отдохнуть по очереди. Хочешь спать?
— Конечно, нет!
Он смеётся.
— Да, я понимаю.
И тогда наступает длинная неловкая пауза.
— Я хотела бы принять душ, — произношу я. То, чего я не добавляю — это в случае, если этот больной мудак касался меня...
Айзек кивает. Я поднимаюсь вверх по лестнице, чтобы взять что-нибудь чистое из одежды. Меня мутит от мысли о том, что кто-то выбрал и повесил здесь её для меня. Я бы хотела свою, но, даже пижама, которая до сих пор на мне, не моя. Изучаю содержимое гардероба. Почти каждый предмет гардероба я выбрала бы для себя, за исключением цвета. Его слишком много. Это жутко. Кто может знать меня достаточно хорошо, чтобы купить мне шмотки? Одежду, которая на самом деле мне нравится? Я снимаю с вешалки кофту для йоги с длинными рукавами и нахожу под ней соответствующие штаны. В ящике я нахожу разнообразные трусики и бюстгальтеры.
О, Боже!
Решаю остаться без них. Не могу носить нижнее бельё, которое какой-то психопат купил и сложил в ящик. Это будет, как будто он касается меня... там. Я захлопываю ящик.
Айзек помогает мне спуститься по лестнице. После моей атаки на дверь, запястье опухло вдвое.
— Держи его выше и подальше от горячей воды, — говорит он, прежде чем я захожу в ванную.
Я нахожу мыло и шампунь под раковиной. Общеизвестный бренд. Мыло белое и пахнет бельём. Принимаю душ пять минут, хотя и хочу остаться ещё. Коричневатая вода никогда не становится действительно горячей и у неё странный запах.
Я выхожу и вытираюсь полотенцем лимонного цвета, которое висит на стойке с полотенцами. Такой весёлый цвет. Так иронично. И так любезно повешено здесь для нас. Вытираю руки и ноги, пытаясь впитать все капли. Жёлтый, чтобы смягчить шок от снега, тюрьмы и похищения. Может быть, тот, кто притащил нас сюда, подумал, что цвет этого полотенца сможет предотвратить депрессию. Я с отвращением бросаю его на пол. И затем начинаю смеяться, грубо и резко.
Я слышу, как Айзек легко стучит в дверь.
— Ты в порядке, Сенна?
Его голос приглушённый.
— Я в порядке, — кричу в ответ. И смеюсь так громко, что он открывает дверь и позволяет себе войти.
— Я в порядке, — отвечаю его заинтересованному лицу, пытаясь заглушить свой смех. Затыкаю смех рукой, и из моих глаз начинают течь слёзы. Я смеюсь так сильно, что мне необходимо упереться об раковину.
— В порядке, — задыхаюсь я. — Разве это не самая сумасшедшая вещь, что ты когда-нибудь слышал? Как будто я могу быть в порядке. Ты в порядке?
Я вижу, как мышцы на его щеке дёргаются. Цвет глаз Айзека металлический, как консервная банка.
|
|
|
Он тянется ко мне, но я отталкиваю его руку. Перестаю смеяться.
— Не прикасайся ко мне. — Я говорю это громче и жёстче, чем предполагала.
Он сжимает губы и кивает. До него доходит. Я сумасшедшая. Это не ново. Сижу на кровати с ножом и смотрю на дверь, пока Айзек принимает душ. Если кто-то войдёт в комнату прямо сейчас, будет бесполезно, с ножом я или нет. Чувствую, что моё тело здесь, но остальная часть меня в глубокой яме. Я не могу их объединить.
Айзек принимает душ быстрее, чем я. Прихожу немного в себя, когда он появляется. На нём полотенце. Он направляется к шкафу. Я вижу, что он смотрит на одежду так же, как и я. Айзек ничего не говорит, но потирает чёрный хлопок рубашки между большим и указательным пальцами. Я дрожу. Даже если это был один из моих поклонников, почему Айзек? Смотрю на нож, пока он одевается в ванной. Он новый, лезвие блестящее. «Куплен специально для нас», — думаю я.
За неимением того, чем заняться, мы спускаемся вниз по лестнице, чтобы ждать. Айзек подогревает две банки супа и кладёт несколько замороженных булочек в духовку. Я на самом деле чувствую голод, когда он протягивает мне тарелку.
— Снаружи всё ещё светло. Сейчас уже должно быть темно.
Он смотрит на свою еду, целенаправленно избегая моего взгляда.
— Почему, Айзек?
Тем не менее, мужчина не смотрит на меня.
— Как думаешь, мы на Аляске? Как они, чёрт возьми, смогли провести нас через канадскую границу?
Я встаю и начинаю кружить по кухне.
— Айзек?
— Я не знаю, Сенна, — отрезает он. Я останавливаюсь и смотрю на него. Его голова опущена над едой, но взгляд поднят на меня. Наконец, мужчина вздыхает и опускает ложку. Айзек медленно ею вращает против часовой стрелки, пока она не делает полный круг.
— Вполне возможно, что мы находимся на Аляске, — произносит он. — Почему бы тебе не отдохнуть? Я останусь следить.
Киваю. Я не устала. Или, может быть, да. Ложусь на диван и притягиваю ноги к груди. Мне так страшно.
Никто не приходит. Ни в течение двух дней, ни трёх. Мы с Айзеком почти не разговариваем друг с другом. Мы едим, принимаем душ, переходим из комнаты в комнату, словно беспокойные тени. А как только заходим в комнату, наши глаза направляются к месту, где мы спрятали ножи. Придётся ли нам использовать их? Как скоро? Кто выживет, а кто умрёт? Это худшая форма пытки, которую человек только может себе представить — ждать смерти. Я вижу эту неопределённость в темных кругах, которые проступают вокруг глаз Айзека. Он спит меньше, чем я. Знаю, что не могу выглядеть по-другому, и это разъедает нас.
Страх…
Страх…
Страх…
Мы утоляем беспокойство бесполезным времяпровождением: пытаясь разбить окна, пытаясь открыть дверь, пытаясь не сойти с ума. Мы так устали от попыток, что смотрим на вещи... часы напролёт: картина с двумя воробьями, которая висит в гостиной, ярко-красный тостер, клавиатура на входной двери, которая является порталом к нашей свободе. Айзек смотрит на снег больше, чем на что-либо ещё. Он стоит у раковины и смотрит в окно, пока тот медленно падает.
На четвёртый день я так устала от рассматривания вещей, что осмеливаюсь спросить Айзека о его жене. Я заметила, что его обручального кольца не хватает, и задаюсь вопросом, снял ли он украшение, или же это сделали они. Почти инстинктивно пальцы Айзека тянутся к призраку кольца.
Они сняли его», — предполагаю я.
Мы сидим на кухне, доедая свой завтрак из овсянки. Мои обгрызенные до мяса ногти болят. Он только прокомментировал насколько огромный и неуклюжий стол: большой, круглый блок из дерева поддерживается цилиндрическим основанием, которое толще, чем стволы двух деревьев.
Сначала Айзек выглядит встревоженным из-за того, что я спросила. Затем что-то изменяется в его глазах. Он не успевает это скрыть. Я вижу каждую частичку эмоций, и мне больно.
— Она онколог, — говорит мужчина. Я киваю, мой рот сухой. Она как раз для него.
— Как её зовут?
Я уже знаю, как её зовут.
— Дафни, — отвечает он. Дафни Акела. — Мы женаты два года. Вы как-то встречались.
Да, я помню.
Он чешет голову, прямо над ухом, затем приглаживает волосы ладонью.
— Что Дафни будет делать прямо сейчас... когда ты пропал? — спрашиваю я, подгибая ноги под себя.
Айзек прочищает горло.
— Будет беспокоиться, Сенна.
Это сухое заявление с очевидным ответом. Я не знаю, почему спросила об этом. Наверное, только чтобы быть жестокой. Никто не ищет меня, за исключением разве что средств массовой информации. Автор бестселлера исчезла. А у Айзека много людей. Людей, которые его любят.
— Что насчёт тебя? — спрашивает он, переводя тему на меня. — Ты замужем?
Я тереблю свой серый локон, накручивая его на палец и убирая за ухо.
— Тебе действительно нужен ответ?
Он холодно смеётся.
— Нет, полагаю, что нет. У тебя есть кто-нибудь?
— Не-а.
Айзек сжимает губы и кивает. Он тоже знает меня... вроде того.
— Что случилось с…
Прерываю его:
— Я не говорила с ним в течение длительного времени.
— Даже после того, как написала книгу?
Я кладу ложку с остывшей овсянкой в рот и посасываю затвердевшие зёрна.
— Даже после выхода книги, — отвечаю, не поднимая глаз. Хочу спросить, читал ли он её, но я слишком труслива.
— У него, вероятно, тоже сейчас есть своя Дафни. Ты не полноценный человек, если у тебя никого нет, верно? Найти свою вторую половинку или любовь всей жизни… или как там об этом говорится. — Я отмахиваюсь, как будто меня это не волнует.
— У людей есть потребность чувствовать связь с кем-то ещё, — произносит Айзек. — В этом нет ничего плохого. Также нет ничего плохого в том, чтобы держаться от этого подальше, если ты сильно обожглась.
Моя голова дёргается вверх. Что? Неужели Айзек думает, что он заклинатель душ?
— Мне никто не нужен, — уверяю я его.
— Знаю.
— Нет, ты этого не знаешь, — настаиваю я.
И плохо себя чувствую от того, что злюсь на него, тем более что я инициировала этот разговор. Но мне не нравится то, что он намекает на то, что знает меня, или нечто подобное.
Айзек смотрит в свою пустую миску.
— Ты так уверена в себе, что иногда я забываю заботиться о тебе. Ты в порядке, Сенна? Тебя…
Я прерываю его:
— Я в порядке, Айзек. Давай не будем об этом. — Я встаю. — Собираюсь повозиться с клавиатурой.
Чувствую его взгляд на себе, пока ухожу. Я встаю у двери и начинаю нажимать комбинации случайных чисел. Мы по очереди пытаемся угадать четырёхзначный код. Довольно глупая идея, так как есть десять тысяч возможных комбинаций. Но ввиду того, что нам нечего делать, почему бы и не попробовать? Айзек нашёл ручку, и мы записываем коды на стене рядом с дверью, чтобы не повторяться.
Мы спрятали ножи в каждой комнате дома: ножи для стейка под каждым матрацем, зазубренный нож длиной с моё предплечье под диванными подушками в маленькой гостиной, нож мясника в ванной комнате под раковиной, нож с резьбой наверху в коридоре на подоконнике. «Мы должны найти более подходящее место для ножа наверху», — продолжаю думать я. Любой желающий может схватить его. Кто угодно. Взять... его...
Мой палец зависает над кнопкой 5. Я чувствую, что мою грудь медленно сжимает, будто невидимый удав обвил тело. Моё дыхание учащается, слишком быстро. Я разворачиваюсь, пока не упираюсь спиной в дверь, и скольжу вниз, пока не оказываюсь на полу. Не могу отдышаться. Тону в море воздуха, его полно вокруг меня, но я не могу получить достаточно для своих лёгких, чтобы выжить.
Айзек, должно быть, услышал моё свистящее дыхание. Он выбегает из-за угла и приседает передо мной.
— Сенна, Сенна! Посмотри на меня! — нахожу его лицо и пробую сосредоточиться на глазах Айзека. Если бы я только могла отдышаться...
Он берёт меня за руку, его голос умоляет меня:
— Сенна, дыши. Ровно и медленно. Ты слышишь меня? Постарайся подстроить дыхание под мой голос.
Я пытаюсь. Его голос особенный. Я могла бы узнать его в группе голосов. Он на октаву выше альта. Достаточно глубокий, чтобы усыпить вас, и достаточно мелодичный, чтобы держать в бодрствовании. Слежу за его речью, пока он говорит со мной — растянутые согласные, небольшая хрипотца над его «э». Я разглядываю рот Айзека. Его резцы слегка перекрывают два передних зуба, которые также пересекаются; эдакое совершенство в несовершенстве. Постепенно моё дыхание замедляется. Я сосредотачиваюсь на руках, которые держат мои. Руки хирурга. Нет лучше рук, чтобы быть в них. Прослеживаю вены на тыльной стороне его ладоней. Айзек выводит пальцами круги на моей коже, между большим и указательным пальцами. У него квадратные ногти. Мужские. Многие мужчины, с которыми я встречалась, имели ногти овальной формы. Квадратные лучше. Я чувствую, что мои лёгкие открылись. И жадно вдыхаю воздух. Он помогает мне. «Квадратные лучше», — произношу я снова и снова. Это моя мантра. — «Квадратные лучше».
Я изнурена. Айзек не упускает это, берёт меня на руки и несёт на диван. Он отлично заботится о людях. И позаботится о вас без вашей просьбы. Мужчина исчезает в кухне и через минуту возвращается со стаканом воды.
Я беру его.
— Он знал точные размеры одежды, которую мы носим, но не знал, что у меня астма?
Айзек хмурится.
— Ты искала ингалятор во всех шкафах?
— Да. Ещё в первый день.
Доктор смотрит на пол между своих ног.
— Может быть, он не хотел, чтобы у тебя был ингалятор.
Я фыркаю.
— Таким образом, этот псих похитил меня и оставил здесь умирать от приступа астмы? Анти-кульминационно.
— Я не знаю, — произносит он. Врачу трудно говорить такие слова. Айзек уже говорил мне их однажды. Доктора должны иметь ответы на всё.
— Ничего из этого не имеет смысла, — говорит он. — Почему кто-то похитил меня... запер здесь, с тобой. Как они вообще нашли связь между нами?
Я не знаю ответов ни на один из вопросов. Отворачиваю голову в сторону. Смотрю на картину с воробьями.
— Ты должна проще относиться к этому. Будь…
Я в очередной раз прерываю его:
— Я в порядке, Айзек. — Кладу свою руку на его и сразу же отдёргиваю. Он смотрит на то место, где я его коснулась, затем встаёт и выходит из комнаты. Я сжимаю всё вместе: свои глаза, свои ладони, свои губы, рану внутри меня, которая никогда не заживёт.
— Айзек, — выдыхаю я. Но он меня не слышит.
По окончании первой недели я начинаю спать в комнате с люком. Там теплее. Айзек заставляет меня закрываться, как только мои ноги исчезают вверх по лестнице.
— На всякий случай, — говорит он. — У них тоже есть ключ, но это позволит тебе выиграть время.
— Конечно. Отлично.
Он проверяет замок после того, как я поворачиваю ключ, чтобы убедиться, что никто не сможет открыть его. Я всегда сначала жду щелчка, а потом уже начинаю двигаться в сторону кровати. И сплю с ножом мясника в руке. Опасно, но не так, как если тебя застанет врасплох похититель в тюрьме, которую он создал для тебя и...
Каждое утро я просыпаюсь в страхе, хотя никогда не знаю, что сейчас: утро, вечер или полдень. Солнце светит постоянно. Я всегда боюсь, что когда спущусь с чердака, Айзека там не будет. Он всегда стоит там, у кофеварки, растрёпанный и измождённый. В чайнике всегда есть свежий кофе, когда я появляюсь. Чувствую его аромат, спускаясь по лестнице. Так я понимаю, что Айзек жив, здоров и до сих пор там, окутанный ароматом кофе. Однажды утром спускаясь с чердака, я не чувствую этот запах. Несусь по лестнице вниз, перепрыгивая через несколько ступеней, рискуя сломать себе шею. Когда попадаю на кухню, то вижу, что он спит за столом, положив голову на руки. В этот день я завариваю кофе. Мои руки тверды, но сердце не перестаёт колотиться.
Однажды днём (а может и вечером?), Айзек поднимается вверх по лестнице и опускается рядом с камином, где я сижу перед огнём, скрестив ноги. Я размышляла о самоубийстве. Не о своём, просто о самоубийстве. Есть так много способов. Не знаю, почему люди так не изобретательны, когда убивают себя.
Обычно мы не оставляем входную дверь без присмотра, но я уверена, что он хочет поговорить. Протягиваю ноги к огню, двигая пальцами. Наши запасы дров на исходе, и Айзек говорит, что не уверен, насколько большой генератор, и что, возможно, топливо в нём уже на исходе.
— О чём ты думаешь? — спрашиваю я, вглядываясь в его лицо.
— О комнате с каруселью, Сенна. Мне кажется, что она что-то значит.
— Я не хочу говорить о комнате с каруселью. Мысли о ней пугают меня.
Он резко поворачивает голову ко мне.
— Мы поговорим об этом. Если только ты не хочешь остаться запертой здесь навсегда.
Я качаю головой, наматывая бледную прядь волос на палец.
— Это совпадение. И ничего не значит.
Он растягивает губы, обнажая зубы, и качает головой из стороны в сторону.
— Дафни беременна.
И вот наступает такая тишина, что я слышу, как к моим глазам устремляется вода. Мой взгляд устремляется к его лицу.
— Когда я в последний раз её видел, было восемь недель. — Он облизывает губы и поворачивается, чтобы посмотреть на меня. — Мы сделали три попытки оплодотворения, чтобы забеременеть, пережили два выкидыша. — Айзек потирает лоб. — Дафни беременна, и мне нужно поговорить о комнате с каруселью.
Я тупо киваю.
Чувствую что-то. Я отталкиваю это. Хороню это.
— Кто знает о том, что случилось? — мягко спрашивает он. Я наблюдаю, как огонь поедает бруски. На мгновение я не уверена, какой случай Айзек имеет в виду. Их было так много. «Карусель», — напоминаю я себе. Эта память такая странная. Ничего особенного. Но очень личное.
— Лишь ты. Вот почему кажется, что вряд ли... — Я смотрю на него. — Может ты…?
— Нет... нет, Сенна, никогда. Это был наш момент. После я даже не хотел думать об этом.
Я верю ему. На долгую секунду наши глаза пересекаются, а прошлое, кажется, парит между нами мыльным пузырём. Я первая отвожу взгляд, глядя на свои носки. Цветные носки, не белые. Я искала белые, но всё, что было куплено для меня — это длинные носки до колен с рисунком. Полная противоположность моему характеру. Я ношу свои новые цветные носки поверх колгот. Сегодня они фиолетовые с серым. Диагональные полосы.
— Сенна?
— Да, прости. Я задумалась о своих носках.
Он смеётся через нос, как будто предпочёл бы не смеяться. Я бы тоже предпочла, чтобы доктор не смеялся.
— Айзек, то, что произошло на карусели, было... личным. Я не говорю с людьми о личном. Ты знаешь это.
— Хорошо, давай забудем, что этот... этот... человек знает. Давай предположим, что он может знать. Это может быть ключом.
— Ключом? — произношу я в недоумении. — К чему? Нашей свободе? Это что, игра?
Айзек кивает. Я вглядываюсь в его лицо, выискивая намёк на шутку. Но в этом доме нет ничего смешного. Только два похищенных человека, которые спят со сжатыми в руках ножами.
— И они называют меня фантастом, — говорю я, чтобы разозлить его, потому что знаю, что Айзек прав.
Я пытаюсь встать, но он хватает меня за запястье и осторожно тянет вниз. Его глаза путешествуют по моему носу и щекам. Он смотрит на мои веснушки. Айзек всегда так делал, будто они были произведениями искусства, а не пигментным дефектом. У доктора нет веснушек. У него мягкие глаза, которые в уголках опущенные вниз, и два передних зуба, незначительно закрывающие друг друга. Он выглядит одновременно обычным и красивым. И если вы присмотритесь достаточно близко, то увидите, насколько интенсивны его черты. Каждая говорит с вами по-разному. Или, может быть, я просто писатель.
— Мы здесь не ради выкупа, — настаивает он. — Они хотят чего-то от нас.
— Что, например? — произношу я как раздражительный ребёнок. Поднимаю тыльную часть руки к губам и кусаю кожу на костяшках пальцев. — Никто ничего не хочет от меня, за исключением, может быть, большего количества историй.
Айзек поднимает брови. Мне приходит на ум Энни Уилкс и источники её психопатической влюбленности. Ни за что.
— Они не оставили мне печатную машинку, — уточняю я. — Или даже ручку и бумагу. Речь идёт не о моей писательской деятельности.
Мужчина не выглядит убеждённым. Я готова направить его в сторону карусели, особенно, если это означает, что он перестанет смотреть на меня так, будто у меня есть волшебный ключ, чтобы выбраться отсюда.
— Карусель — это жутко, — говорю я. Это всё, что нужно, чтобы подтолкнуть его разработку теорий. В пол уха слушаю его теории — нет, я их вообще не слушаю. Притворяюсь, что слушаю, а сама вместо этого считаю узлы в деревянных стенах. В конце концов, я слышу своё имя.
— Расскажи мне, как ты это помнишь, — призывает он меня.
Я качаю головой.
— Нет. Какой в этом толк?
Я не в настроении, чтобы вернуться к рассмотрению этих аспектов своей жизни. Они несут за собой другие вещи. Те, из-за которых, в конечном счёте, я очутилась на удобном диване психотерапевта.
— Хорошо. — На этот раз встаёт он. — Я собираюсь приготовить обед. Если ты собираешься оставаться здесь, запри люк.
На этот раз Айзек не остаётся проверить, заперлась ли я. Он рассеян. Я ненавижу его.
Мы едим в тишине. Он разморозил гамбургеры и открыл банку зелёных бобов. Доктор нормирует нашу еду. Я понимаю это. Играю с бобами и ем гамбургер с помощью вилки, разрезая его на куски. Айзек ест ножом и вилкой, нарезает одним, нанизывает другой. Я спросила его об этом один раз, и он сказал:
— Есть инструменты для всего. Я врач. И использую правильный инструмент для правильной цели.
Айзек злиться на меня. Я бросаю на него взгляд каждые несколько укусов, но взгляд доктора остаётся на его пище. Когда я заканчиваю, то встаю и несу свою тарелку к раковине. Мою и вытираю её. Кладу обратно в шкаф. Я стою за ним, пока он заканчивает свою трапезу, и смотрю на затылок Айзека. Вижу седину в его волосах, в основном на висках. Немного. В последний раз, когда я видела доктора, её там не было. Может быть, искусственное оплодотворение послужило причиной. Или его жена. Или хирургия. Я родилась с сединой, так что, кто знает? Когда он встаёт из-за стола, я быстро отворачиваюсь и занимаю себя тем, что протираю стойку. Протирание тряпкой и уборка кажутся глупыми. Я убираю дом своего похитителя. Это немного ощущается как предательство: жить в грязи или убрать свою тюрьму. Я должна была спалить её с лица земли. Заканчиваю вытирать своей тряпкой, складываю её и аккуратно вешаю на кран. Прежде чем пойти наверх, я хватаю в охапку несколько дров из дровяного шкафа. Мы почти сталкиваемся у подножия лестницы.
|
|
|
