 |
Часть первая: шок и отрицание 9 глава
|
|
|
|
— О чём ты написала? — спросил я.
— О своей Испорченной Крови.
Меня прошиб озноб.
— Ты написала, что в тебе есть нечто дурное? Почему ты так поступила?
В ней не было ничего претенциозного. Никакой показухи, никаких попыток произвести на меня впечатление. Она даже не пыталась скрыть жестокую правду, которая напоминала ледяные струи воды, направленные в лицо.
— Потому что это правда, — безразлично ответила она. И я влюбился в неё. Ей не нужно пытаться стать особенной. В ней есть всё то, чего нет во мне.
— Я скучал по тебе, — сказал я. — Могу ли я прочесть твою книгу?
Бренна пожала плечами.
— Если тебе хочется.
Я наблюдал, как струйка пота стекала вниз по шее девушки и исчезала между грудей. Волосы у неё были влажные, лицо раскраснелось, но мне всё равно хотелось схватить её и расцеловать.
— Поехали со мной к моим родителям. Я хочу провести рождественский ужин с тобой.
Я думал, что она откажется, и мне придётся потратить минимум десять минут, убеждая её. Но я ошибся. Она согласно кивнула. Я был слишком напуган, чтобы сказать что-нибудь, когда Бренна шла со мной к машине, боясь, что девушка передумает. Без каких-либо возражений она забралась на переднее сиденье и сложила руки на коленях. Всё это выглядел слишком чопорно.
Как только мы выехали на дорогу, я потянулся к радио. Мне хотелось послушать рождественские гимны. Хоть так подготовить её к рождественской суматохе, с которой ей придётся столкнуться в доме Ниссли. Бренна перехватила мою руку.
— Давай не будем включать его?
— Конечно, — ответил я. — Ты не любишь музыку?
Девушка уставилась на меня, потом посмотрела в окно.
— Все любят музыку, Ник, — сказала она.
— Но не ты?
— Я не говорила этого.
|
|
|
— Ты имела это в виду. Умоляю, расскажи мне что-нибудь о себе, Бренна. Просто дай мне хоть какую-то информацию.
— Хорошо, — ответила она. — Моя мать любила музыку. Она звучала в нашем доме с утра до вечера.
— Поэтому ты не любишь её?
Мы завернули на подъездную дорожку возле дома моих родителей, и она воспользовалась этим, чтобы не отвечать на мой вопрос.
— Довольно мило, — сказала Бренна, когда мы затормозили.
Дом моих родителей выглядел довольно скромно. Последние десять лет они потратили на то, чтобы всячески его модернизировать. Если дом показался ей милым снаружи, то, как она оценит кухонные столешницы, выполненные из розового мрамора или фонтан в виде писающего мальчика, установленный в центре холла. Я дождаться не мог, когда Бренна увидит всё это.
Когда я ещё жил в этом доме, пол у нас был покрыт линолеумом, а сантехника работала нормально только десятую часть времени. Бренна никак не прокомментировала гигантских оленей, украшающих лужайку, и венок, размером с входную дверь. Она просто выскочила из машины и последовала за мной в дом, где прошло моё счастливое детство. Я взглянул на неё, прежде чем открыл дверь: спортивная одежда, волосы растрепались и облепили лицо.
Какая женщина прыгнула бы в машину на Рождество, чтобы встретиться с вашей семьёй, не надев кардиган и платье? Она. После неё все прочие женщины казались пресными и фальшивыми. С Бренной не соскучишься.
— Это о тебе, Сенна?
Айзек пристально смотрел на меня. Я не знала, о чём он думал, но лично у меня в голове крутилось только: «Чёрт подери Ника и его книгу».
Я едва могла... Не знала, как... Мысли разбегались в разные стороны.
— Ты дрожишь, — сказал Айзек. Он отложил книгу на тумбочку и налил мне стакан воды. Стакан был пластмассовый, но тяжёлый, и такого странного цвета, как будто смешали воедино все яркие наборы пластилина «Плей-До ». Он вызывал у меня отвращение, но я взяла его и сделала несколько глотков. Стакан оказался слишком тяжёлым. Часть воды пролилась на больничный халат, от чего тот прилип к моей коже.
|
|
|
Я передала его обратно Айзеку, который отставил стакан в сторону, не отрывая при этом взгляда от моего лица. Он обхватил своими руками мои ладони, чтобы унять дрожь. И частично ему это удалось.
— Он написал это для тебя, — сказал Айзек. Его глаза потемнели, словно голову доктора переполняли мысли. Мне не хотелось отвечать.
Сложно было не заметить сходство имён: Сенна, Бренна. Так же, как нельзя было не заметить и саму суть истории. Тонкая грань, разделяющая вымысел и правду. Мне стало дурно от того, что Ник рассказал эту историю. Нашу историю? Свою версию событий. Некоторые вещи должны быть похоронены глубоко под землёй и лучше их там и оставить.
Я указала на книгу.
— Возьми её, — попросила я. — И выброси.
Его брови сошлись на переносице.
— Зачем?
— Потому что не хочу помнить о прошлом.
Целую минуту Айзек внимательно изучал меня, затем взял книгу, засунул её под мышку и пошёл к двери.
— Подожди!
Я протянула руку, требуя дать мне книгу, и доктор подошёл обратно ко мне. Я открыла её, пролистнула, пока не добралась до страницы с посвящением, нежно провела кончиками пальцев по словам… а затем вырвала страницу. Безжалостно. Вернула книгу Айзеку, по-прежнему сжимая в кулаке вырванный лист. Он ушёл с каменным лицом, шаркая ногами по полу больницы. Шарк… шарк… шарк. Я слушала, пока шаги не стихли.
Согнула страницу пополам, а потом ещё раз и ещё, пока она не стала размером с ноготь большого пальца, и тогда его проглотила.
Через неделю меня выписали. Медсестры сказали, что обычно после двойной мастектомии пациентки возвращаются домой через три дня, но Айзек задействовал связи, чтобы меня продержали там какое-то время. Я ни словом не упомянула об этом, когда он передал мне бумажный пакет с моими лекарствами. Засунула его в свою косметичку, стараясь не обращать внимание на дребезжание таблеток. Пытаясь игнорировать какой тяжелой стала сумка. Полагаю, ему было легче ухаживать за мной в больнице, нежели у меня дома.
Он перенёс операции и отпросился, чтобы отвезти меня домой. Меня это раздражало, но всё же не знаю, как бы я справилась без него. Что можно сказать человеку, который заботится о вас без вашего разрешения? «Держись от меня подальше, то, что ты делаешь неправильно? Твоя доброта сводит меня с ума? Какого чёрта ты хочешь от меня? » Мне не хотелось быть чьим-то объектом заботы, но Айзек умный и у него есть машина, а я одурманена обезболивающим.
|
|
|
Я задавалась вопросом, что он сделал с книгой Ника. Выбросил её в мусорку? Оставил в своём кабинете? Может быть, когда я вернусь домой, она окажется на моей тумбочке, как будто никогда не покидала её.
Медсестра везла меня по коридорам больницы к главному входу, где Айзек припарковал свою машину. Он шёл немного впереди меня. Я наблюдал за его руками, за складками кожи на ладони под большим пальцем. Искала следы книги на пальцах. Глупо. Если бы я нуждалась в словах Ника, я могла бы их прочитать. Руки Айзека были крупнее, чем книга Ника. Они только что проникли в моё тело и вырезали мой рак. Но я продолжала видеть книгу в его руках, и то, как его пальцы загибали угол страницы, прежде чем перевернуть её.
Когда мы оказались в автомобиле доктора, он включил музыку без слов. Это, по какой-то причине, обеспокоило меня. Может быть, я ожидала, что он поставит что-то новое для меня. Я барабанила пальцами по окну, пока мы ехали. Было холодно. Холода продержатся ещё несколько месяцев, прежде чем погода переменится, и Вашингтон согреет солнце. Мне нравилось ощущение холодного стекла под пальцами.
Айзек внёс мою сумку внутрь. Когда я зашла в свою комнату, то взгляд сразу же метнулся к тумбочке. На пыльной поверхности остался лишь чёткий прямоугольник. Я почувствовала укол чего-то. Утраты? Я и без того испытывала ощущение утраты, ведь я только что лишилась груди. «Это не имело никакого отношения к Нику », — сказала я себе.
— Я приготовлю обед, — сообщил Айзек, стоя в дверях моей комнаты. — Ты хочешь, чтобы я принёс его сюда?
— Я хочу принять душ. Спущусь позже.
Он увидел, что я смотрела на дверь ванной и откашлялся.
— Позволь мне взглянуть, прежде чем ты это сделаешь, — я кивнула и села на край кровати, расстёгивая рубашку. Закончив, я откинулась назад и вцепилась руками в покрывало. Казалось, я должна была привыкнуть к этому — постоянным обследованиям и прикосновениям к моей груди. Теперь, когда там ничего нет, я не должна стыдиться. Судя по тому, что теперь под моей рубашкой пусто, я просто маленький мальчик. Он размотал бинты на груди. Я почувствовала, как кожу овеял воздух, и автоматически прикрыла глаза. Затем снова открыла, бросая вызов стыдливости, и собираясь наблюдать за выражением его лица.
|
|
|
Никаких эмоций.
Когда Айзек коснулся кожи вокруг швов, мне захотелось отпрянуть.
— Опухоль спала, — констатировал он. — Можешь принять душ, так как мы удалили дренаж, но используй антибактериальное мыло, которое я положил тебе в сумку. Не три швы мочалкой, а то зацепишь, и они разойдутся.
Я кивнула. Всё это я уже слышала, но когда человек смотрит на вашу искалеченную грудь, ему нужно что-то сказать. Доктор он или нет.
Снова накинула на себя рубашку и запахнула, сжав концы в кулаке.
— Буду внизу, если тебе понадоблюсь.
Я не могла смотреть на него. Моя грудь не единственное, что отрезали и удалили. Айзек — незнакомец, но он видел больше моих ран, чем кто-либо другой. И вовсе не потому, что я выбрала его, как это случилось с Ником. Просто он всегда рядом. Вот что меня пугало. Одно дело, когда человек сам приглашает другого человека в свою жизнь, когда кладёт голову на рельсы и ожидает неминуемой смерти, но эта ситуация — я не могла её контролировать. От стыда я не в состоянии смотреть ему в глаза, ведь он так много знает обо мне и так много видел. Я прошла на цыпочках в ванную, бросив последний взгляд на тумбочку, перед тем, как закрыла дверь.
Кто угодно может взять ваше тело, воспользоваться им, избить, относиться к нему, как будто это кусок дерьма, но гораздо больнее настоящего физического насилия то, что оно оставляет в вашем теле зло. Прокладывает свой путь в вашу ДНК. И вы уже больше не вы, а просто девушка, которую изнасиловали. И избавиться от этого не представляется возможным. Сложно перестать ожидать, что это не произойдёт снова, или не чувствовать себя бесполезной, или бояться, что тебя захочет кто-то только потому, что ты уже испорчена и использована. Кто-то решил, что вы ничтожество, поэтому естественно предположить, что все остальные думают точно так же. Насилие — зловещий разрушитель доверия, достоинства и надежды. Я могу бороться с раком. Могу вырезать части тела и впрыснуть яд в вены, чтобы бороться с ним. Но я понятия не имею, как справиться с тем, что этот человек забрал у меня. И с тем, что он отдал мне взамен — страх.
|
|
|
Я не стала осматривать своё тело, когда разделась и вошла в душ. Это не моё отражение виднелось в зеркале. За последние несколько месяцев мои глаза потускнели, взгляд стал пустым. Когда я натыкалась на своё отражение, где-то было больно. Как и велел Айзек, я встала так, чтобы вода попадала на спину. Закатила глаза. Это мой первый душ после операции. Медсестры протирали меня губкой, и одна из них даже вымыла мне волосы в маленькой ванной комнате. Она подставила стул вплотную к краю раковины и попросила меня откинуть голову назад, пока втирала мне в волосы крошечные порции шампуня и кондиционера. Минут десять я просто стояла, позволяя воде стекать по своему телу, и только потом отважилась коснуться пустого места под ключицей. Я ничего не… почувствовала.
Закончив, я вытерлась, слегка промокая полотенцем кожу, надела штаны от пижамы и позвала Айзека. Некоторые пластыри отклеились. Я стояла и молчала, пока он приклеивал новые. Я закрыла глаза, а вода с мокрых волос стекала по спине. От него пахло розмарином и орегано. Интересно, что он готовил внизу. Когда доктор закончил, я надела рубашку и отвернулась от него, пока её застегивала. Когда я снова повернулась к нему лицом, то увидела, что Айзек держал в руках расчёску, которую я до этого бросила на кровать. Не уверена, что смогла бы поднять руки достаточно высоко, чтобы распутать колтуны. Выдавить немного шампуня на голову — одно, а вот причёсывание уже напоминало невыполнимый подвиг. Он указал на табурет перед моим туалетным столиком.
— Ты такой странный, — признала я, когда села. Я упорно старалась не смотреть на его отражение, сосредоточив всё внимание на своём лице.
Айзек посмотрел на меня сверху вниз, его движения были размеренными и нежными. У него квадратные широкие ногти; а про мужские руки нельзя сказать, что они не ухоженные или не красивые.
— Почему ты так сказала?
— Ты причёсываешь меня. Ты даже не знаешь меня, но ты в моём доме причёсываешь меня, готовишь мне ужин. Ты был барабанщиком, а теперь хирург. Ты почти никогда не моргаешь, — закончила я.
К тому моменту, когда я закончила свою мысль, в его взгляде было столько грусти, что я пожалела о сказанном. Он провёл щеткой по моим волосам в последний раз и положил её на трюмо.
— Ты голодна?
Мне не хотелось есть, но я кивнула. Встала и позволила ему проводить меня вниз.
Я ещё раз оглянулась на тумбочку и только после этого последовала за доктором.
Люди лгут. Они используют других людей и лгут им, постоянно скармливая чушь про свою верность и про то, что они никогда не уйдут. Никто не в состоянии выполнить такое обещание, потому что наша жизнь напоминает времена года, а они имеют обыкновение сменять друг друга. Ненавижу перемены. Нельзя полагаться на времена года, можно верить лишь в то, что они сменят друг друга. Но прежде чем это произойдёт, и прежде чем получить урок, чувствуешь себя хорошо благодаря глупым, пустым обещаниям. Человек предпочитает верить им, потому что ему это необходимо. И наступает тёплое лето, красивое и безоблачное, и человек чувствует только тепло. Нам свойственно верить в постоянство, потому что люди, как правило, появляются в нашей жизни, когда та хороша. Я называла таких людей «слетающиеся на лето» и подобных «слетающихся» в моей жизни было предостаточно, чтобы усвоить, что когда придёт зима, они покинут меня. Когда жизнь «замораживает» человека, а он дрожит и ищет защиты под кучей слоёв одежды, стараясь выжить, то остаётся один. Сначала даже не замечает. Слишком холодно, чтобы можно было мыслить ясно. А потом внезапно поднимает голову, и видит, что снег уже начинает таять, и понимает, что зиму провёл в одиночестве. Это сводило меня с ума. И этого достаточно, чтобы я начала избавляться от людей, прежде чем они сами покинут меня. Вот что я сделала с Ником. Это то, что я пыталась сделать с Айзеком. Но он оказался исключением, и не ушёл. А остался на всю зиму.
Времена года появляются из мешков: весна, лето, осень и зима. В воображении я представляла гигантские мешки, наполненные воздухом, цветом и запахом. Когда один сезон подходил к концу, следующий за ним сезон вырывался из мешка и разливался по всему миру, подавляя уставшего и ослабевшего предшественника своей силой.
Зима закончилась. Весна вырвалась на волю и помчалась вперёд, овевая Вашингтон тёплым воздухом и окрашивая деревья в ярко-розовый цвет. Небо теперь ярко-голубое, а Айзек подрезал кусты перед моим домом. За неделю до этого я шла к входной двери, зацепилась за ветку и до крови поранила руку. Айзек решил, что я себя режу. Я заметила, как он внимательно изучал ранку. Когда мужчина пришёл к выводу, что рана слишком кривая, чтобы быть нанесённой ножом, то отправился на поиски садовых ножниц в гараж. Обычно я нанимала ландшафтную компанию, чтобы обустроить двор, но сейчас подрезкой маленьких ёлочек занимался мой доктор.
Я наблюдала за ним через окно, вздрагивая каждый раз, когда мышцы его рук напрягались и ножницы отрезали очередную веточку. Если он случайно отрежет себе палец, я буду ответственна за это. Вокруг его теннисных туфлей валялись листья и ветки. Мне никогда не было так жарко в Вашингтоне, чтобы я обливалась потом, но Айзек весь взмок и выглядел уставшим. Нельзя запретить Айзеку делать что-нибудь. Он не послушает. Но зима закончилась, а я устала быть его объектом заботы. Доктор прочно обосновался в моём доме. На моём диване, в кухне, возле живой изгороди. Воздух прогрелся и всё изменилось. Ник часто говорил мне, что я дочь зимы, седая прядь в моих волосах тому доказательство. Он утверждал, что со сменой времени года, менялась и я. Впервые я согласна с ним.
— Когда ты собираешься домой? — спросила я, когда Айзек зашёл в дом. Он мыл руки в кухонной раковине.
— Через пару минут.
— Нет, я имею в виду насовсем. Когда ты собираешься уйти и не возвращаться?
Он не спеша вытирал руки и тянул время.
— Ты готова к тому, чтобы я ушёл?
Это взбесило меня. Он всегда отвечает вопросом на вопрос. Я не ребёнок. Я сама могу позаботиться о себе.
— Во-первых, я никогда не просила тебя быть здесь.
— Нет, — он покачал головой. — Ты не просила.
— Ну, тогда тебе пора уходить.
— Разве?
Айзек пошёл прямо на меня. Я напряглась, но в самую последнюю секунду он обогнул меня слева и прошёл мимо. Я закрыла глаза, чувствуя, как воздух, который всколыхнулся от его движения, окутывал меня. В голове возникла странная мысль. Очень странная: «Ты никогда снова не почувствуешь его запах».
Я не из тех, для кого важны запахи. Обоняние — моё самое не любимое чувство. Я не зажигала ароматические свечи и не бродила у пекарни, вдыхая запах свежего хлеба. Обоняние просто одно из чувств, с которым я борюсь в своей белой комнате. Я не пользуюсь им, мне плевать на запахи. Я жила в белой комнате. Я жила в белой комнате. Я жила в белой комнате. Но … понимала, что буду скучать по его запаху. Айзек и есть обоняние. Это его чувство. От мужчины пахнет специями и больницей. Я чувствую также запах его кожи. Он мог просто стоять в нескольких метрах от меня, а я уже улавливала запах его кожи.
— Айзек, — в моём голосе звучало столько уверенности, но когда он повернулся ко мне, держа руки в карманах, я не знала, что сказать. Мы смотрели друг на друга. Это ужасно. Больно.
— Сенна, чего ты хочешь?
Я хотела в свою белую комнату. Хотела никогда не знать его запаха и не слышать его музыку со словами.
— Я не знаю.
Он сделал шаг к двери. Мне хотелось пойти к нему. Хотелось.
— Сенна...
Айзек сделал ещё один шаг. Ему хотелось, чтобы я остановила его. «Он давал мне шанс», — подумала я. Ещё три шага, и он выйдет за дверь. Я чувствовала притяжение. Будто что-то подталкивало меня под коленки, тянуло к нему. Мне хотелось наклониться и унять это ощущение. Ещё один шаг. И ещё.
Его глаза умоляли меня. Но бесполезно. Я была слишком далеко.
— Прощай, Айзек.
Для меня это была потеря. По крайней мере, мне так казалось. Прошло много времени с тех пор, как я оплакивала человека, двадцать лет, если быть точной. Но я оплакивала Айзека Астерхольдера по-своему. Не плакала; я слишком сухой человек, чтобы плакать. Каждый день я прикасалась к тому месту, где раньше на тумбочке лежала книга Ника. Пыль начинала заполнять поверхность. Ник что-то значил для меня. Мы с ним жили вместе. А между мной и Айзеком такого не было. Хотя, возможно, это не так. У нас с ним были мои трагедии. Люди уходят — это то, к чему я привыкла, но Айзек просто появился в моей жизни. Я просидела в своей белой комнате не один день, пытаясь очистить себя от всех цветов, которые вдруг почувствовала: красные велосипеды, «цепляющие» тексты песен, запах травы. Я сидела на полу, натянув платье на колени и прижавшись к ним лбом. Белая комната не смогла вылечить меня. Цвета были повсюду.
Спустя семь дней после того, как Айзек вышел из моего дома, я пошла проверить почтовый ящик, и на обратном пути увидела на лобовом стекле машины пакет. Я прижимала его к груди в течение часа, прежде чем вставила в проигрыватель. В комнате раздалось мощное крещендо слов, ударных и звуков арфы, и всего того, что он чувствовал. Всего, что чувствовала я. Самое замечательное в этом, что я что-то чувствовала.
Музыка разрывала меня на части, пока я не начала задыхаться. Откуда музыке знать, что чувствует человек? Как она может помочь дать всему этому название? Я пошла в кладовую. Там на верхней полке лежала коробка. Я потянула её вниз и отбросила крышку. В коробке лежала красная ваза. Ярко-красная. Ярче крови. Отец прислал её мне, когда была опубликована моя первая книга. Она показалась мне ужасной, настолько яркой, что резало глаза. Теперь цвет притягивал мой взгляд. Я отнесла её в белую комнату и поставила на стол. Теперь там повсюду была кровь.
В течение нескольких дней я искала песню. Я плохо разбиралась в прелестях iTunes. Остановилась на Флоренс Уэлч. Есть что-то в её напряжённом пении. Я нашла песню. Но не знала, как записать её на один из компакт-дисков, которые использовал Айзек. Но как-то разобралась. После чего поехала в больницу, и диск всю дорогу лежал у меня на коленях. Я долго стояла возле его машины. Это был смелый шаг. Цветной. Не знала, что во мне есть какие-то цвета. Я оставила конверт на лобовом стекле машины доктора и надеялась на удачный исход.
Его песни напоминали мне о плавании, про которое я как-то забыла.
Он пришёл не сразу. Вероятно, не пришёл бы вообще, если бы несколько недель спустя не увидел меня в больнице. Я поехала, чтобы подписать некоторые счета. Страховку. И видела его мельком, не более нескольких секунд. Он был с доктором Акелой. В одинаковых белых халатах, выделяющих их среди прочих людей, снующих вокруг поста медсестёр, они вместе шли по коридору — два полубога в мире людей. Я замерла, когда увидела его, на меня нахлынуло то ощущение, которое могли подарить только наркотики. Доктор шёл к лифтам, где стояла я. «Великолепно, это будет полный отстой». Если в лифте будут люди, возможно, мне удастся протиснуться вглубь и спрятаться. Я с надеждой ждала, но когда двери разъехались, единственными людьми внутри оказались двое на рекламном постере о лечении эректильной дисфункции. «Мы должны делать это чаще», — гласил лозунг. Приятная, спортивная пара под пятьдесят, женщина казалась несколько смущённой. Я влетела в лифт и ударила кулаком по кнопке «первый этаж». Закрывайтесь же! И двери начали закрываться. К счастью, они закрылись, но перед тем, как закрылись, сквозь щель, я увидела Айзека. На секунду мне показалось, что он собирался просунуть руку и не дать дверям закрыться, но доктор, наоборот, отпрянул. В его глазах вспыхнуло удивление. Он не ожидал увидеть меня сегодня. «Мы должны делать это чаще», — подумала я. Всё это произошло за три головокружительные секунды. Обычно этого времени хватает, чтобы моргнуть три раза. Но я не моргала, также как и он. Все эти три долгие секунды мы играли в «гляделки». Мы не смогли бы сказать больше за эти три секунды, даже если бы использовали слова.
Если необычайно долго отталкивать от себя человека, то его реакция на ваши извинения, скорее всего, будет очень замедленной. По крайней мере, мне так казалось. И именно так вели себя герои моих историй. Он пришёл через неделю. И я убрала красную вазу обратно в шкаф, вернувшись к жажде белого.
Я стояла у почтового ящика, когда его машина въехала на мою подъездную дорожку. На меня нахлынули чувства.
Ты чувствуешь.
Когда же это снова начало происходить? Я ждала, зажав в руках бесполезную пачку писем. Айзек вышел из машины и подошёл ко мне.
— Привет, — сказал он.
— Привет.
— Я ехал в больницу, но сначала мне захотелось проведать тебя.
Я приняла это объяснение. Я скучала по нему. «Ты скучаешь по Нику, ты знаешь Ника. С этим человеком ты незнакома».
Я прогнала мысли прочь.
Мы вместе подошли к дому. Когда я закрыла за нами дверь, Айзек забрал у меня почту. Я наблюдала, как он положил её на столик, стоящий у двери. Один белый конверт соскользнул с края и упал на пол. И приземлился за правой ногой Айзека. Он повернулся ко мне и обхватил мое лицо ладонями. Мне хотелось смотреть на безопасную белизну этого конверта, но мужчина стоял рядом, вынуждая смотреть на него. Его взгляд был острым. Пронзительным. В нём плескалось слишком много эмоций. Айзек поцеловал меня с цветом, с барабанным боем и с точностью хирурга. Он целовал меня как тот, кем являлся, всем своим существом — это был всепоглощающий поцелуй. Мне стало интересно, как его целую я, ведь я была разбита на части.
Когда Айзек прервал поцелуй, я испытала чувство потери. Его губы на какой-то краткий миг коснулись тьмы, и в моей душе вспыхнул свет. Он всё ещё касался руками моей головы, зарываясь в волосы, и мы почти соприкасались носами, пока смотрели друг на друга.
— Я не готова к этому, — призналась я тихо.
— Я знаю.
Он пошевелился, пока я не оказалась в его руках. Объятья. Гораздо более интимные, нежели что-либо, чем я занималась с мужчинами в течение последних лет. Я упиралась макушкой ему в подбородок, прижимаясь лицом к ключице.
— Спокойной ночи, Сенна.
— Спокойной ночи, Айзек.
Он отпустил меня, отступил и сделал шаг влево. Впечатления, которые Айзек оставил после себя, оказались такими короткими и такими острыми. Я слушала гул его автомобиля, когда мужчина выезжал с подъездной дорожки. Раздался скрип гравия, когда он выезжал на улицу. Когда Айзек уехал, снова стало тихо и спокойно, как и было всегда. Всё успокоилось, кроме меня.
|
|
|
