 |
Сигизмунд III
|
|
|
|
Сигизмунд III
У. Паш
Сигизмунд имел на это посольство свои виды. Он рассчитывал, что московские вельможи, во-первых, уговорят тогда еще державшийся Смоленск сдаться, а во-вторых, позовут на царство вместо королевича самого короля.
Но по обоим пунктам коса нашла на камень.
Послы твердили, что теперь, когда война окончена, король должен снять осаду и оставить Смоленск в покое, поскольку город принадлежит русскому царству. Сигизмунд же заявлял, что Смоленщина в свое время была незаконно захвачена у Речи Посполитой и должна быть ей возвращена. Из Москвы покорная полякам Дума слала осажденным приказы сдаться, но патриарх Гермоген и великое посольство к этим требованиям не присоединялись, поэтому воевода Шеин со смоленским архиепископом Сергием капитулировать отказывались.
Еще тверже стоял Филарет, фактический глава посольства, против воцарения Сигизмунда. Русских не особенно пугал приезд в Москву королевича – они надеялись, что пятнадцатилетний подросток в новом окружении постепенно обрусеет и со временем станет настоящим русским царем, да, может быть, еще и поймет, что в православной стране государь должен быть православным. Иное дело – властный Сигизмунд, известный фанатичной приверженностью католицизму.
История великого посольства чрезвычайно интересна с психологической точки зрения. Возглавляли его люди вроде бы ничуть не принципиальные и своекорыстные, вполне гибкие, прежде твердости не проявлявшие. Мы помним, как тот же Филарет неоднократно перебегал из одного политического лагеря в другой, склонялся перед сильными, как он опозорился, сделавшись «тушинским патриархом». Еще хуже была репутация у Василия Голицына. В мирные времена он прославился только местническими склоками с другими вельможами. В 1605 году изменил царю Борису под Кромами и, напомню, вел себя при этом трусливо. Потом, выслуживаясь перед самозванцем, руководил убийством юного царя Федора и его матери. На поле брани Голицын тоже не блистал – в 1608 году, разбитый «воровским гетманом» Ружинским, постыдно бежал с поля боя.
|
|
|
И вот эти, прямо скажем, негероические люди, оказавшись в ситуации, когда только от них зависела судьба России, словно преобразились. Их непреклонность под всё усиливающимся давлением вызывает восхищение. В патриотическом памфлете 1611 года митрополита называют «твердым адамантом», который «ныне един уединен стоит и всех держит».
В истории часто бывает, что одни и те же деятели из героев превращаются в ничтожества и наоборот. Потомкам, с далекого временного расстояния, бывает трудно понять мотивы этих метаморфоз, а дело в том, что у людей иной эпохи были другие представления об этике, патриотизме, верности. Филарет с Голицыным легко изменяли монарху или политической партии, но, «боясь Бога», не могли изменить вере, а она в ту безотрадную эпоху стала идентична понятию отечества.
По приказу Гонсевского послам написали оставшиеся в Москве бояре, что перед королем нужно склониться, – Филарет и Голицын отказались.
Столкнувшись со столь неожиданным упрямством главных послов, король стал переманивать на свою сторону второстепенных, и некоторые поддались, но их голоса для решения таких важных вопросов было недостаточно.
Русских посланников начали подвергать притеснениям, унижениям, прямому грабежу, но они не уступали.
В конце концов, потеряв терпение, через несколько месяцев, в апреле 1611 года, Сигизмунд велел арестовать строптивцев и отправить в польскую тюрьму.
Жолкевский пытался урезонить своего государя. В своих записках он говорит:
|
|
|
Я советовал действовать сообразно со склонностью этого народа и положить конец войне, поскольку из условий, заключенных теперь под Москвой, могут проистечь великие выгоды для Речи Посполитой. Если же король не захочет этим довольствоваться, тогда, кроме, других неудобств, необходимо завяжется продолжительная война, которой неизвестно когда и какой будет конец.
Когда же Сигизмунд поступил по-своему, старый гетман «умыл руки» и, сославшись на здоровье, уехал в Польшу.
Теперь «жесткий курс» по отношению к оккупированной стране окончательно возобладал. Москвой управлял военный диктатор, непокорная верхушка русского общества была насильственно изолирована, воле короля никто больше не перечил.
Последним оплотом сопротивления оставался Смоленск, но и его дни были сочтены – крепость держалась, кажется, на одном упрямстве.
Падение Смоленска
С подходом польских войск в сентябре 1609 года гарнизон и жители ушли под защиту крепких каменных стен, предав посады огню.
У Сигизмунда войска было немного, артиллерии поначалу тоже маловато, не приходилось рассчитывать и на то, что город можно будет взять измором – в Смоленске еще с годуновских времен хранились огромные запасы продовольствия.
Сигизмунд надеялся на низкий боевой дух русских, которые не захотят гибнуть за непопулярного царя Василия. Как я уже говорил, король просчитался. Воевода Шеин, а в еще большей степени владыка Сергий, духовный предводитель смолян, сдаваться не собирались.
Дождавшись подкреплений, поляки предприняли первый приступ в октябре, но были отбиты с большими потерями. Пробовали подвести к стенам подкопы – тоже не вышло. В отличие от Троицкого монастыря, в смоленском гарнизоне имелись инженеры, обученные подземной войне.
Делать нечего, пришлось затевать осаду, в ходе которой тяжелые пушки с трудом пробивали бреши, а защитники их заделывали. Это однообразное состязание тянулось много месяцев.
Лишь в июле следующего 1610 года, проделав в стенах несколько дыр, поляки отважились на следующий приступ – и снова неудачно. 11 августа была предпринята еще одна попытка – смоляне устояли.
Уже сдалась Москва и вся остальная страна, а Смоленск держался и держал под своими стенами короля с главным войском. Сигизмунд не мог уйти побежденным – вся слава досталась бы гетману Жолкевскому, а король выглядел бы неудачником.
|
|
|
Князь Мстиславский в Москве под польскую диктовку написал Шеину письменный приказ сложить оружие. Поскольку Мстиславский не являлся правителем и указ не был одобрен патриархом, воевода собрал совет, прочитал грамоту, спросил, как быть. Все сказали: не сдадимся.
Конечно, не все осажденные были так тверды. Чем дольше затягивалась осада, тем безнадежнее становилось положение. В какой-то момент заколебался и Шеин, но тут проявил твердость архиепископ Сергий. Он снял с себя облачение, положил свой посох и сказал, что умрет, но согласия на капитуляцию не даст. Это придало защитникам мужества, и борьба продолжилась.
В ноябре 1610 года поляки опять ходили на приступ. Им удалось сделать подкоп под одну из башен и взорвать ее, но смоляне отбили одну за другой три атаки и возвели новый вал.
Началась вторая осадная зима. В городе люди умирали не от голода, а от однообразного питания, вызвавшего массовую цингу. Подкрепления ниоткуда не было, ряды защитников постепенно таяли.
Всю весну поляки готовились с генеральному штурму, который состоялся ночью 3 июня 1611 года.
Мощной миной подорвали северо-восточную Крылошевскую башню, но пошли в наступление не только с этого направления, а со всех четырех сторон, используя свое численное преимущество.
Бой продолжался на городских улицах, и большинство смолян погибли, но раненого Шеина с горсткой последних защитников поляки взяли в плен.
Двадцатимесячная осада, одна из длиннейших и упорнейших в мировой истории, наконец завершилась.
Обозленный король повел себя с Шеиным нерыцарственно: пленного героя увезли в Польшу в цепях.
Можно было ожидать, что теперь Сигизмунд наконец отправится в покоренную Москву, но король поступил иначе. Он вернулся в Польшу, чтобы насладиться своим триумфом и продемонстрировать подданным захваченные трофеи.
|
|
|
Эта ошибка обошлась победителям дорого.
Последний очаг национального сопротивления был потушен, но настоящего контроля над русскими землями у поляков не было, поэтому почти сразу же начался новый пожар, в другом месте.
Первое ополчение
Гибель Лжедмитрия II не деморализовала антипольские силы в стране, а наоборот, воодушевила их. Теперь, когда не стало мутного, ни на что не годного проходимца, вечно окруженного всяким полуразбойным сбродом, движение обрело новый смысл: не династической борьбы, а национального освобождения. Без фигуры царя на первый план выступило именно это настроение, а роль духовного лидера перешла к православной церкви, значение которой не поднималось на подобную высоту со времен татаро-монгольского ига.
Русская церковь продемонстрировала свою истинную силу, оставшись без поддержки развалившегося государства, в полном одиночестве. Эта тенденция наметилась не в 1611 году, а несколько раньше – при защите Троицы и Смоленска, но когда пала последняя крепость, оказалось, что есть иная твердыня, и ее при помощи оружия взять невозможно. Главная причина, по которой Русь не смирилась с поражением, а сумела вернуть независимость и создать новое национальное государство, по-видимому, очень проста: связи, объединявшие население и области страны, были сильнее, чем то, что их разъединяло. Нагляднее, эмоциональнее всего это единство проявлялось в общей вере.
Если в польском лагере под Смоленском обстоятельства сделали «твердым адамантом» лукавого митрополита Филарета, то на следующем этапе Смуты, после смерти Лжедмитрия и пленения «великого посольства», при полном параличе национальной политической воли, ситуация возвела в герои личность еще менее пригодную для руководства сопротивлением – патриарха Гермогена.
Филарет по крайней мере был человеком умным, чего никак не скажешь о Гермогене. Им вечно кто-то манипулировал: то Василий Шуйский, то гетман Жолкевский. Соотечественники не любили патриарха за грубость и скверный характер, к тому же он был стар и немощен – ему уже перевалило за восемьдесят. И вот этот дряхлый, сварливый, «ко злу и благу небыстрораспрозрительный» старец, не страшась поляков, в полной власти которых он находился, вдруг начал рассылать по стране письма, в которых писал о поругании веры и призывал православных подниматься на ее защиту. В конце концов наместник Гонсевский подверг Гермогена полной изоляции, заточил в келью и заморил голодной смертью, но к тому времени пожар уже вовсю пылал, а после смерти патриарх стал для поляков опаснее, чем при жизни, ибо превратился в святого мученика и символ сопротивления.
|
|
|
