Скромное начало русской драматургии

Основоположником отечественной драматургии считается Александр Сумароков. Первая его пьеса «Хорев», согласно тогдашней моде на патриотизм, была посвящена древней русской истории – высоким придворным страстям времен легендарных киевских князей. У персонажей были звучные, никогда не бывавшие имена – Оснельда, Астрада, Завлох. Между собой они разговаривали примерно таким языком:

Молчи, не представляй мне браков,

Несчастной мне к тому ни малых нет признá ков.

Довольно! Я хочу из сих противных мест.

О жалостна страна! О горестный отъезд!

Непривычной к новому зрелищу публике эти представления нравились, национальный театр прижился, а имя первого собственного драматурга заняло почетное место в истории русской литературы. Правда только имя. С. Соловьев с почтительной витиеватостью пишет: «Так как Сумароков не обладал сильным талантом в изображении природы человеческой и не мог успешно бороться с языком, не вышедшим еще из хаотического состояния, то и не предохранил своих произведений от забвения».

Театральные изыски облагораживали жизнь весьма небольшого круга столичных жителей, но шире был слой, затронутый развитием учености.

К началу Елизаветинской эпохи в военной империи на более или менее достойный уровень было поставлено лишь военное образование. Существовали Шляхетский кадетский корпус (выпускавший и некоторое количество гражданских чиновников), две морские академии (по одной в обеих столицах), артиллерийская и инженерная школы.

Из «мирных» учебных заведений имелись только старинная Славяно-греко-латинская академия, где преподавали монахи, и петровская Десиянс-Академия, официальная оценка деятельности которой в указе 1747 года звучит довольно безжалостно: «По сие время Академия Наук и Художеств плодов и пользы совершенно не произвела».

В сороковые и пятидесятые годы, в значительной степени стараниями Ивана Шувалова, состояние российского просвещения значительно улучшилось.

Пагубное положение флота, обнаружившееся во время шведской войны, побудило правительство заняться не только ремонтом и постройкой кораблей, но и кадрами. Вместо прежних академий, влачивших довольно жалкое существование, была создана новая, хорошо устроенная, – Морской академический шляхетский корпус на Васильевском острове. Там обучались 500 гардемаринов.

Обновилась и Славяно-греко-латинская академия, в которой кроме богословских дисциплин теперь стали преподавать физику, метеорологию и даже основы психологии.

Очень повысился статус Академии наук. Ее возглавил большой вельможа – Кирилл Разумовский. Мы видели, что в качестве украинского гетмана он ничем выдающимся себя не проявил – но от символического правителя символической автономии инициативы и не требовалось. Зато в качесте президента Десиянс-Академии, пускай тоже номинального, юный Кирилл Григорьевич сделал немало полезного.

Этот бывший деревенский мальчишка, по прихоти Фортуны, безо всяких личных заслуг взлетевший к самому подножию трона, еще в четырнадцать лет пас коров, а в семнадцать уже был сиятельным графом и одним из образованнейших вельмож своего времени. Второе обстоятельство здесь еще удивительнее первого. Объяснялось оно тем, что перед тем, как быть выпущенным в большой свет, брат фаворита прошел курс учения в Европе, куда его сопровождал личный ментор, академический адъюнкт Григорий Теплов. Юноша поучился в Германии, Италии и Франции, набрался европейских привычек и по возвращении в Санкт-Петербург, всего восемнадцати лет от роду, возглавил главное (собственно, единственное) научное учреждение империи.

Польза, которую граф приносил Академии наук, состояла не в мудрых наставлениях и великих открытиях, а просто в том, что своим именем он прибавлял статуса этому пока непривычному институту, ну и, конечно, делился со своей нестандартной «вотчиной» частью несметных личных богатств.

Академия стала процветать: получила новый регламент и щедрое финансирование, обрела стройную и осмысленную структуру. Очень поднялся престиж членов Академии, каковых могло быть не более двадцати – десять действительных, то есть присутствующих, и десять почетных, иностранных. Вскоре лучшие умы Европы стали добиваться этого звания, поскольку к нему прилагалось еще и солидное денежное вознаграждение.

Академия пока сохраняла дополнительную функцию учебного заведения, при ней существовала гимназия на двадцать студентов (тех, кто оказывался невосприимчив к знаниям, сплавляли в Академию художеств, что по-своему тоже демонстрировало новое уважительное отношение к наукам).

Однако самое примечательное событие произошло не в Петербурге, а в Москве. В 1755 году, по предложению академического профессора Михайлы Ломоносова, поддержанному Иваном Шуваловым, там открылся университет. Самой старой высшей школой империи мог бы считаться Дерптский университет, основанный еще в 1632 году, но при завоевании Прибалтики царю Петру было не до педагогики, поэтому профессора со студентами разбежались кто куда, и университет закрылся. Таким образом детище Ломоносова и Шувалова стало первенцем российского высшего образования.