 |
Алексей Аракчеев. И.-Б. Лампи-Старший. «Чудный старик» Петр фон дер Пален. Г. Фон Кюгельген
|
|
|
|
Алексей Аракчеев
И. -Б. Лампи-Старший
Другой видный деятель эпохи, Алексей Андреевич Аракчеев, являлся фигурой совсем иного рода. Если Ростопчин был близок чудаковатому царю своей эксцентричностью, то педант и служака Аракчеев совпадал с Павлом маниакальной любовью к прусскому порядку.
Этот отпрыск бедного дворянского рода, лишенный шансов на хорошую карьеру в екатерининской армии, нашел себе пристанище близ цесаревича. Он возглавлял маленькую гатчинскую артиллерию и довел ее до образцового состояния.
Свое дело он знал превосходно, отличался исполнительностью и дотошностью, а главное, был по-собачьи предан господину. Заняв престол, Павел осыпал Аракчеева милостями. Сделал его сначала бароном, потом графом, генерал-инспектором всей артиллерии. Артиллерия от этого сильно выиграла, но в целом репутация у графа Алексея Андреевича была ужасная. Временщика ненавидели за тяжелый характер и грубость, которой Аракчеев еще и бравировал (его девиз был «Предан без лести»). Враги дважды воспользовались оплошностями фаворита, чтобы опорочить его в глазах царя. Первый раз (в 1798 году) опала длилась недолго, но осенью следующего года он был вновь отставлен от службы и выслан. Этого верного соратника в момент заговора около царя тоже не окажется.
Во время гатчинского прозябания близ Павла почти не было представителей большой знати. Вероятно поэтому братья князья Куракины, старший из которых, Александр Борисович, рос вместе с цесаревичем и даже называл его «Павлушей», после 1796 года оказались на высших постах, хотя государственными талантами не обладали. Обоим к тому же покровительствовала фаворитка Нелидова.
|
|
|
Александр стал вице-канцлером, но приносил столь мало пользы в иностранных делах, что, когда однажды запросился в отставку, Павел удивился: «Зачем же ему покидать место? Ведь он, и оставаясь на нем, ничто».
Второй, Алексей, был генерал-прокурором и тоже ничем не проявил себя на этой важнейшей должности.
Из-за явной неспособности Куракиных царь сильно охладел к старым приятелям и после ухода в 1798 году их благодетельницы Нелидовой снял обоих с занимаемых постов.
Таким образом, накануне рокового финала император остался без лично преданных ему людей. Их место занял новый фаворит Пален, заслуживающий более подробного рассказа из-за той роли, которую он сыграл в российской истории.
Барон Петр Алексеевич (вообще-то Петер-Людвиг) фон дер Пален был из курляндских немцев, только с 1795 года ставших царскими подданными, однако дворяне марионеточного герцогства давно уже служили в русской армии. Не был исключением и Пален. Еще в ранней юности он поступил в Конногвардейский полк, с отличием участвовал в турецких войнах и ко времени воцарения Павла, после 36 лет службы, занимал должность курляндского генерал-губернатора, удаленную от столицы, а стало быть от настоящей власти.
Поздним взлетом своей карьеры барон был обязан случайности – поначалу вроде бы несчастливой. В декабре 1796 года он готовился у себя в Риге торжественно встретить бывшего польского короля Станислава-Августа, но в это время в город въехал опальный Платон Зубов, следовавший за границу, и почетный караул по ошибке отсалютовал пышному кортежу, а генерал-губернатор повел себя с бывшим временщиком слишком вежливо. Об этой учтивости донесли императору, еще ее и преувеличив. Павел взбесился, назвал обращение Палена с Зубовым «подлостью» (это слово тогда означало раболепство) и уволил провинциального администратора с должности. Однако Павел, очень кичась своей справедливостью, довольно часто признавал свои ошибки и, бывало, вознаграждал несправедливо наказанных сверх всякой меры. То же случилось и с Паленом. Он сумел завоевать расположение Нелидовой и Кутайсова, те замолвили словечко – и в начале 1798 года пожилой отставной генерал вдруг становится инспектором кавалерии и командиром Конногвардейского полка, что позволяет ему постоянно общаться с государем.
|
|
|
«Чудный старик» Петр фон дер Пален
Г. Фон Кюгельген
Пален был очень умен, хладнокровен, неизменно весел, со всеми обходителен. Отец десяти детей, само прямодушие и преданность, он без труда вошел в доверие и к императору, и к императрице, которая говорила: «Невозможно, зная этого чудного старика, не любить его». Помимо приятности Петр Алексеевич еще и отличался исключительной распорядительностью, так что со временем сделался для Павла просто незаменим. Его влияние и количество занимаемых им постов все время росли, а его соперники исчезали один за другим. К зиме 1801 года Пален, уже не барон, а граф, возглавлял шесть армейских инспекций, заседал в Иностранной коллегии, был столичным губернатором и главным директором почт. Последние две должности особенно пригодились ему при подготовке заговора, так как губернатор командовал петербургским гарнизоном, а почт-директор мог перлюстрировать письма.
Почему этот обласканный Павлом, почти всемогущий человек решил свергнуть своего благодетеля? Причин было две. Во-первых, при таком вздорном государе никто не чувствовал себя в безопасности, и беспричинный гнев Павла мог в один миг лишить фаворита всех его приобретений. Сам граф Петр Алексеевич, объясняя впоследствии свои резоны, упоминает и этот, хоть больше напирает на общественное благо:
Состоя в высоких чинах и облеченный важными и щекотливыми должностями, я принадлежал к числу тех, кому более всего угрожала опасность, и мне настолько же желательно было избавиться от нее для себя, сколько избавить Россию, а быть может, и всю Европу от кровавой и неизбежной смуты.
Но была и вторая причина, не менее существенная. Глава заговора рассчитывал, что возведя на престол мягкого, бесхарактерного наследника, он станет не временщиком, а истинным правителем государства.
|
|
|
Смелости и решительности у Палена было не меньше, чем в свое время у Миниха, а ума и ловкости значительно больше.
Дворяне, во всяком случае столичные, от царского самодурства устали, в гвардии многие, обиженные Павлом, его ненавидели, а настоящего страха перед вспыльчивым, но не жестоким императором не было. Помогала и память об успешных переворотах недавнего прошлого.
Дело шло к развязке.
Заговор и переворот
В монархическом государстве переворот возможен, только если у заговорщиков имеется собственный кандидат на престол, готовый участвовать в деле. С этим у руководителей комплота имелись трудности.
Первоначально во главе предприятия стоял вице-канцлер Никита Петрович Панин, убежденный сторонник союза с Англией и заклятый враг французов, то есть идейный противник Ростопчина, склонявшего Павла к сближению с Бонапартом. Таким образом, Панин, в отличие от Палена, намеревался свергнуть царя не из личных, а из идейных соображений. Скорее всего, в разработке опасного плана участвовал и английский посол Уитворт, весьма заинтересованный в подобной смене власти, но прямых доказательств «британского следа» в последующих событиях не выявлено, и к самому убийству посол точно отношения не имел – его отозвали в Лондон десятью месяцами ранее.
Граф Панин замышлял объявить Павла душевно больным и сделать цесаревича регентом. Всё могло получиться очень пристойно, по-европейски, так как имелся свежий прецедент: английский король Георг III периодически впадал в помрачение рассудка, и в такие периоды страной правил наследник.
Именно Панин первым стал вести тайные беседы на эту тему с Александром Павловичем, находившимся с отцом в очень натянутых отношениях.
Как мы помним, 6 ноября 1796 года юноша, которого Екатерина прочила в преемники, никак не участвовал в борьбе за престол, но вскоре, по-видимому, об этом пожалел. По своему воспитанию и либеральным взглядам он с отвращением относился к деспотическим повадкам Павла, считал его политику глубоко ошибочной и был преисполнен великих замыслов, которые мог бы осуществить, заняв престол. Любви к родителю он не испытывал, так как, выросший при бабке, в детстве его почти не знал, однако мысль о перевороте молодого человека пугала. Он выслушивал довольно туманные речи Панина, но дальше дело не шло.
|
|
|
Осенью 1800 года граф Никита Петрович угодил в опалу и был вынужден покинуть столицу. Тогда главой заговора стал Пален, который от разговоров сразу перешел к действию. О том, как развивались события, известно из собственноручных записок Петра Алексеевича.
Он взялся за великого князя всерьез.
Я зондировал его на этот счет сперва слегка, намеками, кинув лишь несколько слов об опасном характере его отца. Александр слушал, вздыхал и не отвечал ни слова. Но мне не этого было нужно; я решился наконец пробить лед и высказать ему открыто, прямодушно то, что мне казалось необходимым сделать. Сперва Александр был, видимо, возмущен моим замыслом; он сказал мне, что вполне сознает опасности, которым подвергается империя, а также опасности, угрожающие ему лично, но что он готов все выстрадать и решился ничего не предпринимать против отца. Я не унывал, однако, и так часто повторял мои настояния, так старался дать ему почувствовать настоятельную необходимость переворота, возраставшую с каждым новым безумством, так льстил ему или пугал его насчет его собственной будущности, представляя ему на выбор – или престол, или же темницу и даже смерть, что мне наконец удалось пошатнуть его сыновнюю привязанность…
Обеспечив если не соучастие, то, по крайней мере, молчаливое согласие будущего монарха, Пален перешел к следующему этапу: стал подбирать сообщников, чьими руками можно было бы осуществить переворот. Недовольных Павлом среди гвардейского офицерства было предостаточно, но Палену, по его словам, «хотелось заручиться помощью людей более солидных, чем вся эта ватага вертопрахов». Воспользовавшись минутой, когда Павел находился в благодушном настроении, фаворит уговорил царя простить братьев Зубовых. Все они вернулись в Петербург. Платон и Валериан возглавили Первый и Второй кадетские корпуса, Николай – гусарский полк. Должности по сравнению с прежними были скромные, но главное, что заклятые враги императора оказались в столице. Вряд ли Пален так уж нуждался в помощи мало на что способных Зубовых. Вероятнее всего, ему требовались козлы отпущения, на которых можно будет свалить вину в случае провала.
На роль же исполнителя у графа был намечен другой человек, хорошо ему известный своей хладнокровной решительностью, – генерал Леонтий Беннигсен. Это был ганноверский офицер, более четверти века назад переведшийся в русскую армию и сделавший при Екатерине неплохую карьеру. Павла он ненавидел, потому что два с лишним года назад безо всякой вины был выгнан со службы. В самом конце 1800 года Пален сумел вызвать в столицу и Беннигсена.
|
|
|
Другими ключевыми фигурами заговора являлись командиры двух гвардейских полков, Преображенского и Кавалергардского, чья поддержка была необходима для успеха. Более мелкие участники никаких подробностей не знали, Пален собирался подключить их к делу в последнюю минуту, что было мудро. И всё же слухи о том, что затевается нечто грозное, витали в воздухе.
Нанести удар планировалось в конце марта 1801 года, но Палену пришлось ускорить события. Во время очередного доклада о положении дел в столице, царь вдруг объявил губернатору, что некие злоумышленники собираются «повторить 1762 год» (когда свергли Петра III). Не растерявшись, Пален отвечал, что отлично об этом знает и даже участвует в заговоре, чтобы выявить «все нити». Он с самого начала вел дело так, что действительно мог в любой момент кардинально изменить свою роль и свалить вину на других. Павел этим объяснением удовлетворился. Проницательность не была его сильной стороной.
Однако Палену сделалось ясно, что времени терять нельзя. Он кинулся к Александру, пугая того страшными последствиями разоблачения. Великий князь потребовал только одного: клятвенного обещания, что Павел не пострадает. Пален с легкостью поклялся, хоть наверняка отлично понимал, что с таким подбором исполнителей у царя нет шансов уцелеть. К тому же свергнутый, но живой монарх – всегда проблема.
В ночь на 11 марта Зубовы и Беннигсен собрали ударную группу из офицеров. Их было около полусотни, причем многие были вовлечены «втемную», случайно, и потом по дороге сбежали.
Но много людей и не требовалось. Месяцем ранее царь переехал в новый Михайловский замок, действительно похожий на средневековую крепость. С верной охраной там можно было чувствовать себя в безопасности, однако при измене личной стражи дворец превращался в капкан.
Измена же была повсюду. Заговорщиков провел через караулы офицер, имевший личный доступ к Павлу и хорошо известный солдатам. Сопротивления почти не было, но все же у самых дверей спальни возникла потасовка. Павел проснулся и успел спрятаться.
Увидев, что царя нет, заговорщики (до конечного пункта добралось не более десятка) запаниковали, но невозмутимый Беннигсен потрогал теплую постель, посмотрел вокруг и показал пальцем на ширму, присовокупив по-французски: «Вон он». После этого, отлично зная, что последует дальше, генерал вышел в прихожую, оставив Павла наедине с убийцами. Сам Беннигсен пишет:
В эту минуту я услыхал, что один офицер, по фамилии Бибиков, вместе с пикетом гвардии вошел в смежную комнату, по которой мы проходили. Я иду туда, чтобы объяснить ему, в чем будет состоять его обязанность, и, конечно, это заняло не более нескольких минут. Вернувшись, я вижу императора, распростертаго на полу. Кто-то из офицеров сказал мне: «С ним покончили! »
Относительно того, как произошло убийство, существует несколько версий.
Пушкину говорили, что императора задушили шарфом измайловского офицера Скарятина.
Полковник Саблуков в своих «Записках» рассказывает (правда, с чужих слов): «Граф Николай Зубов, человек громадного роста и необыкновенной силы, будучи совершенно пьян, ударил Павла по руке и сказал:
– Что ты так кричишь!
При этом оскорблении император с негодованием оттолкнул левую руку Зубова, на что последний, сжимая в кулаке массивную золотую табакерку, со всего размаху нанес правою рукою удар в левый висок императора, вследствие чего тот без чувств повалился на пол».
По еще одному свидетельству, первый удар нанес подполковник князь Яшвиль, в свое время жестоко оскорбленный царем.
Так или иначе, на упавшего Павла накинулись все. Лейб-медик Грив потом обнаружит на трупе царя множество кровоподтеков, а на шее следы удушения.
Во время убийства Пален держался на отдалении, чтобы – по словам того же Саблукова – «глядя по обстоятельствам, или явиться на подмогу к императору, или послужить для провозглашения его преемника». Когда граф узнал, что дело сделано, он немедленно оказался в центре событий.
Вокруг дворца уже выстроились преображенцы, приведенные их командиром Талызиным. Он и Зубовы кричали: «Да здравствует император Александр! ». Солдаты, ничего не понимая, молчали. Прибыли и семеновцы. Нужно было скорее предъявить гвардейцам нового государя, но великий князь, потрясенный ужасным известием о смерти отца, рыдал и отказывался. Тогда Пален сурово приказал ему, очевидно, готовясь к роли будущего правителя державы: «Довольно ребячиться, государь. Ступайте царствовать и покажитесь гвардии! ».
Александр Павлович послушался: перестал ребячиться, показался гвардии и стал царствовать, но ни этого оскорбления, ни цареубийства Палену он не простит. На всякого мудреца довольно простоты. Великий манипулятор ошибся в молодом цесаревиче, который при всей мягкости отнюдь не был бесхарактерен.
Петербургское дворянство встретило весть о гибели «тирана» ликованием. Из свидетельств современников создается впечатление, что столица праздновала расставание с прежним веком и приход нового – даже соответствующим образом переоделась:
Немедленно же появились прически à la Titus, [158] исчезли косы, обрезались букли и панталоны; круглые шляпы и сапоги с отворотами наполнили улицы.
Мужчины поголовно принялись отращивать запрещенные ранее бакенбарды, без которых александровское поколение теперь не представить.
Со смертью Павла Первого XVIII век в России действительно закончился.
ДЕЛА ВНУТРЕННИЕ
Консервативный реформатор
Если не относиться к Павлу как к вздорному «дегенерату второй степени» (вздорным он был, дегенератом – отнюдь), в поступках и указах царя, даже самых странных, прослеживается ясная логика. В своей стратегии император был очень последователен.
Неизбежность деспотизма в российских реалиях – тезис, к которому Екатерина пришла не сразу и, в общем, против своей воли, – представлялся Павлу непреложной истиной, основой стабильности и порядка. Еще наследником, за несколько лет до прихода к власти, он составил меморандум, в котором изложил свои взгляды на государство. Там, в частности, говорилось: «Общество не может существовать, если воля каждого не будет направлена к общей цели», а поскольку чем обширнее страна, тем труднее концентрировать эту волю, самое главное – «препоручение исполнения одному», то есть самодержцу; «нет лутчего образа, как самодержавный, ибо соединяет в себе силу законов и скорость власти одного».
Иначе говоря, Павла можно считать адептом классической «ордынской» модели. В этом смысле он являлся несколько карикатурной копией Петра Первого, который тоже желал восстановить жесткую «вертикальность» высшей власти после некоторого ее ослабления в XVII веке.
Сутью павловских реформ – если их можно так назвать – было возвращение во вчерашний день, стремление не пускать Россию в XIX век, а удержать в XVIII.
Екатерине с ее конъюнктурным умом, не очень дальним, но здравым, стало ясно, что в быстро развивающемся мире примитивно-вертикальная империя, управляемая непосредственно из «ханской ставки», в ручном режиме, существовать уже не может. Поэтому императрица превратила высшее сословие из рабов в соправителей, предоставив дворянам всевозможные личные права. Это безусловно подтачивало один из столпов «ордынской» системы, допускавшей наличие прав только у одного человека – государя.
Павел резонно видел в этом угрозу для самодержавия. В конце концов идея личных прав и напрямую связанное с нею требование свобод распространится от дворян на более широкие слои населения и приведет монархию к краху. Но рецепт, которым новый царь рассчитывал уберечься от этой опасности, был совершенно негоден – как по внешним обстоятельствам, так и по внутренним.
Единоличное тоталитарное управление в духе Петра Великого, еще кое-как возможное в начале столетия, к его концу, в разгар индустриальной революции и усложнения социальных структур, превратилось в совершенный анахронизм. Оно парализовало государственный механизм, не давало развиваться промышленнности, торговле, культуре. Да и высшее сословие, вкусив сладость обретенных прав и привилегий, не желало их лишиться. В стране с традицией дворцовых переворотов гвардейские «янычары» рано или поздно свергли бы властного, но неосторожного владыку и без хитроумного курляндца Палена.
В чем же состояла идея, при помощи которой Павел рассчитывал укрепить монархию?
Она была проста: заменить дворянскую власть иной инфраструктурой – чиновничьей. Никаких привилегированных сословий не нужно, все должны быть равны перед государем. Продвижение по службе и место в иерархии должно определяться исполнительностью, а не происхождением. Как ни странно это звучит, но Павел был не меньшим сторонником всеобщего равенства, чем ненавидимые им французские революционеры, – на это обратил внимание еще Ключевский. Этому же историку принадлежит очень меткое уточнение: равенство предполагалось не в правах, а во всеобщем бесправии.
Проект этот, конечно, был абсолютно утопическим. В огромной, сложно устроенной стране, каковой являлась Россия конца XVIII века, бюрократический аппарат, контролируемый только сверху, эффективно работать не мог.
Павлу представлялось, что, если сам он будет подавать пример трудолюбия и рвения, вся властная пирамида сверху донизу преисполнится такого же усердия.
И жизнь столичных чиновников, находившихся на глазах у императора, действительно превратилась в ад.
Царь начинал работать в шесть утра, а это значило, что всем канцеляриям следовало приступать к делу еще раньше. В начале седьмого, когда Павел выходил из своих покоев, первые сановники государства уже ждали в приемной. В присутствиях служители корпели над бумагами с пяти.
В течение дня император мог нагрянуть в любое учреждение с внезапной инспекцией, что держало начальников всех уровней в постоянном напряжении: при малейшем непорядке его величество приходил в ярость, и на виновных, а то и на невиновных, обрушивались кары.
Потрудившись таким образом на благо России, Павел очень рано укладывался спать, а это означало, что пора на покой и всей столице. Автор замечательных «Записок» Андрей Болотов пишет: «В 8 часов государь уже ужинает и ложится почивать; и в сие время нет уже и во всем городе ни единой горящей свечки».
Активизировать деятельность центральных органов власти подобными методами было нетрудно. Петербургские ведомства судорожно заработали, бумагопоток невероятно ускорился и увеличился. Дореволюционный историк В. Клочков, исследовавший административную работу Сената павловской эпохи, приводит впечатляющие цифры.
Это высшее правительственное учреждение славилось волокитой и медлительностью. К моменту восшествия Павла на престол там скопилось почти 15 тысяч нерешенных дел. При новом темпе работы Сенат, во-первых, стал пропускать через свои департаменты намного больше документов (в 1800 году – 42 тысячи! ), а во-вторых, разгреб старые залежи и научился не создавать новых.
Необычайно интенсифицировался выпуск законов, манифестов и указов. Павел считал, что ясные и подробные приказания – гарантия порядка. По данным Н. Эйдельмана, в это время выходит в среднем по 42 законодательных акта в месяц, то есть по одному-два каждый день. При Екатерине же правительство выпускало в три с половиной раза меньше документов (в среднем по двенадцать ежемесячно).
Нечего и говорить, что эта лихорадочная активность затрагивала лишь столичные канцелярии и была не более чем рябью на самом западном краешке огромного моря. Расходясь по России, эти круги ослабевали или, того хуже, разрушая старый порядок вещей, не создавали нового. Провинция взирала на Петербург с опаской и недоумением.
Стержнем павловских реформ было всемерное ужесточение централизации и повсеместное введение строгого единоначалия, при котором администратор каждого уровня становился мини-самодержцем – это называлось «преимуществом лиц перед учреждениями». Властная вертикаль сводилась к принципу персонального управления и персональной же ответственности: глава уезда решал все вопросы сам и давал отчет губернатору, тот – генерал-прокурору, а выше находился уже император. Во времена Чингисхана такая система отлично работала; в 1800 году она порождала бесконтрольность, некомпетентность и очковтирательство. Административная стройность выглядела таковой только на бумаге. Из-за упразднения структуры местного управления жизнь провинции разладилась. Неразбериху усугубило затеянное Павлом перекраивание губерний. Царю хотелось, чтобы они все были аккуратно одинаковыми. Пятьдесят губерний превратились в сорок одну. Легко представить, какой бюрократический хаос вызвала эта перестройка.
Попытался Павел переделать и центральное правительство, которое при Екатерине действительно было организовано очень неряшливо. Царица предпочитала решать все дела сама, с фаворитами и секретарями. Но ее сын в этом отношении был во сто крат большим «маньяком контролирования». С одной стороны, он восстановил профильные коллегии, назначив туда президентов, то есть в современной терминологии – министров. Однако, кроме того, в каждом ведомстве вводился еще и «главный директор», нечто вроде прежнего «государева ока». Такое двоевластие приводило к административной неразберихе и тормозило работу.
|
|
|
