 |
Павел Первый: Горделивая осанка анфас и почти отсутствующий профиль. (Слева портрет В. Боровиковского, справа – неизвестного художника)
|
|
|
|
Одним словом, если Павел и стал проявлять признаки психической ненормальности, то лишь когда смог себе это позволить – то есть уже получив в свои руки самодержавную власть, ничем не сдерживаемый. Тогда в полной мере и проступили все черты этой личности – как хорошие, так и скверные.
К числу первых следует отнести благие намерения. «Он мыслит ложно, но сердце у него прямое», – очень точно заметил князь де Линь. Павел всегда желал творить добро, эту впитанную с детства потребность он сохранял до самого конца. «Я предпочитаю быть ненавидимым, делая добро, нежели любимым, делая зло», – заявлял он, и надо сказать, что это наполовину получилось – в той части, которая касается ненависти. К сожалению, делать добро удавалось хуже, потому что одних благих намерений здесь недостаточно, ими бывает вымощена и дорога в ад. В этом несчастном характере даже лучшие качества сплошь и рядом оборачивались злом.
Например, все современники отмечают рыцарственность Павла – его великодушие, благородство порывов, уважение к достойным противникам. Одним из первых его поступков было посещение плененного вождя польских повстанцев Костюшко, которого царь выпустил на свободу и позволил уехать в Америку. Герой ответит благородством на благородство и больше никогда, даже в благоприятные наполеоновские времена, не будет воевать против России. Однако отсутствие чувства меры – пожалуй, самый очевидный дефект павловской натуры – был способен и рыцарственность превратить в карикатуру. В 1800 году император Павел разместил обращение к европейским правителям (почему-то через «Гамбургскую газету») закончить войну посредством рыцарского турнира, в котором они лично скрестят оружие, «имея в качестве оруженосцев, герольдов и судей своих просвещеннейших министров и искуснейших генералов». Если это был юмор, то очень странный; он вызвал всеобщее недоумение.
|
|
|
Точно так же – нелепо и раздражающе – оборачивалась другая в принципе похвальная черта: любовь к порядку, которого в стране всегда не хватало. Но Павел доводил свою страсть к регламентации еще до худшего абсурда, чем Петр Великий. Сыну расслабленно-неряшливой Екатерины хотелось, чтобы его держава встряхнулась, выстроилась в колонну и замаршировала в ногу куда прикажет помазанник божий. Русскую расхлябанность – ради пользы самого же народа – государь был готов выжигать каленым железом.
Надо сказать, что о своих подданных Павел был очень невысокого мнения. Британский посол Уитворт, сам не жаловавший русских, пишет про царя: «О своей стране он более дурного мнения, чем даже она того заслуживает». Чуть выше цитировавшийся де Линь подтверждает это суждение: «Он презирает свой народ и говорил мне в былое время в Гатчине такие вещи, которых я не смею повторить». Придавая огромное значение собственному достоинству, Павел отказывался признавать его в других. Воля государя, по его убеждению, была священна, а всякое противодействие или возражение – кощунственны. При малейшем подозрении в непочтительности или скепсисе император приходил в бешенство, и тогда от природного великодушия ничего не оставалось.
Но история знает много жестоких, грозных правителей. От тоталитарной власти ждут суровости, и подданные готовы ее терпеть. Чего они не прощают – это непоследовательности, неопределенности в системе кар и награждений. У Павла же из-за вспыльчивости и самодурства никогда нельзя было угадать, за что он обласкает и за что накажет. По выражению Карамзина, царь, «наказывая без вины, вознаграждая без заслуги, отнимал постыдность у наказания и обаяние у награды» – то есть в этом отношении ничему не научился у мудрой Екатерины. В конечном итоге такая «кадровая политика» Павла стала одной из причин его гибели.
|
|
|
Система взглядов Павла Первого сложилась под влиянием его личностных черт и в результате долгой вражды с матерью. Будучи человеком упрямым, он остался верен идеям, которые изложил еще двадцатилетним в «Рассуждении о государстве вообще». Наследник австрийского престола Леопольд, пересказывая свою беседу с наследником, сообщает очень важные вещи:
Упоминая о планах императрицы относительно увеличения русских владений насчет Турции и основания империи в Константинополе, он не скрыл от меня своего неодобрения этому проекту и вообще всякому плану увеличения монархии, уже и без того очень обширной и требующей заботы о внутренних делах. По его мнению, следует оставить в стороне все эти бесполезные мечты о завоеваниях, которые служат лишь к приобретению славы, не доставляя действительных выгод, а, напротив, ослабляя еще более государство.
Совершенно естественным выводом из этого вполне резонного убеждения было бы переформатирование империи в «национальное государство», ориентированное не на экспансию, а на усовершенствование внутренней жизни и развитие народа, однако, как уже говорилось, Павел был очень невысокого мнения о населении своей державы и имел отнюдь не либеральные воззрения на то, как должно вести себя с подданными.
Со своей страстью всё контролировать, он, еще будучи совсем молодым человеком, составил для своей невесты Софии Вюртембергской инструкцию из 14 пунктов. Пятый пункт почти целиком посвящался русскому народу. По представлениям Павла Петровича, народ этот «относится с большим уважением и почтительностью ко всему, что стоит выше его, в особенности, если лицо начальствующее или известного чина сумеет приобрести в его глазах авторитет», из чего следовало, что нужно сохранять величественную дистанцию с подданными и блюсти сакральность монаршьего звания. Жалоб от простолюдинов принимать нельзя – иначе завалят. Всё, касающееся религии, надлежит соблюдать с максимальной строгостью. А для связи с народом государю и государыне достаточно «иногда показаться из окна».
|
|
|
Примерно так Павел I и правил. Он не стремился к новым завоеваниям, без которых содержание огромной армии превращалось для небогатой страны в огромную бессмысленную обузу; повсюду где можно и где нельзя насаждал милый его сердцу прусский «ордер». Правда, в поле зрения педанта попадала лишь столица с окрестностями. Посол Уитворт пишет:
Двор и город приняли совершенно военный характер и мы с трудом можем убедить себя, что мы находимся в Петербурге, а не где-нибудь в Потсдаме.
Но до остальной страны столичные нововведения доходили только в виде каких-то малопонятных судорог и преувеличенных слухов о Павловых чудачествах.
Первым впечатлением от нового царствования было зловещее шоу, которое император устроил в память об убитом отце. Под предлогом того, что Петр III не успел короноваться, Екатерина велела похоронить его не в царской усыпальнице, а в Александро-Невской лавре. Павел же велел выкопать гроб и торжественно установить в Зимнем дворце рядом с гробом неверной жены. Потом лично возложил корону на истлевшие останки родителя. Присутствовать при этом действе должны были люди, причастные к гибели Петра, прежде всего Алексей Орлов. Затем Петр и Екатерина, как подобает супругам, были вместе погребены в Петропавловской крепости.
Считая, что для воли самодержца нет ничего невозможного, Павел исключил из истории эпизод с отречением Петра Федоровича от престола. Сохранившиеся копии манифеста о воцарении Екатерины были изъяты по всей стране, доставлены в Тайную экспедицию и сожжены.
После такого начала все, особенно любимцы Екатерины, многие из которых раньше третировали опального цесаревича, приготовились к страшному, но Павел их удивил. Он оставил помощников матери на их постах, а сжавшегося от ужаса Платона Зубова даже обласкал, сказав: «Кто старое помянет, тому глаз вон».
Проявления милосердия этим не ограничились. Новый царь выпустил на свободу не только Тадеуша Костюшко, но других пленных поляков. Прощены и реабилитированы были жертвы поздней екатерининской паранойи: Радищев и Новиков вкупе с остальными мартинистами. К последним Павел относился с сочувствием еще и потому, что сам в свое время состоял в масонской ложе, привлеченный в этом движении сочетанием идеализма и мистики. На волю были выпущены узники «Тайной экспедиции», всеобщая амнистия отворила двери тюрем и острогов для всех осужденных, кроме убийц.
|
|
|
Награды и щедрые подарки полились рекой. За три недели Павел роздал – почти без разбора и учета реальных заслуг – более миллиона рублей.
Отрадные события произошли и в политике. Государь вернул из Закавказья войска, отправленные туда по прихоти Зубова, и отменил рекрутский набор, тем самым подтверждая намерение царствовать мирно. Девизом своего правления он объявил «Порядок и справедливость» и в доказательство даже пересмотрел свое прежнее мнение по поводу запрета народных жалоб: отныне разрешалось подавать их на царское имя. (Впрочем, возможно это было сделано в пику Екатерине, которая подобную практику упразднила).
Но как только подданные успокоились и приготовились к золотому веку, настроение самодержца переменилось.
Месяца через полтора после восшествия на престол Павел вдруг отставил от службы всех екатерининских вельмож за исключением Безбородко, к которому после событий 6 ноября проникся благодарностью, и поставил всюду своих близких людей. В основном это были гатчинцы, никогда государством не управлявшие и к масштабным делам непривычные.
Затем настал черед личных друзей покойной императрицы. Зубовы, Екатерина Дашкова и многие другие получили указание сидеть по своим имениям и в столицах не показываться.
Всё это произошло неожиданно, без какого-либо повода. Так высшее сословие познакомилось с главной чертой Павла – переменчивостью настроений, а государство – с бесконечной кадровой чехардой, очень ослаблявшей и дезориентировавшей аппарат. Однажды, рассердившись на Сенат, царь враз отправил в отставку треть его членов. В другой раз, получив доклад о злоупотреблениях в Вятской губернии, повелел уволить всех тамошних чиновников, оставив край вообще без администрации.
Можно предположить, что кажущаяся абсурдность многих павловских решений была вполне сознательной. Тем самым император демонстрировал абсолютность монаршей власти: воля царя священна, даже если она абсурдна.
Государь ни с кем не разговаривает ни о себе, ни о своих делах; он не выносит, чтобы ему о них говорили, – писал близкий к царю Ростопчин. – Он приказывает и требует беспрекословного исполнения.
|
|
|
То же сообщает и лейб-медик Роджерсон:
Когда он что-нибудь хочет, спорить с ним не решается никто, ибо возражения он считает бунтом.
В пользу версии о «рассчитанной вздорности» Павла говорит то обстоятельство, что в самых важных государственных решениях он ее не допускал. Император чудил лишь в делах второстепенных и третьестепенных, которые производили впечатление на двор и столичных жителей, но большого ущерба стране не приносили. Из-за этого перечень павловских эксцессов, охотно пересказываемых современниками и историками, выглядит не столько списком злодейств, сколько собранием колоритных анекдотов.
Вот некоторые из этих многочисленных чудачеств.
Как-то раз государь услышал вдали звон явно не церковного колокола и потребовал выяснить, в чем дело. Ему доложили, что в доме графини Строгановой звонят к обеду. Павел заметил, что в три часа пополудни обедать поздно и отправил к графине полицейского с приказом впредь трапезничать в час дня.
Очень заботясь о благопристойности и в особенности о нравственности подрастающего поколения, Павел приказал, чтобы воспитанники Кадетского корпуса, проходя мимо расположенного неподалеку дворца царской фаворитки Анны Лопухиной, отворачивали лицо, дабы случайно не увидеть, как входит или выходит его величество.
Однако во всех других случаях не заметить императора почиталось преступлением. Пешеходы при виде самодержца должны были сдергивать шляпы, проезжающие – проворно выскакивать из экипажей и низко кланяться. Замешкавшихся, даже дам, в наказание сажали на гауптвахту. Пишут, что во время прогулок Павла, всегда происходивших в одно и то же время, улицы Петербурга пустели.
Как и мать, император очень нервно относился к французской революционной заразе, доходя в этой обсессии до совершенной неадекватности. В 1800 году для защиты от «разврата веры» и в обережение «гражданского закона и благонравия» Павел прекратил ввоз из-за границы вообще всякой печатной продукции, а заодно почему-то запретил любую иностранную музыку. Особую опасность государь видел во французской моде, следуя которой щеголи носили круглые шляпы и жилеты. За такую фронду полагался арест. Мужчинам не разрешалось отращивать бакенбарды, женщинам – специальным указом – воспрещалось наряжаться в «синие сюртуки с кроеным воротником и белой юбкой», а также в башмаки с лентами. Зато особым царским указом предписывалось иметь платье «с одинаким стоячим воротником, шириною не более как в три четверти вершка; а обшлага иметь того же цвету, как и воротники».
Из тех же соображений Павел распорядился удалить из русского языка все слова, «опороченные» революционными событиями. Особыми указами предписывалось вместо существительного «гражданин» использовать только «мещанин», вместо «общество» – «собрание», вместо «отечество» – «государство». Некоторые табу вообще не поддаются логическому объяснению. Например, царю не нравился глагол «обозреть» – можно было говорить только «осмотреть», вместо «врач» – «лекарь», а вместо «выполнить» – «исполнить» и никак не иначе.
Рассказывают, что статс-секретарь Нелединский-Мелецкий, сопровождая императора в загородной поездке, указал на зеленеющий вдали бор и возвышенно провозгласил (он был поэт): «Вот первые представители лесов, кои простираются за Урал». За это любитель природы был немедленно высажен на обочину, поскольку слово «представитель», напоминавшее о французских «народных представителях», находилось под запретом.
Жестокие репрессии – вспомним Ивана Грозного – могут подавить в обществе всякую волю к сопротивлению; мелкие и, в общем, не очень страшные сумасбродства (за все это царствование не было ни одного смертного приговора) лишь вызывают раздражение.
Павел желал придать ореолу монархии еще более священный блеск, но достиг противоположного результата. Царя не любили, его добрых качеств не замечали, а дурные преувеличивали. В конце концов, все от него устали, с ностальгией вспоминая добрую старую екатерининскую эпоху с ее вольготностью и предсказуемостью.
Личные дефекты правителя не так заметны и важны, если он собирает вокруг себя сильную команду помощников, но к числу роковых недостатков Павла относилось и катастрофическое неумение разбираться в людях.
Одни конфиденты были мало на что годны, другие привели его к гибели.
Окружение императора
Ближе всего к Павлу, естественно, была семья. Он слыл верным супругом и долгое время жил с женой в почти идиллическом согласии. После 1796 года, правда, ситуация изменилась. Оказалось, что прежнее целомудрие цесаревича объяснялось его незавидным положением – дамы им мало интересовались.
В гатчинской жизни у великого князя было две сердечные подруги: идеальная жена Мария Федоровна, почти все время беременная, и фрейлина Екатерина Нелидова, к которой он испытывал платоническую, рыцарственную любовь.
С воцарением Павла обе стали очень значительными персонами. Они не вмешивались в государственные дела (ревниво оберегавший свою власть император этого бы не потерпел), но в придворном мире все знали, что никакой ответственный пост не может быть занят человеком, которого невзлюбят жена и подруга государя. Последняя имела еще больше влияния, потому что пользовалась полным доверием императора. «Век женщин» продолжался, хотя на троне теперь находился мужчина.
Екатерина Нелидова, которой в 1796 году исполнилось уже сорок лет, не была хороша собой, но умом, тактом и приятным обхождением сумела завоевать всеобщее уважение. Воспитанница Смольного института, она принадлежала к первому поколению тех самых русских женщин новой породы, которую взрастила Екатерина. Бескорыстная, искренне заботившаяся о благе Павла, Нелидова слыла его «добрым ангелом». Она единственная умела смягчать приступы царского гнева и многих от него уберегла.
Но самодержцу, каждое желание которого должно было осуществляться, платонической возлюбленной скоро стало недостаточно. Царедворцы из числа недоброжелателей Нелидовой угадали это и осуществили интригу, в результате которой у Павла на пятом десятке наконец завелась настоящая любовница – та самая Анна Лопухина, от дворца которой следовало отворачиваться кадетам.
Это была тоже очень добрая, но совсем не умная девица, которая больше всего любила танцевать. В государственном смысле она совсем ничего не значила. В конце концов Лопухина влюбилась в молодого офицера, и царь с присущей ему рыцарственностью сам устроил их брак.
|
|
|
