 |
Три раздела Польши. Шведский король Густав Третий. А. Рослин
|
|
|
|
Три раздела Польши
Вопрос о том, пошли ли России на пользу все эти завоевания, даже трудно назвать спорным. «Польская проблема» в следующем веке станет для Петербурга большой головной болью. Поляки никогда не смирятся с потерей независимости, будут снова и снова восставать и в конце концов вырвутся на свободу. Непрочными окажутся и остальные западные приобретения, добытые в ходе екатерининской экспансии.
Северная проблема
На северном направлении России двигаться было уже некуда – всё представлявшее интерес забрал еще Петр Первый. Поэтому от Швеции, в отличие от Польши с Турцией, империи нужно было лишь одно: чтобы вела себя тихо и не помышляла о реванше.
С этой целью русские дипломаты усиленно пытались влиять на шведскую внутреннюю политику, поддерживая мирную партию («колпаков») и препятствуя милитаристской («шляпам»). В сороковые годы шведы один раз уже попытались отвоевать потерянные земли. У них тогда не получилось, но потенциальная угроза сохранялась.
Опасность представляли не вооруженные силы королевства, довольно скромные, а общее состояние этой страны, находившейся в затяжном кризисе. У неуверенной в себе власти может возникнуть искушение отвлечь народ от тягот, валя все беды на внешнего врага и разжигая воинственность. Антироссийские настроения в Швеции периодически обострялись, чему способствовали усилия враждебных Петербургу иностранных держав.
После смерти Карла XII установилась политическая система, которую историки называют «Эрой свобод». Монархия превратилась в декорацию, страной правил Риксрод (Государственный совет), без которого ничего не решалось. Король тоже заседал в Риксроде, и всё его преимущество перед остальными членами заключалось в том, что он имел не один голос, а два.
|
|
|
Из-за борьбы партий страну постоянно лихорадило, управление находилось почти в таком же параличе, как в Речи Посполитой.
Такое положение дел сохранялось более полувека: и при короле Фридрихе I (1720–1751), и при его брате Адольфе-Фридрихе (1751–1771), дяде русской царицы – он был родным братом ее матери.
Ситуация изменилась, когда на престол взошел двадцатипятилетний Густав III, обладавший беспокойным, авантюрным нравом. Этот монарх очень любил путешествовать и в момент смерти отца находился в Париже – подобно своей русской кузине он был поклонником французских идей просвещения. Правительство Людовика XV пообещало молодому наследнику большую финансовую поддержку (полтора миллиона ливров в год), если он будет настоящим, а не номинальным правителем. Франция была заинтересована в сильной Швеции – прежде всего для сдерживания очень уж активизировавшейся России, которая в это время добивала Турцию и готовилась делить Польшу.
В следующем году Густав III с присущей ему безоглядной решительностью произвел переворот: арестовал Риксрод, распустил парламент и объявил новую конституцию, по которой власть переходила в руки короля. Уставший от анархии народ только приветствовал такой поворот событий.
Шведский король Густав Третий
А. Рослин
«Эра свобод» закончилась. Партии были запрещены, началась борьба с казнокрадством и коррупцией, упорядочена денежная система, облегчена торговля. Пригодились и французские субсидии. Швеция стала усиливаться. В XVIII веке абсолютизм – если он был просвещенным – работал лучше, чем демократия.
Однако главной чертой характера Густава III было сумасбродство, а удовольствиям он предавался охотнее, чем государственным делам. Король был тщеславен, желал блистать и производить впечатление. Познакомившись с двоюродным братом, Екатерина сказала: «Это господин, проводящий весь день перед зеркалом».
|
|
|
Густав мог на многие месяцы покинуть свою страну, чтобы совершить турне по европейским театрам. На поездку тратились огромные средства, которых казне и так постоянно не хватало.
Много насмешек вызывали королевские причуды – например, его страстное увлечение оккультизмом и ясновидением.
На всю Европу прославился так называемый «кофейный эксперимент» шведского короля. Он почему-то был уверен, что кофе – страшный яд, и желал облагодетельствовать человечество, отвратив его от опасного напитка. С этой целью король предложил двум братьям-близнецам, осужденным преступникам, освобождение от смертной казни, если один каждый день будет выпивать три кофейника, а другой – три чайника. Расчет был на то, что первый скоро умрет. (Братья переживут и приставленных к ним врачей, и самого короля).
Но хуже всего были не эксцентричные выходки и даже не расточительство, а мечты о величии а-ля Карл XII. «Надо бы войну, чтобы как-нибудь отметить мое царствование», – говаривал Густав. Разумеется, речь шла о войне с Россией.
Ко второй половине восьмидесятых годов шведы начали уставать от такого монарха. Начал проявлять непокорство и парламент.
Победоносная война стала казаться Густаву единственным способом вернуть популярность и укрепить зашатавшуюся власть. Англия и Пруссия, с которыми Екатерина испортила отношения, всячески убеждали короля, что момент очень удобен: Россия прочно увязла в новой турецкой войне, все лучшие войска далеко на юге, Петербург почти беззащитен. Пруссия обещала военный союз, Англия – денежную помощь и антироссийскую морскую блокаду. Напомнили Густаву и о том, что еще в 1739 году Швеция заключила с Османской империей договор о взаимопомощи, если одна из сторон подвергнется нападению (ясно, чьему именно).
Дело оставалось за малым – чтобы Россия дала повод. Конституция запрещала королю начинать войну первым.
Сначала в качестве casus belli Густав попытался – довольно неуклюже – использовать обращение русского посла графа Разумовского к шведскому парламенту. Зная о воинственных планах короля, посол от имени государыни всего лишь уверял депутатов в добром и миролюбивом отношении России, но Густав объявил это грубым вмешательством во внутренние дела и попыткой вбить клин между королем и Риксдагом. В Петербург отправился ультиматум с совершенно невероятными требованиями: вернуть Швеции финские и карельские владения, утраченные в 1721 году, а заодно уж отдать и Турции всё, что она потеряла по Кючук-Кайнарджийскому миру, да и Крым впридачу.
|
|
|
В ответ Екатерина выслала шведского посла, но войны не объявила.
Тогда Густав поступил совсем авантюрно. В середине июня 1788 года отряд, переодетый в русскую форму, напал на шведских солдат близ финской границы. Эта провокация вызвала в Швеции взрыв негодования и позволила королю начать «оборонительную» войну.
Заранее стянутые к границе войска сразу же осадили две русские крепости, Нейшлот (город Савонлинна в современной Финляндии) и Фридрихсгам (Хамина). До Петербурга оттуда было всего двести верст. Кроме того к русской столице отправился втайне мобилизованный шведский флот, вышедший в море еще в начале июня.
Но поспешность и нетерпение пошли Густаву только во вред. Крепости без боя сдаваться отказались, а взять их шведы не смогли, потому что не подготовились к осаде. С морским походом получилось еще досадней. Чуть повремени Густав с экспедицией, и весь Балтийский флот русских уплыл бы в Средиземноморье – Екатерина собиралась повторить диверсию, осуществленную во время прошлой турецкой войны. Но шведы поторопились – и оказались лицом к лицу с полностью снаряженной русской эскадрой.
Так же бестолково развивалась эта авантюрная затея и дальше.
Надежды на поддержку Англии и Пруссии не оправдались. Вскоре грянула французская революция, и шведским союзникам пришлось заняться более насущными проблемами.
В результате маленькая страна с населением в два с половиной миллиона человек, с 30-тысячной армией и невеликим бюджетом оказалась один на один с евразийским исполином.
Правда, великая империя не могла стянуть к театру военных действий много сил. С большим трудом наскребли 15 тысяч солдат для обороны Финляндии. К тому же все лучшие полководцы сражались с турками. В Петербурге не нашлось никого лучше вице-президента Военной коллегии графа Валентина Мусина-Пушкина, никогда не командовавшего армиями и действовавшего очень вяло.
|
|
|
Но не проявляли активности и шведские войска, страдавшие от плохого снабжения. (Потом при подсчете жертв войны выяснится, что от болезней и лишений шведы потеряли в несколько раз больше людей, чем в боях).
Встретились в сражении лишь два флота.
6 июля 1788 года в Финском заливе они постреляли друг в друга из пушек и разошлись. Каждая сторона потеряла по одному кораблю и объявила себя победителем. На самом деле победителей тут не было, но был проигравший – шведский король, блицкриг которого провалился.
В следующем 1789 году повторилось то же самое: основная борьба происходила на море, и дела у шведов шли плохо. В мае Екатерине, правда, пришлось понервничать. Эскадра герцога Зюдерманландского (королевского брата) попыталась прорваться через Кронштадт, так что в Петербурге было слышно канонаду. Но нападение отбили, а в августе принц Нассау-Зиген, международный искатель приключений, недавно принятый на русскую службу, уничтожил эскадру адмирала Эренсверда у Роченсальма (современный город Котка).
Война обходилась Швеции дорого, в народе и в армии росло недовольство, но Густав всё надеялся на свою звезду.
В июне 1790 года – опять не на суше, а на море – произошли драматические события, наконец решившие судьбу войны.
Сначала 22 июня эскадра адмирала Василия Чичагова заперла в Выборгском заливе шведский флот, которым командовали оба брата, король и герцог. При прорыве шведы понесли большие потери, Густав еле спасся, а герцог Зюдерманландский был ранен.
Казалось, война закончена. Но через неделю удача переменилась. Часть спасшихся шведских кораблей нашла прибежище у стен крепости Роченсальм – в том же месте, где год назад погибла эскадра Эренсверда.
Русским флотом, тоже как в прошлом году, командовал принц Нассау-Зиген. Он имел большое преимущество в кораблях, не сомневался в победе и очень хотел сделать подарок императрице к годовщине ее восшествия на престол, поэтому неосторожно ринулся в атаку и угодил под страшный перекрестный огонь с вражеских кораблей и бастионов. Русские потеряли 64 судна и почти половину личного состава. В следующий раз морское поражение такого масштаба произойдет только при Цусиме.
Таким образом, чудо, на которое надеялся Густав III, всё же произошло. Теперь король мог рассчитывать на почетные условия. Он обратился к кузине с миролюбивым письмом. Та была только рада завершить ненужную ей войну, чтобы полностью сосредоточиться на турецких делах.
|
|
|
Договорились с невиданной для тогдашней дипломатии быстротой. Уже через месяц мир был подписан. Всё осталось, как было раньше. Двадцать тысяч шведов отдали свою жизнь по королевскому капризу ни за что.
Подданные не простили Густаву III провала его авантюры. Зачем нужен деспотический режим, если он не способен одерживать победы? В дворянских кругах составился заговор.
Финал Густава был таким же эффектным, как всё его правление. Сцена была разыграна в стокгольмском Оперном театре.
16 марта 1792 года во время бала-маскарада короля окружили офицеры-заговорщики. Лицо Густава было закрыто, но монарха выдала орденская звезда. «Здравствуйте, прекрасная маска! » – сказал по-французски один из убийц. Другой выстрелил королю в спину из пистолета, в дуло которого были забиты картечь и шесть согнутых гвоздей. Такая рана не могла не быть смертельной. Через несколько дней король скончался.
Но Швеция все-таки взяла у Екатерины реванш, хоть и не с помощью оружия.
После гибели Густава III корону унаследовал его четырнадцатилетний сын, а регентом стал герцог Зюдерманландский, который взял курс на сближение с Петербургом. Это устраивало и русскую императрицу. Возник проект скрепить союз браком короля с внучкой царицы Александрой Павловной.
В 1796 году юный Густав-Адольф прибыл в Петербург в качестве жениха. Свадьба была уже сговорена, назначили день обручения. За час до церемонии королю показали брачный договор, по которому его жене разрешалось остаться в православии. Густав-Адольф объявил, что Швеция – протестантская страна и по закону королева не может исповедовать другую религию. Уговорить его не удалось, обручение было сорвано.
Императрица оказалась в преглупом положении. В окружении всего двора она четыре часа ждала, когда наконец прибудет мальчишка-жених, а он всё не являлся. Когда ей сказали, что брак отменяется, у полной, рыхлой Екатерины случился микроинсульт. Полтора месяца спустя последовал второй удар, уже летальный.
Судьба любит посмеяться над земными владыками. Великой царице очень не повезло со смертью. Сосуд в мозгу лопнул, когда государыня находилась в отхожем месте. Екатерину не успели даже причастить. Она умерла, не приходя в сознание.
Среди поляков распространился слух, что императрица якобы велела установить у себя в уборной трон польских королей и Господь покарал старую кощунницу за такое святотатство. Но это легенда. Кажется, Екатерину все-таки погубил швед.
Оценивая итоги тридцатичетырехлетнего царствования Екатерины Второй, нельзя не признать его великим – если оценивать внешние параметры.
Эта царица запустила и использовала механизм, заложенный Петром, но ржавевший без употребления при его бездарных преемниках. Империя существует для того, чтобы расширяться – и при Екатерине она очень расширилась.
Территория распространилась на юг и на запад, поглотив Крым, Северное Причерноморье, Правобережную Украину, Белоруссию, Курляндию и Литву.
Еще значительнее был прирост населения, в основном за счет новых подданных. По ревизии 1762–1763 годов в стране обитало около 19 миллионов человек; перепись 1796 года показывает цифру почти вдвое большую – около 36 миллионов.
Хоть подданные не стали жить богаче, но чрезвычайно возросли доходы казны – с 16 до 68 миллионов рублей в год. Это произошло не только из-за увеличения податного населения, но и вследствие некоторого упорядочения финансовой системы.
Благодаря росту бюджета у империи появилась возможность усилить свою вторую опору (после военной) – бюрократическую. Благодаря областной административной реформе приобрело некоторую стройность периферийное устройство. Это не изменило жесткой централизованности, без которой немыслимо государство ордынского типа, но «расширило» вертикаль за счет провинциального чиновничества и существенно повысило управляемость.
Важной переменой стало переформатирование государственной модели из самодержавной в самодержавно-дворянскую. Это – во всяком случае на время – укрепило систему власти, превратив высшее сословие страны из послушных (а иногда и непослушных) слуг в «младших партнеров» монархии.
Однако все эти достижения имели свою цену, подчас чрезмерную.
Платой за преданность дворянства стало окончательное порабощение крестьян – исторический анахронизм, который в XIX веке будет тормозить экономическое, социальное и нравственное развитие страны, а в более отдаленной перспективе завершится взрывом.
Да и само дворянство, вследствие естественной культурной эволюции, со временем перестанет довольствоваться своим положением и захочет большего: чтобы в России было «как в Европе» (а не как в Орде).
Из-за присоединения иноязычных, инославных, инокультурных регионов империя обзавелась хроническим недугом – «национальным вопросом», вернее, даже целым комплексом национальных вопросов. Как пишет В. Ключевский:
В пестрый состав населения этого государства польскими разделами введен был новый, чрезвычайно враждебный элемент, который не только не усилил, не поднял, но значительно затруднил наличные силы государства.
Одним словом, имперское величие – роза с очень острыми шипами.
Эпоха Екатерины представляет особый интерес для понимания законов власти, которые в тоталитарном государстве являются определяющими. История либеральной государыни, которая желала одного, а пришла к чему-то совершенно противоположному, наглядно демонстрирует, насколько ограничены возможности правителя, даже обладающего неограниченной властью. Власть всегда ограничена – строением государства, состоянием народа, настроениями элиты. Екатерина эту истину хорошо усвоила.
Следующее царствование дополнит урок о роли личности в истории, показав, что происходит, когда самодержец оказывается чересчур самодержавным.
Часть четвертая
СТРАННОЕ ВРЕМЯ
ВЛАСТЬ
Тихий переворот
Именно так уместнее всего назвать события 6–7 ноября 1796 года, когда решился вопрос, кто станет следующим государем.
Внешне переход власти совершенно не выглядел переворотом: корону унаследовал единственный сын Екатерины сорокадвухлетний Павел Петрович. Но еще сутки назад мало кто воспринимал цесаревича как реального или даже вероятного кандидата на трон.
Как мы знаем, в русском XVIII веке монархическая эстафета передавалась непросто. Это объяснялось тем, что ни у одного правителя не оказывалось прямого и очевидного преемника, старшего сына. У Екатерины он имелся, но его репутация и положение были незавидны. Возраст совершеннолетия Павел давным-давно миновал, но государыня не уступала ему престол, не брала в соправители и вообще не подпускала к государственным делам.
С точки зрения иностранцев, это выглядело странно, но не более странно, чем убийство мужа, череда официальных любовников и прочие, мягко выражаясь, причуды «Северной Семирамиды». Подданные же удивляться не умели, самодержавие давно их от этого отучило.
Причина того, что Екатерина так обращалась с собственным отпрыском, заключалась не только в ее властолюбии. Царица не могла последовать примеру Марии-Терезии, разделившей власть с сыном Иосифом, потому что Россия – не Австрия. «Ордынская» система не терпит никакой двусмысленности в вопросе о высшей власти. У «вертикали» может быть только одна сакральная верхушка, иначе вся конструкция начинает шататься. В частных разговорах государыня оправдывала пренебрежение цесаревичем тем, что он-де абсолютно непригоден к серьезным делам из-за своей взбалмошности и никчемности. Все вокруг к Павлу так и относились, а он своей манерой поведения еще и подчеркивал это впечатление. У наследника (никто официально не лишал его этого титула) не было собственной партии, его сторонились все мало-мальски значимые вельможи и военачальники, к нему редко допускали даже собственных детей, неотлучно находившихся при императрице.
В последние месяцы жизни Екатерины считалось само собой разумеющимся, что после смерти «матушки» (которая впрочем умирать вовсе не собиралась) трон перейдет к ее старшему внуку и любимцу Александру, а нелепый Павел так и останется сидеть в своей гатчинской резиденции, никому не нужный и не интересный.
Ничего особенно возмутительного в таком исходе не было бы даже и с юридической точки зрения, поскольку закона о престолонаследии в империи не существовало и самодержец был волен назначать себе преемника собственной волей.
Ходили слухи, что завещание уже составлено и что в первый день нового 1797 года выйдет соответствующий манифест. Цесаревичем будет объявлен Александр Павлович, положение Платона Зубова при новом государе сохранится, потому что фаворита поддержит его свойственник великий Суворов (его дочь была замужем за Николаем Зубовым).
Скорее всего так и случилось бы, не порази Екатерину инсульт. Если бы она скончалась скоропостижно, партия Александра (а фактически партия Зубова), наверное, поспешила бы перехватить власть, ибо контролировала все ее рычаги. Но императрица боролась за жизнь в течение полутора суток, и не обладавший решительностью Орловых князь Платон растерялся, надеясь, что Екатерина еще очнется.
Пока над больной хлопотали доктора и рыдал временщик, презираемый всеми цесаревич проявил прыть, которой от него не ждали.
Он примчался из своей загородной резиденции во дворец, вызвал к себе зубовского врага графа Безбородко, отлично разбиравшегося в бумагах государыни, и устроил обыск в царском кабинете. Согласно вполне правдоподобной версии событий, завещание было обнаружено в пакете с надписью «Вскрыть после моей смерти в Совете» и немедленно уничтожено. Во всяком случае, это объясняет последующий взлет Александра Андреевича Безбородко и опалу прославленного Суворова.
Таким образом вопрос о власти определился двумя обстоятельствами: бездействием ничтожного Зубова и внезапной активностью Павла, при котором неотлучно состоял его камергер Федор Ростопчин, человек энергичный и смелый. Великий князь Александр Павлович, которому молва сулила корону, по юности лет (ему еще не исполнилось девятнадцати) и мягкости натуры к власти не рвался и в событиях никак не участвовал.
Всё решилось за 36 часов.
Императрица лежала без сознания. В ее кабинете сидел цесаревич. За распоряжениями, пускай мелкими, надо было обращаться к нему. Чтобы попасть в кабинет, придворные должны были пройти через екатерининскую спальню и собственными глазами видели, что государыня умирает, а фаворит ни на что не годен. Чуткий к силе и слабости двор быстро сделал выводы. Ростопчин в своих записках рассказывает:
Войдя в комнату, называемую дежурной, я нашел князя Зубова сидящего в углу; толпа придворных удалялась от него, как от зараженного, и он, терзаемый жаждою и жаром, не мог выпросить себе стакана воды.
Не следует недооценивать и фактор вооруженной силы. У Павла Петровича в его Гатчине имелись собственные войска, на которые он тратил львиную долю 250-тысячного ежегодного содержания, получаемого от матери. Екатерина и всё ее окружение относились к этой «игрушечной армии», которую цесаревич муштровал по прусскому образцу, иронически: чем бы дитя ни тешилось. Но в ситуации, когда в столице никто не знал, кому подчиняться и от кого ждать приказов, гатчинские батальоны, две с половиной тысячи солдат, безоговорочно преданных Павлу, превратились в серьезный инструмент. Поставленные под ружье, они были готовы идти маршем к Петербургу – и через два дня прибудут туда, окончательно закрепив положение Павла.
Подданным предстояло убедиться, что этот человек вовсе не так комичен, как считалось.
Павел I как личность и правитель
Пятидесятидвухмесячное царствование Павла Первого (1796–1801) можно рассматривать как наглядное пособие по теме «роль личности в истории», будто специально подобранное для сравнения с примером Екатерины Второй. Та приспосабливала свои взгляды и желания к объективным обстоятельствам – и крепко держала власть, многое совершила, а умерла мирно, естественной смертью. Павел же все время пытался подчинять события своей воле и чересчур буквально понимал смысл слова «самодержец». В результате история отвела этой личности роль хоть и яркую, но эпизодическую. Павловская эпоха получилась очень короткой, и была она такой же странной, как человек, давший ей свое имя.
Оценивают этого императора по-разному, чаще всего нелестно, но были у него среди историков и апологеты, считавшие Павла Петровича фигурой незаурядной, «русским Гамлетом».
Заурядной эту личность действительно не назовешь.
Счастливое детство и несчастная молодость – вот контрастный душ, определивший противоречивость этого характера.
Ранние годы великого князя пришлись на времена, когда у просвещенных монархов входило в моду давать своим детям нравственное воспитание в духе великих идей Века Разума. Так же поступила и Екатерина. У нее не было времени, да, кажется, и желания лично заниматься сыном, зато она распорядилась подобрать ему лучших педагогов. Хотела даже выписать из Франции знаменитого Д’Аламбера, но энциклопедист ехать в северную страну отказался. Тогда важное государственное дело было доверено самому умному из русских, графу Никите Панину, а тот приставил к мальчику прекрасно образованного офицера Семена Порошина, молодого идеалиста, который отнесся к порученному делу с пылом и энтузиазмом. Из его записок мы знаем, что маленький Павел любил учение, был великодушен и добр, чувствителен, очень впечатлителен и нервозен. Больше всего способностей цесаревич проявлял к математике.
Если б Его Высочество человек был партикулярный и мог совсем предаться одному только математическому учению, – пишет Порошин, – то б по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем.
Однако правителю-самодержцу требуются иные дарования, которым у своего прекраснодушного педагога Павел научиться не мог, а царица к сыну всегда была холодна. Возможно, это объяснялось тем, что, разлученная с младенцем сразу после родов, она так и не почувствовала себя матерью. Но скорее всего подрастающий мальчик воспринимался ею как угроза: законным государем ведь был он, а не она. И чем старше становился сын, тем отстраненнее и подозрительнее делалась его всемогущая родительница.
|
|
|
