Изобразительная программность.

Изобразительная программность.

Музыка и поэзия - искусства временные, они взаимодействуют в едином потоке звучания, едином биении ритмического пульса.

Программа в музыке может быть навеяна не только прочитанной книгой, но и подмеченным явлением природы, бытовой сценой, увиденной картиной художника. Впечатления от живописных работ художника Гартмана легли в основу фортепианного цикла Мусоргского «Картинки с выставки», а картины-пейзажи французских художников – импрессионистов стали толчком к созданию музыкальных шедевров Клода Дебюсси (прелюдий, «Детского уголка»). Выходит, не только литература, но и изобразительное искусство способно рождать музыкальные звучания?

Изобразительное искусство - явление пространственное, это цвет, линии и формы. Вроде бы ничего общего с музыкой, у которой своя художественная область. Встретиться они, конечно, могут, например, в опере, балете, либо в другом музыкальном спектакле, где действие требует и музыкального выражения, и декоративного оформления.

Изучая различные музыкальные произведения, мы встречаем в ней не только песни и сказки, поэмы и баллады, не только оперы, навеянные литературными образами - такие, как, например, «Снегурочка» Н. Римского-Корсакова, «Руслан и Людмила» М. Глинки, «Орфей и Эвридика» К. Глюка.

В музыке давно существуют симфонические картины и этюды-картины, фрески и эстамп, музыкальныепортреты. Названия музыкальных произведений отражают вдохновившие их образы: «Лес» и «Море» А. Глазунова, «Облака» и «Туманы» К. Дебюсси.

Иногда инструментальная музыка может обобщать идею большого театрального сочинения, в то же время, рисуя конкретную картину.

Музыка, в которой есть подражание звукам окружающего мира, называется изобразительной. Музыкальные приёмы, при помощи которых достигается такой эффект, получили название звукоподражание.

«Старый замок» (№2) – поэтичная картина средневекового замка и поющего перед ним трубадура. Пьеса основана на акварели Гартмана, нарисованной, когда он изучал архитектуру в Италии (эскиз не сохранился, так как выставленные работы продавались, поэтому на сегодня местонахождение большинства из них неизвестно, в том числе и «Старый замок»). В сопроводительной программке к сюите Мусоргского Стасов написал, что в этой пьесе изображен «средневековый замок, перед которым трубадур поет свою песню». Но у Гартмана ни на одной из двух картин, изображающих средневековый пейзаж с замком, трубадура не было. Его придумал Мусоргский, оживив пейзаж. Задумчивая, плавная мелодия звучит на фоне размеренного, однообразного аккомпанемента. Она вызывает созерцательное лирическое настроение. Мелодия льётся неизбывным потоком, печальная и задумчивая, как бы повествуя о давно минувшем. Каждая фраза является новым свободным вариантом основной попевки. В басу из остинатной квинты вырастает подголосок, усиливающий песенность основной мелодии.

    От песни трубадура веет рыцарским средневековьем — музыка передает то, что художник изобразил красками. Средняя часть, переходя в мажор, создаёт просвет, который затем снова сменяется грустью, потом первая тема возвращается, постепенно затихая, будто погружаясь в сон. Неожиданно громкий финал завершает пьесу коротким «прощай».

Коротенькая «Прогулка» приводит в «Тюильрийский сад» (№3) (его подзаголовок — «Ссора детей после игры»). Это живое, радостное скерцо, пронизанное веселым гомоном, беготней, добродушной воркотней нянек. Оно проносится быстро, сменяясь ярким контрастом.

Следующая картинка называется «Быдло» (№4). Гартман изобразил под этим названием запряженную волами тяжелую телегу на огромных колесах. Здесь господствует мерное движение с тяжеловесными аккордами; на его фоне туба запевает протяжную тоскливую песню, в которой, однако, чувствуется угрюмая скрытая сила. Постепенно звучность ширится, нарастает, а затем стихает, словно повозка скрывается вдали.

    Очередная «Прогулка» в измененном виде — с темой в высоком флейтовом регистре — подготавливает к «Балету невылупившихся птенцов» (№5) — очаровательному грациозному скерцино с причудливыми гармониями, прозрачной оркестровкой, многочисленными форшлагами, имитирующими птичий щебет.

    Непосредственно за этим номером следует резко контрастирующая ему бытовая сценка «Самуэль Гольденберг и Шмуйле», обычно называемая «Два еврея — богатый и бедный» (№6). Стасов писал о ней: «Два еврея, зарисованные с натуры Гартманом в 1868 году во время его путешествия: первый — богатый толстый еврей, самодовольный и веселый, другой — бедный, тощий и жалующийся, почти плачущий. Мусоргский сильно восхищался выразительностью этих картинок, и Гартман сейчас же подарил их своему другу... » Сценка строится на сопоставлении властных энергичных интонаций в унисонах деревянной и струнной групп и соло трубы с сурдиной — с общим движением мелкими триолями, с мордентами и форшлагами, вьющейся вьюном, как бы захлебывающейся жалобной скороговоркой. Речь богатого еврея звучит важно и самоуверенно. Речь бедного еврея основана на жалобных, суетливых интонациях мольбы, горестного причитания. Эти темы, сначала проведенные порознь, далее звучат одновременно, контрапунктом в разных тональностях, создавая неповторимый по колориту дуэт. Тема богача звучит в басу грозно, в ритмическом увеличении, тема бедняка проходит в верхнем голосе ещё более отчаянно и безнадёжно.

    «Лиможский рынок» (№7). Музыка изображает безостановочную болтовню лиможских кумушек, обменивающихся последними новостями. Это блестящее каприччио, основанное на непрерывном суетливом движении с капризными, изменчивыми, дразнящими интонациями, перекличками инструментов, частой сменой динамики, завершающееся tutti фортиссимо — кумушки дошли до экстаза в своей болтовне. Но все резко обрывается фортиссимо тромбонов и тубы, интонирующих один звук — си.

Без перерыва, attacca, резким контрастом вступает следующий номер — «Катакомбы (Римская гробница)» (№8). Это всего 30 тактов мрачных аккордов, то тихих, то громких, рисующих мрачное подземелье в таинственном свете фонаря. На картине, по свидетельству Стасова, художник изобразил самого себя, с фонарем в руке осматривающего катакомбы. Этот номер — как бы вступление к следующему, наступающему без перерыва — «С мертвыми на мертвом языке». В рукописи композитор написал: «Латинский текст: с мертвыми на мертвом языке. Ладно бы латинский текст: творческий дух умершего Гартмана ведет меня к черепам, взывает к ним, черепа тихо засветились». В скорбном си миноре звучит измененная тема «Прогулки» в обрамлении тихих тремоло и аккордов духовых, напоминающих хорал. Эта мистическая картина изображена Мусоргским тяжёлыми аккордами в низком регистре.

    Последние два номера сюиты можно отнести к жанрам эпическим.

    «Избушка на курьих ножках» (№9) – изображает сказочный портрет Бабы Яги. В образе Бабы Яги есть нечто жуткое, зловещее. Ее начало живописует стремительный полет Бабы-Яги на помеле: широкие скачки, чередующиеся с паузами, переходят в неудержимое движение. Угловатые обороты мелодии, «ломаные» фигурации, форшлаги подчёркивают фантастичность образа. Народно-плясовые ритмы придают музыке разгульный характер. Так звучит первая тема в трёхчастной репризной форме.

    Средняя часть – более тихая, таинственная, с осторожными интонациями тритонов в нижнем голосе на фоне терцовых повторов в правой руке. Это новый персонаж, попавший во владения Бабы Яги. Средний эпизод наполнен таинственными шорохами, настороженными звучаниями. Оригинальна оркестровка: на фоне непрерывных тремолирующих звуков флейт тему Бабы-Яги, состоящую из кратких попевок и сформированную еще в первом разделе, интонируют фагот и контрабасы. Потом она появляется у тубы и низких струнных в сопровождении тремоло и пиццикато струнных, отдельных аккордов челесты, в то время, как у арфы звучит ее измененный вариант. Необычные краски придают особый оттенок колдовства, волшбы. И снова стремительный полет.

    Без перерыва, attacca, вступает финал — «Богатырские ворота (в стольном городе во Киеве)» (№10). Это музыкальное воплощение архитектурного проекта киевских городских ворот, которые Гартман видел в древнерусском стиле, с аркой, украшенной старинным шлемом и надвратной церковью. Его первая тема, величавая, похожая на былинный напев, в мощном звучании медных и фаготов с контрафаготом, напоминает тему «Прогулки». Она все больше ширится, заполняет все звуковое пространство, перемежаясь со старинным церковным знаменным распевом «Елицы во Христа креститеся», поданным более камерно, в строгом четырехголосии деревянных инструментов. Заключает номер, как и весь цикл, торжественный и праздничный колокольный звон, переданный полнозвучием оркестра. В заключении вновь звучит первая тема в ритмическом увеличении, она полна силы и жизнеутверждения.

    Эта пьеса заставляет вспомнить могучие народные величальные хоры из русских опер «Руслан и Людмила», «Иван Сусанин», воспевающих богатырскую силу русского народа.

    Красочность «Картинок» не раз наводила музыкантов на мысль переложить их для оркестра. Сюиту оркестровал в 1922 году французский композитор Морис Равель.