Пространное эссе об искусственных камнях, гендере, трансрелигиозах и французской революции 5 глава

Технология есть уловка, манипуляция, превращение субъекта взаимодействия в объект воздействия. Технология как метод рождается в рамках и в парадигмах оккультизма, операционной магии, тесно связанной по своим корням с каббалой в частности и с особым еврейским взглядом на мир в целом, ярко выраженном в мифе о Големе, каковой вообще есть основания считать архетипом иудейского мировосприятия, коренящегося в глубоком чувстве богооставленности и механицистской омертвелости мира (антитеза православному учению о Божественных Энергиях). О тесном родстве Машины и Магии в своё время очень неплохо написал британский писатель, один из родоначальников жанра фэнтази Дж.Р.Р. Толкин в письме М. Уолдмену (хотя, несомненно, он понимал вопрос несколько иначе, чем его представляем мы, и не делал различия между властью как могуществом и властью как технологией). Он же, кстати, в образной форме весьма ярко выразил ту, в общем-то, расхожую мысль, что обращение к магическому (технологическому) способу власти с неизбежностью рано или поздно порабощает и того, кто к нему обратился, ибо предполагает «материализацию» и «растворение в материи», а не духовное владычество. Как бы то ни было, несомненно, что оккультизм несёт в себе чисто технологический и утилитаристский подход к миру: путём точного соблюдения формулы ритуала и заклинания получить детерминированный результат. Это антитеза равно как чуткому вслушиванию в мир художника, так и волевому личностному усилию покоряющего мир героя. Да и исторически подходы современной западной технологической по своей природе науки рождались в ядовитом тигле ренессансного оккультизма.

На заре Нового времени родилась рационалистическая концепция (ставшая впоследствии идеей-фикс «эпохи Просвещения») о возможности создать метод, действующий «объективно» и дающий одинаковый результат независимо от личности и личностных качеств этот метод применяющего. По существу эта концепция представляет собой неизбежно происходящую при переходе из состояния авторской философской концепции в состояние общественно признанной парадигмы вульгаризацию картезианства. При этом предполагалось, что такой метод возможен практически во всех сферах – в науке, в государственном управлении, в вопросах морали, даже в искусстве. Подразумевалось, что он даст возможность исключить субъективность и произвол (понимаемые рационалистами как зло) и с необходимостью водворит во всех сферах человеческой жизни разумный (и потому моральный) порядок. Реализация этого принципа (которая, правда, заняла несколько столетий) привела к тому, что из науки было полностью выхолощено творческое и интеллектуальное содержание, наука к концу XX века превратилась в фабричное производство фактов, а учёный – в рабочего, выполняющего набор чётко прописанных операций, в придаток лабораторных приборов, от которого не требуется ни интеллекта, ни широты кругозора, а только овладения техническими приёмами и точного их исполнения. Реализация этого принципа привела к вытеснению искусства и художественного творчества шоу-индустрией, представляющей собой гибрид менеджмента с прикладной рефлексологией. Массовое искусство по существу свелось к технологии вызывания самого примитивного набора элементарных эмоций, или, даже точнее сказать, физиологических реакций. В сфере же государственного устройства торжество той же парадигмы привело к полному вытеснению личностной власти технологией управления.

Парадигмы Нового Времени и, особенно, «эпохи Просвещения» объявили власть в средневековом смысле, то есть власть как сакрализованную трансляцию личностной воли, власть как произвол, злом, подлежащим искоренению. Была поставлена цель заменить диктатуру личности на диктатуру закона, действующего безличностным, «объективным» и нелицеприятным образом. Для этого была создана своего рода машина власти, но уже в XX веке бесчеловечная по своей природе «диктатура закона» закономерным образом переродилась в диктатуру технологии, диктатуру технического протокола и технической заданности. Вы можете сколько угодно кричать о своих конституционных правах не иметь личного цифрового кода, но, если в электронной форме требуется его указать, автоматизированная система не примет от вас форму, в которой вы этот код не указали. Машина работает строго по алгоритму и не слышит ваших ссылок на конституционные права.

Технология была создана как орудие власти (как над неодушевлённой материей, так и над себеподобными), но это орудие убило саму власть как функцию, ибо власть посредством технологии оказывается возможной только в рамках исполнения алгоритма, предписанного самой технологией. В итоге актор такой власти лишается возможности выбора и вынужден применять такую власть только предписанным образом, становясь в результате не хозяином, а придаточным винтиком машины власти.

Смерть власти затронула не только вершину социальной иерархии, она реализовалась на всех уровнях, лишив каждого отдельно взятого человека возможности совершения Поступка, то есть реализации своей свободы воли в моральном выборе. Вполне очевидно, что любой Поступок, любой моральный выбор есть по своей природе форма Власти, поскольку сопряжён с воздействием одной человеческой воли на другую. Человек, изолированный от общества, от возможности тем или иным образом поступать с другими людьми, оказывается лишён возможности морального выбора. Защищая «права человека» в смысле его неприкосновенности со стороны других людей, система, тем самым, уничтожает права человека так или иначе самому поступать с другими людьми, то есть лишает человека права на Поступок, лишает его свободы выбора между добром и злом. Собственно в этом и состояла мечта идеологов «эпохи Просвещения» – организовать общество таким образом, чтобы совершение зла в нём стало невозможным, а добро осуществлялось необходимым образом, а не в результате персонального личностного выбора. По большому счёту эта цель достигнута. Однако «добро», осуществляемое с необходимостью машинного алгоритма и без свободы выбора, не является добром не только в экзистенциальном и духовном, но даже и в приземлённо моральном смысле. Отсюда вопрос, который некогда своим романом с такой остротой поставил Энтони Бёрджесс: «Быть может, человек, выбравший зло, в чем-то лучше человека доброго, но доброго не по своему выбору?». Зло как свободный моральный выбор оказывается если не лучше, то, во всяком случае, человечнее, моральнее и естественнее принудительного «добра» как технологической необходимости.

Детально разработанная технология «защиты прав человека» от всякого произвола (то есть не прописанного протоколом воздействия) со стороны другого человека порождает феномен «Матрицы»: люди спелёнуты по рукам и ногам и засажены в изолированные капсулы, дабы по своему неразумию не могли нанести вреда себе или другим людям. Любое социальное взаимодействие осуществляется в виртуальном пространстве, в иллюзорном, технически контролируемом мире, «не взаправду». На уровне культуры заблокирована всякая возможность трагедии или драмы, всё превращено не просто в комедию, а в заведомый фарс. Любые ценности, предполагающие возможность жертвенности, признаны опасными и потому кастрированы, высмеяны и дискредитированы. Всё происходит «в шутку», и ничего «взаправду». Балаганная политика, балаганное искусство, балаганная наука. Любой человек, претендующий на социальный статус, известность или хотя бы просто публичность должен сперва стать клоуном. Тот, кто отказывается быть клоуном – тому на уровне безлично действующего автоматизма закрывается доступ в информационное пространство: прессе не интересно то, что не является сенсацией, то бишь скандалом. Хочешь заявить о себе – сделай это в формате, который может заинтересовать СМИ (а СМИ интересуют скандалы, девиантное поведение, эксгибиционизм «личной жизни» и т.п. – то, из чего можно сделать шоу). Чистая автоматика! В итоге все атрибуты социального престижа (деньги, известность, постоянное присутствие в медиапространстве) приобретает какая- нибудь Ксюша Собчак, из которой масс-медиа делают эталон успешности, а потому – образец для подражания для подавляющего телепотребляющего большинства (странно, что она ещё вслед за Шварценеггером не стала губернатором). Постоянными героями телеэфира становятся ничем не примечательные граждане, публично и с непременным скандалом выясняющие личные отношения и делящиеся со всей страной личными проблемами сугубо интимного характера. А какой-нибудь академик или герой войны умирают в полной безвестности и нищете, либо не воспринимаемые обществом вовсе (как не существующие в информационном пространстве), либо воспринимаемые как неудачники, «лузеры», негативные примеры того, как «не надо быть дураком». Впрочем, нельзя не отметить и того, что человек, не желающий принимать на себя роль клоуна, в окружении клоунов оказывается даже в более смешном и комическом положении, а при умелой режиссуре вопреки своей воле становится даже более клоуном, чем те, кто эту роль приняли на себя сознательно и добровольно (у тех остаётся хотя бы возможность отшутиться и сделать вид, что они дурачатся сами, а не поставлены в жалкое и смешное положение дураков объективными обстоятельствами).

Разумеется, смерть власти более всего заметна в сфере политики. Традиционно положение властителя опиралось на сакральность или, по меньшей мере, моральный авторитет, на поддержку, признание и уважение подданных. Авторитет власти, её сакральность, тщательнейшим образом оберегались, а оскорбление величия, осмеяние власти всегда пресекалось, подчас даже с большей решительностью, чем заговор или бунт. Диаметрально противоположна ситуация сегодня, когда неприкосновенность власти весьма эффективно достигается её неприкасаемостью, то есть исходит не из её сакрализации в глазах масс, а из внушаемого ею отвращения и брезгливости не только к ней самой, но и ко всей сфере её пребывания – т.е. к политике. Взаимная клоунада как власти, так и оппозиции (причём, как системной, так и внесистемной) – напомним, что вне клоунады нет доступа в информационное пространство, публике нужно шоу, зрелище, а СМИ не только ловят это желание, но и активно формируют плебейский вкус к дешёвому фарсу – приводит к тому, что массы приобретают глубокую убеждённость в том, что одни клоуны стоят других. Равнодушие масс к делам политическим как к заведомой клоунаде и их самоустранение от политики (а СМИ всегда наготове с предложениями их развлечь иными вещами и отвлечь от скучных политических клоунов клоунами более весёлыми) – вот лучшая гарантия неприкосновенности и устойчивости существующей политической системы. Роль политика оказывается совершенно жалкой – и как публичного скомороха, вынужденного привлекать к себе внимание гогочущего и жующего попкорн плебса потешными ужимками, и как бессильного винтика, имеющего возможность применять свои «властные полномочия» только единственно возможным способом, предписанным самой технической возможностью функционирования управленческой технологии. Поэтому роль политика (как, впрочем, и любая социальная роль!) в современном мире представляет крайне сомнительный предмет для устремлений честолюбца и может быть привлекательна лишь исключительно как кормушка – в большей или меньшей степени коррупционная.

Однако смерть власти касается не только политики, она касается каждого человека, лишённого не столько даже юридического права, сколько фактической возможности хоть как-то проявлять себя в поступке. Предел данной тенденции являет собой ювенальная юстиция, которая под угрозой изъятия ребёнка вообще запрещает родителям любые формы воспитательного воздействия на собственного ребёнка (далеко не только физическое наказание), объявляя их «насилием» и нарушением свободы развития ребёнка. Дальше ехать некуда, предел системы достигнут: вы вообще ни с кем и никак не можете поступать. Вся ваша свобода сводится к тому, какую торговую марку одежды и автомобиля выбрать. Впрочем, и в этом вы не вполне свободны, поскольку уровень потребления выступает неписанным, но жёстким маркером социального статуса, и, не меняя с определённой регулярностью свою машину, вы рискуете быть уволенным как лицо, подрывающее репутацию солидной фирмы.

Это, собственно говоря, основная проблема современного человека – невозможность не только нравственного выбора между добром и злом, но и вообще принципиальная невозможность какого бы то ни было самопроявления и самоманифестации в поступке. Хуже того, технологический автоматизм функционирования общества приводит к тому, что место и положение человека в нём пренебрежимо мало зависят как от его природных талантов, так и от прилагаемых усилий. Позволим себе привести хотя и неприлично обширную, но зато и чрезвычайно уместную в данном контексте цитату из известной статьи Константина Крылова «Волшебство и политика. Миры фэнтези как общественный идеал»:

 

«Современный человек в современном обществе чувствует себя глубоко униженным. И никакие радости для телес и душонки, никакое приумножение пожитков и животишек не компенсируют этого унижения.

Самое обидное при этом то, что унижение исходит вовсе не от людей – скажем, от злых и несправедливых правителей. О, если бы! С Большим Злым Парнем ещё можно как-то пободаться. Но сейчас он бит повсеместно. Современный плебей давно уже обзавелся всеми мыслимыми и немыслимыми правами, так что дело дошло до того, что президент величайшей державы современного мира вынужден опасаться каких-то там разоблачений какой-то там утконосой золушки. Нет, нынешний правитель давно уже стал комической фигурой (примерно как нынешний отец семейства, которого весело и дружно третируют живущие на его деньги женушка и домочадцы). Впрочем, плебс тоже не страшен: скорее уж надо опасаться меньшинств – мелких, противных и невероятно наглых.

Так что унижение не связано с людьми. Унизительны обстоятельства, в которых современный человек находится. Эти обстоятельства объективны, безличны, но главное – с ними «ничего не поделаешь».

Если коротко, человек чувствует себя униженным потому, что лишен даже самомалейшей власти над тремя вещами: над собственной судьбой, над природой и над себе подобными.

Начнём с первого. От человека сейчас ничего не зависит. Всё, что он делает, касается только его и важно только для него одного. Так уж устроена цивилизация. Незаменимых нет. Без любого, даже самого крутого профи, в принципе можно обойтись, – и ещё неизвестно, станет ли от этого кому-нибудь хуже. Более того, сам профи тоже не уверен в своей незаменимости: вот придумают завтра какую-нибудь простенькую коробочку с проводками, которая делает то же самое, что и он, только в тысячу раз быстрее и лучше… ну, пусть даже медленнее и хуже, но зато ей не надо платить жалованье. И что тогда? То-то. Или ещё проще: то, что ты так хорошо делаешь, в какой-то момент элементарно перестаёт быть нужным. Ну, хотя бы выходит из моды. Не пользуется больше спросом на рынке. И дальше что?

Это обидно? До слёз. А кто виноват в этом, чтобы можно было хотя бы проклинать имя обидчика? Да никто. Рынок. Обстоятельства. Фишка так легла. Некого винить, даже себя.

С другой стороны и успех тоже не добавляет самоуважения. Тебе повезло? Ты стал кинозвездой с миллионными гонорарами? Прекрасно, только при чём тут ты? Тебя ж раскрутили. Почему тебя? Может быть, просто потому, что кто-то… ну, скажем, ногу подвернул и нужно было срочно его заменить, а тут случайно подвернулся ты, твоя рожица приглянулась кому-то из продюсеров, и ты в дамках. Опять же: так фишка легла. Современный «успех» настолько зависит от слепой случайности, от «удачи» в худшем смысле слова, что одно это может испортить всякое удовольствие, а самоуважения уж точно не прибавляет. За тебя всё решили «обстоятельства», на сей раз «хорошо решили», но ты как был куклёнком в руках каких-то непонятных сил, так им и остался. И, главное, так везде и во всем. Ничего нельзя достичь самому, во всём необходима львиная доля везения. А везение – такая вещь, что ему можно радоваться, но не гордиться. Нечем гордиться. Просто нечем.

Таким же унизительным делом является, как ни странно, наша хвалёная техника. Нет-нет, речь не идёт о её «бездуховности» и «антигуманности» и тем более о том, что она «природу портит». Ну кого это, если честно, гребёт?! Нет, дело тут в другом. Техника может дать очень многое, почти все, одного только она не может – она не даёт нам ощущения власти над природой.

Здесь мы подходим к важнейшей теме. На протяжении всей человеческой истории люди исступленно мечтали о Власти над Миром. И прежде всего – над Миром Природы. Прежде всего над Природой, а уж во вторую очередь над себе подобными (иногда кажется, что последнее – всего лишь заменитель первого). А ведь хочется именно этого: ощущать, как тебе повинуются стихии, как небо и земля трепещут и покоряются твоей воле.

А наука и техника… Это, увы, не власть над природой, это всего-навсего систематический обман природы. Мы не можем гордо и величаво приказать стихиям двигаться по нашей воле, мы не можем своей волей вводить и отменять законы мироздания. Нет, мы, как адвокаты-крючкотворы, выискиваем в этих самых законах лазейки, чтобы провернуть какие-то свои делишки. При этом надо выполнять сотни и тысячи разного рода условий, а то ничего не получится, законодательство природы довлеет… результат вроде бы есть, но нет никакого ощущения власти и победы. А техника… Ну сравните сами: вот летит на ковре-самолете волшебник, летит куда хочет, как хочет, – а вот самолет, нашпигованный пассажирами (пасса-жиром, каким-то пассивным жиром…) стоит и не может взлететь, потому как «Владивосток не принимает»… Почему не принимает? Кто запретил? И неважно, что «и вправду нельзя», что там буря. Я её не вижу, я не могу сам испугаться этой бури, повернуть назад – но сам! – а не потому, что какие-то дяди за меня испугались и порешили «самолёты не принимать». <...>

Но и этого мало. Технические приёмы проникли даже в политику – и превратили её из опасной (но и волнующей) игры в скучное занятие. (Для сравнения: что-то вроде секса «без всякого удовольствия»…) Современные властители мира – какие-то невыразительные типы, лишённые даже тени обаяния, пусть даже тёмного обаяния злодейства… Кабинетные политики, невнятные «эксперты», унылые финансовые воротилы, лишенные даже гобсековского величия… Билли Гейтс и Жора Сорос на этом фоне представляются всё-таки Чем-То… Но, боже мой, какой скукой веет от старейшей человеческой игры – политики!

Это касается и современной войны. В наши дни война лишилась единственного морального оправдания, которое у нее еще оставалось: когда-то на войне личное мужество, честь, достоинство были реальными силами, с которыми приходилось считаться. В наши дни (отнюдь не став менее жестокой и кровавой) война окончательно превратилась в «дело техники» и «дело денег». Первая чеченская кампания, выигранная «свободолюбивым народом» просто за деньги (взятки военным, выплаты журналистам и т. п). и образцово-показательные бомбардировки Ирака (с самого начала задуманные как телешоу) хорошо демонстрируют эту сторону дела. Странно, что на боеголовки крылатых ракет еще не лепят рекламу «Олвейс» («… с крылышками!»), но вскорости придётся делать и это, потому как вести войну без спонсоров-рекламодателей налогоплательщикам покажется слишком накладным. Собственно, Война и Мир – некогда понятия противоположные по значению – превратились в разновидности Работы: есть «мирный труд» и есть «военный труд». И разница между ними… ну, есть, наверное, какая-то разница, но не принципиальная.

Гадко? Гадко. И что самое ужасное – это отнюдь не сами люди «так опустились». Это такие обстоятельства. Главный секрет современного мира как раз в том и состоит, что нами управляют отнюдь не Первые Лица Государств, – но, увы, и не Тайные Ордена, и не Сионские Мудрецы, и даже не капризы Природы (всё-таки не так обидно), а какие-то там обстоятельства. Рынок, Техника, Политика – все эти абстракции, безличные «процессы», эти слепые и безжалостные из-за своей слепоты Мойры нашего мира. Нами управляет даже не Сатана, как надеются некоторые оптимисты. Нам не дано даже последнее утешение: представить себе эти абстракции в виде могучих и злобных существ и покориться им. Мы не можем даже сдаться на их милость. Сдаваться-то некому. Нами правит «ничто». Вот что обидно. Современный мир в этом смысле оскорбляет воображение: в нём не осталось ничего, вызывающего уважение и трепет. Даже звёздное небо над нами, от величия коего даже чёрствый Кант трепетал, и то подвело. Мы-то теперь знаем, что Космос – не хитроумное и совершенное устройство, достойное хотя бы простодушного любования, а просто-напросто агромадная дурная дыра, кое-где заполненная пылью и какими-то там «разрежонными газами», наверняка ведь вонючими… И эти вот вспученные клубы межгалактической вони в миллиарды раз превышают по размеру наше зачуханное «солнышко», не говоря уже о Земле! Чего же еще тогда ожидать от такого мира?!».

 

И, как справедливо отмечает автор процитированной выше статьи, именно отсюда такая притягательность и такой общественный спрос на фэнтази:

«Вот теперь понятно, что всё очарование Средиземья в том и состоит, что там такого не бывает. Жители Средиземья свободны от власти анонимных сил. Если что-то случилось (хорошее или плохое), значит, это кто-то сделал. Зло и несчастье – равно как и добро и благо – всегда результат чьих-то деяний. Все обозначенные нами выше приметы Волшебного Мира (вплоть до геоцентризма) сводятся, по существу, к этому, – да и нужно-то это всё только за сим.

Ещё раз: Средиземье – вовсе не «царство свободы». В нём имеет место самое дикое насилие. Но это всё-таки насилие одних существ над другими, кого-то лично над кем-то конкретно.

Неудивительно, что в Средиземье главной ценностью являются не деньги или иные «сокровища тленные» (хотя злых и алчных господ там навалом), а Власть, Слава и Личное Превосходство. Это только здесь, у нас, всё это выглядит смешно. Там эти ценности действительно чего-то стоят. (Заметим, что в Средиземье к этим вожделенным вещам в равной мере стремятся и герои и злодеи: в чем-чем, но уж в этом они вполне единодушны).

Всё это, конечно, не значит, что действия средиземцев всегда преисполнены добра или хотя бы смысла. Их дела могут быть дурными, недостойными, мелкими, противными, – но это их дела, а не рефлекторные реакции на обстоятельства».

 

Отсюда и столь острое желание заменить технику Магией. Но только не той магией (оккультизмом), которая существовала как историческое явление в реальном мире и которая по существу именно и предварила технологические, манипулятивные парадигмы современности, а магией фэнтазюшной, понимаемой как сакральное Искусство и Могущество, неотделимые от личности Мага, а не механически работающие в руках любого обученного необходимым приёмам профана. Именно отсюда возникает спрос на фэнтази. И, надо сказать, изначально фэнтази возникает как вполне искренняя и по своей природе крайне консервативная реакция, как наследница окрашенного в национально-народнические тона европейского романтизма и составляющая эпохи «Весны Народов». Вполне очевидно, что Дж.Р.Р. Толкин может быть прочитан и понят адекватным образом только в своём историческом контексте – то есть как современник Генона, Эволы, Элиаде, свидетель зарождения, торжества и гибели в Европе правоконсервативных доктрин как в политике, так и в философии.

Но далее произошло то, что не могло не произойти в мире восторжествовавшей либерально-буржуазной демократии. Спрос породил предложение, а технология мгновенно вытеснила Искусство. Одинокий старомодный профессор германской филологии был мигом оттеснён толпой борзых и жизнеродостно-«позитивных» писак, учуявших золотую жилу и ринувшихся наперегонки в погоню за баблом. За какую-то пару десятков лет производство грёз о принципиальном нетехнологическом волшебном мире было поставлено на конвейерный поток, и они стали штамповаться самым что ни на есть технологическим способом как и всякий пользующийся спросом товар. Коммерческая фэнтази-индустрия приобрела невероятный масштаб: книги (словно нарочито штампуемые согласно правил бессмертного свиридовского «Малого типового набора»), фильмы с фантастическими бюджетами, настольные и компьютерные игры, целая индустрия предметов фэнтази-антуража... И всё это, разумеется, «лицом к потребителю» (да-да, тому самому, массовому, платёжеспособному, попкорнжующему). А какие именно грёзы нужны попкорнжующему общеизвестно: уж конечно не толкиновские диалоги в духе Атрабет о грехопадении, смерти и надежде. Попкорнжующему нужны вещи простые и понятные – чтоб было кровищи по колено и полуголые горячие эльфессы в бронелифчиках. В общем, добро пожаловать в миры Бориса Валеджио, «Саг о Блейде» и «Зены, королевы воинов». Как известно, ничто не продаётся так хорошо, как хорошо упакованный протест против Системы. Вы не удовлетворены своей серой скучной и бессмысленной жизнью, в которой от вас ничего не зависит? К вашим услугам наша фабрика грёз: живите чужими жизнями, а уж на спецэффекты мы для вас не поскупимся (только не забывайте платить за лицензионную версию).

Это по сути наркотик. Чем больше общественная неудовлетворённость реальностью – тем больше желающих уйти в вымышленный мир, а чем больше спрос – тем больше предложение. В итоге и без того туго спелёнутый и лишённый всякой возможности совершить хоть что-то сам современный человек окончательно превращается в овощ. И чем больше он отождествляет себя с крутыми героями дешёвых фэнтази-поделок, тем более утрачивает последние и без того невеликие остатки способностей хоть как-то проявлять себя как личность со свободной волей. Весьма поучительно кстати бывает взглянуть, насколько комичны в своей беспомощности оказывются прыщавые хлюпики из числа страстных фанатов «героической фэнтази» при столкновении с самыми безобиднейшими условиями реальной жизни – к примеру, при выезде в лес.

 

Однако вернёмся к нашей теме. Итак, налицо есть функционирование безличной и бездушной машины власти. Самое неприятное в ней то, что она умертвляет мир и порабощает (вплоть до полного расчеловечивания) человечество не из жажды власти и не из каких-то жутких и тёмных планов. Она – машина, у неё нет и не может быть ни планов, ни замыслов, ни амбиций, ни собственной воли (даже трижды злой). Она просто функционирует в соответствии со своим устройством при полном безразличии к результату собственного функционирования. Но при этом она давно уже не есть орудие чьей-либо человеческой воли. Наоборот, она уже давно превратила тех, кто собирался её управлять, в послушные винтики собственного механизма. «Управлять» технологией они могут только так, как предписывает сама технология. О, да, они получили иллюзорное всевластие по своему произволу провоцировать мировые войны, организовывать мировые финансово-экономические кризисы, погружать целые страны в пучину хаоса, нищеты и беззакония. Но при этом они не имеют ни малейшей возможности изменить механику самой системы – в противном случае технология их воспроизводства как элиты нарушается, и власть выскользает из их рук в руки тех, кто лучше играет предписанную алгоритмом капиталократии роль. Кстати, у талантливого русского писателя-фантаста Михаила Харитонова в радиопьессе «Поперёк живота» есть весьма удачный художественный образ в чём-то похожей ситуации, на порядок более реалистичный и правдоподобный, нежели все фэнтазюшные сказки об «оживании» машин в духе кэмероновского «Терминатора» вместе взятые.

Технологическая машина власти, понимаемая и интерпретируемая нами как «капиталократия» (термин, впервые введённый в научный и общественно-политический оборот известным современным социальным мыслителем А.И. Субетто) на самом деле, как и всякий автоматический механизм, функционирует с полным безразличием к любой идеологии, поскольку не имеет цели. Но при этом он использует любые идеологии, превращая их в прикладные инструменты собственного функционирования (именно поэтому они и превращаются в симулякры). Что же делать? Выдумывать из головы умозрительную «четвёртую политическую теорию» (почему, кстати, только четвёртую? Почему не выдумать ещё пятую и шестую. Если уж мы считаем, что первые три умерли, должны же в мире быть альтернативы и конкуренция идей – иначе гипотетическая «четвёртая теория» сама собой рассосётся ещё не родившись, просто потому что ей не будет относительно чего определить свои рамки) совершенно бессмысленно. В условиях разрушения механизмов идеологической реализации (то есть социального действия «к цели», а не «в силу действующих причин»), в состоянии постмодернистской спелёнутости любая новосозданная умозрительная идеология или теория лишь усугубит всеобщее пресыщение избытком слов и закономерно вызовет лишь отвращение к себе, умножив и без того немалое зло. Она станет лишь очередным инструментом манипуляции, новым симулякром постмодернистской виртуальности, уничтожить который потом уже не удастся. Потому что, как верно заметил Бодрийяр «ничто не исчезает более, достигнув своего конца или смерти», но напротив, размножается и ксерокопируется до бесконечности. Так что в современном мире нужно сперва семь раз подумать, прежде чем решаться дать существование очередной призрачной мыслеформе, которая, вступив в общий хоровод нечистых симулякров, будет до конца наших дней кружить и мелькать перед нашими глазами, бесконечно преломляясь в мутном сознании почти автоматически множащей слова коллективной шизы (считающей себя или нашими сторонниками, или нашими оппонентами), отражаясь, перемешиваясь и – до неузнаваемости искажённая – глумливо тянуться к нам своими обрывками, перифразами и интерпретациями из бесконечных копошащихся помоек интернетовских сайтов, форумов, жежешек и чатов.

⇐ Предыдущая11121314151617181920Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: