Специфика нравственной культуры и ее ценностей

Понимание связи между нравственностью и культурой или, точнее, понимание места, роли нравственности в культуре, смысла того, что называется нравственной культурой, – зависит не только от той или иной трактовки культуры, но и от наших представлений о том, что такое нравственность. Последнее важно хотя бы потому, что в русском языке и в отечественной этике привычно употребляются два понятия: «нравственность» и «мораль». И по поводу соотношения этих двух понятий этики высказываются далеко неоднозначно.

Поэтому приходится выбрать какое-то из возможных пониманий. Но не просто "какое-то", а такое, которое позволит лучше прояснять особенности нравственной культуры.

Будем считать, что мораль и нравственность почти синонимы. Смысл того и другого в общем один, но употребление каждого из этих терминов проявляет некоторые оттенки смысла. В понятии "мораль" в большей мере акцентируется нормативность нравственности, ее социальное бытие, моменты долженствования. При употреблении понятия "нравственность" чаще подчеркивается индивидуализованность морали, ее индивидуальное бытие, реализуемость норм, идеалов, должного в жизни людей, в их действиях, их сознании и самосознании, чувствах.

И в том и другом случае речь идет об отношениях людей друг к другу. И не о любых межчеловеческих отношениях, а о тех, в которых выявляются "добро" и "зло": "...нравственность вообще есть ценностная ориентация поведения, осуществляемая через дихотомию (разделение надвое) добра и зла."[125] Какие бы мы ни взяли понятия, отношения, действия в сфере морали, нравственности, – все они, так или иначе, имеют в своей основе способность человека различать добро и зло. Большинство отношений в сфере морали это и есть конкретные модификации проявлений добра и зла в разных сторонах жизни. Честность – это явно добро, а нечестность – зло. То же самое со справедливостью и несправедливостью, порядочностью и непорядочностью, милосердием и жестокостью, и т. д. Стыд, совесть выражают то, что человек ощутил (осознал) значение своего отклонения от линии добра. Зло не является ценностью, а вот добро часто, и видимо правильно, считается ключевой нравственной ценностью. Добро не как абстракция, а как отношение, реализуемое в мыслях, чувствах, намерениях и действиях людей.

Говоря о нравственной культуре, тогда естественно предположить, что облагораживание, одухотворение жизни проявляется через реализацию в ней добра в его разных модификациях. Как бы по-разному ни проявлялись и не понимались вообще нравственность и, в частности, добро в конкретных культурах, этносах, социальных слоях, – отсутствие нравственной культуры это все же именно неспособность человека к различению добра и зла, неумение, да и нежелание творить добро. Это такое состояние, при котором добро еще или уже не выступает как жизненно значимое для человека, как действенная ценность. В цивилизованных обществах такое дочеловеческое или «монстрообразное» состояние практически невозможно ни для отдельного человека, ни для социальных групп. Другое дело, что считается добром, а что злом в каждом частном случае? Цивилизованное общество требует хотя бы минимума нравственности. Поэтому вопрос о сути нравственной культуры является вопросом о ее характере и степени, то есть об ее уровне. А уровень культуры, в том числе и нравственной, определяется тем, какие базовые потребности доминируют в жизни данного человека, данной группы людей.

Низший уровень культуры (ниже которого, повторяю, развитое общество не дает опуститься ни индивиду, ни группе) определен тем, что главными в жизни являются потребности (и ценности) своего, так сказать материально-вещного, существования и комфорта. Человек этого уровня знает, что добро значимо. Во всяком случае, добро в отношении к нему самому. То есть, различие между добром и злом ему известно. Более того, он может и вести себя соответственно, делая выбор в жизненных ситуациях в пользу добра. Но не потому, что делать добро – его долг. И не потому, что он добр и хочет делать добро. А потому только, что такова внешняя в отношении к нему норма поведения, действующая в данном обществе, а для него в какой-то мере привычная. И главное, потому что ему будет лучше от доброго дела, ибо оно "зачтется" или на земле, или хотя бы, в послеземном его существовании.

Общество, в котором такой человек живет, существующими нормами морали, правилами поведения, обычаями всегда поощряет добро и старается блокировать проявления зла. Безнравственность (как бы она ни понималась) осуждается. А если человека осуждают там, где он живет и действует, то ему и живется труднее. А для него очень важны условия своей материально-вещной обеспеченности, нормальность отношений, свой душевный покой. Свой, но касающийся и людей, которые с ним непосредственно связаны: его родители, его жена, его дети, его приятели. Добро и в отношении к ним реализуется в основном в сфере материально-вещных отношений. Делать добро при этом значит обеспечить, одеть, обуть, накормить, поддержать материально. Конечно, общество требует от любого человека в какой-то мере и честности и справедливости. Человек низшего уровня культуры будет честным, порядочным, справедливым, но лишь постольку, поскольку это полезно для него. Ведь если его поймают, скажем, на обмане, то станут плохо относиться, а тогда его материально-вещный и душевный комфорт оказываются под угрозой.

Человек этого уровня – не монстр, не злодей. Ему могут быть свойственны и чувства жалости и порывы милосердия. В романе М. Булгакова "Мастер и Маргарита", Воланд, характеризуя обычное московское народонаселение, часть которого собралась на представление в варьете, говорит о них: "Ну что же,...люди как люди. Любят деньги, ну что ж....и милосердие иногда стучится в их сердца... обыкновенные люди...".[126] Но и жалость, и милосердие и прочие нравственные движения душ у этих людей неустойчивы и проявляются зачастую в грубой форме, порой даже оскорбительной. Потому что деликатность, такт – это слишком тонкие для них материи. Человек бывает уверен, что если он пожалел, проявил милосердие (в какой бы форме это ни выразилось), тот, кого пожалели, должен быть благодарен. Вообще ощущение долга других по отношению к себе на этом уровне развито. А вот ощущение своего долга ограничено. Во-первых, тем, в отношении к кому, к чему именно у человека есть долг. Обычно речь идет о близких: долг отца, материнский долг, сыновний, дочерний. Во-вторых, свой долг ограничен гранью, за которой он начинает противоречить пользе, выгоде, корысти. Когда у человека низшего уровня культуры возникает конфликт между его долгом и его пользой, долгу не выстоять.

Стыд, совесть, как внутренние регуляторы отношений и поведения, могут проявиться на этом уровне культуры, но в ослабленном виде, и сравнительно легко преодолеваются: "стыд – не дым, глаза не ест". От мучений совести стараются так или иначе избавиться. Или оправдывая себя, ища других виноватых. Или даже ставя под сомнение ценность самой совести. Один из героев О. Уайльда говорит, что совесть и трусость – это одно и то же, совесть – только вывеска фирмы.

Тем не менее, безусловно, есть какая-то нравственная оформленность отношений, действий у человека низшего уровня культуры. Ведь что-то им усвоено из достижений цивилизации, как-то освоены элементарные проявления культуры социума, в котором он живет. Но говорить о нравственной культуре, применительно к этому уровню, проблематично, ибо человек находится как бы на грани культуры и бескультурья. На этой грани возможно нравственное лицемерие: в формах излишней заботы о нравственности других людей и подчеркнутого соблюдения самим человеком всех правил приличия, простейших моральных норм. А действительно жив в этом человеке лишь минимум нравственности. Ну, соблюдает он правила приличия, хорошего тона. Ну, не бывает он чрезмерно жесток, или, если жесток, то якобы справедливо и обоснованно. Он даже бывает добр в меру. А если и нарушает какие-то нормы нравственности, то не разрушительно для своего общества.

А нарушения конечно есть. Поведение, которое оценивают как аморальное, безнравственное, характерно для людей низшего уровня культуры. Это может проявляться не вообще, а в отдельных сферах и моментах человеческих взаимоотношений. Например, в половых взаимоотношениях. Нарушения обычно стараются скрыть, спрятать. Если же речь идет не об обывателях, а о преступном мире, то в нем свои представления о добре и зле, чести, порядочности, свои правила нравственного поведения. Преступники, их группы и слои, своеобразно, но тоже реализуют минимум нравственности в отношениях, находясь на низшем уровне культуры, граничащем с ее полным отсутствием. И доминантой их жизненных потребностей также является свой практический интерес, своя польза (за исключением патологических случаев).

В целом, на низшем уровне культуры нравственная окультуренность жизни выступает как некоторая "оформленность", "обработанность”, нормированность отношений между людьми в плане морали. Оформленность эта не вполне устойчива, преимущественно внешня, всегда с минимумом действительно нравственного содержания.

На более высоком, следующем уровне, уровне самопроявления, высшими ценностями жизни и культуры могут выступить именно нравственные ценности. Для человека этого уровня характерно развитое нравственное сознание. И свое поведение, и поведение других людей нравственно оцениваются. И чаще всего оценки эти концентрируются в том или ином виде проповедывания истинно нравственного образа жизни. Такой человек на самом деле стремится прежде всего делать и всячески утверждать добро, даже путем самопожертвования. Существующие нормы нравственности для него не внешни. Если он их приемлет, то всем сердцем. Но важнее, чем нормы – чувство долга в отношении не только к близким, родным, но и ко всем людям. Человек старается быть предельно честным перед собой и перед другими, бескомпромиссно справедливым. Милосердие его зачастую принимает широкие масштабы, и оно порой настолько активно, что тому, в отношении кого совершается акт милосердия, становится тошно.

Человек этого уровня нравственной культуры действительно сочувствует и пытается помогать другим, но его забота иногда чересчур навязчива. При собственных нарушениях нравственности (ведь он тоже не ангел) его мучения совести чрезвычайно ярки и сильны. И сам он считает и окружающим кажется, что для него самая высокая ценность – другой человек. Но это не совсем так. Потому что для него нравственность, идеал нравственной жизни, нравственный долг выше всякого конкретного человека. Отсюда возможна и позиция непротивления злу насилием, при которой важно не отступить от идеалов добра, даже если зло побеждает и другие люди (в жизненной ситуации) оказываются беззащитными перед ним. В этом случае, на этом уровне культуры, возможна, и происходит-таки абсолютизация нравственности вообще и конкретной морали в частности. Абсолютизируются нормы, заповеди, требования, принципы морали. И появляется непреодолимое искушение навязать другим людям определенный тип нравственности, которая считается всечеловечной, а на деле характерна лишь для поколения, слоя, группы. Вообще для описываемого уровня нравственной культуры свойствен перекос в сторону долженствования добра. Окультуренность, облагороженность намерений и действий человека, их нравственная оформленность – тут вроде бы совершенно очевидны. Но очевидно и то, что, концентрируясь в идеалах добра (как должного!), самоценность человека оказывается зауженной. Абсолютизируемое добро, как ни парадоксально, может, время от времени оборачиваться злом: духовным насилием, самонасилием, нечуткостью, внутренней изломанностью.

Только полноценная культура характеризуется тем, что безусловной и высшей ценностью для человека является другой человек, а не истина, добро, красота. И это не альтруизм. Альтруистическая позиция соответствует скорее уже рассмотренному второму уровню культуры. На высшем уровне утверждение другого в качестве доминирующей ценности происходит не за счет жертвенной самоотдачи. Это просто естественно. Тут важно не убеждение, что надо творить добро, а желание его творить и умение делать это не вообще, а в отношении к конкретному другому человеку. Применительно к морали, речь, кажется, идет вроде бы о том же самом, что есть на втором уровне, о доминанте добра в жизни. Но на третьем уровне при этом совершенно отсутствуют ригоризм, проповедничество. Отношение к действующей нормативной морали допускает возможности ее изменения. Отношение к нарушениям норм, правил. нравственных принципов – острожное и избирательное, с учетом своеобразия реальных ситуаций. И отношение к долгу таково же. Особенно, что касается оценок действий других людей, общения с ними по поводу их нравственности или безнравственности. Человек действительно культурный всегда помнит о своем нравственном несовершенстве, о том, что право судить в сфере нравственности сомнительно. Что в этой сфере, более чем в какой-либо другой, истинно библейское: "И что ты смотришь на сучек в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь" (Библия. Книга Нового Завета. От Матфея. Гл. 7.3). Главными оказываются деликатность, такт, не позволяющие напрасно оскорбить другого своим нравственным якобы превосходством.

Милосердие такого человека, его забота о других – не обременительны, не обидны, чаще всего просто незаметны. Человек при этом более болезненно относится к своим слабостям, своим нарушениям нравственности, чем к тому, когда это делают другие. До значительного предела он терпим к человеческим слабостям, и умеет прощать, ибо не считает себя и свою нравственность совершенными. А. Швейцер писал: "Я должен безгранично все прощать, так как если не буду этого делать – буду неистинен по отношению к себе и буду поступать так, как будто я не в такой же степени виноват, как и другой в отношении ко мне". И далее: "Я должен прощать тихо и незаметно. Я вообще не прощаю, я вообще не довожу до этого."[127]

У человека высшего уровня культуры меньше внутренних конфликтов в части подавления своих желаний, влечений, так как он и нравствен по желанию. У него нет противопоставления моральных ценностей (как якобы высших) иным столь же высоким ценностям. Такой человек не просто нравствен, он – полноценно культурен. Оставаясь обычным, нормальным человеком (не святым), он не избегает греха, безнравственности. Ведь: "чистая совесть есть изобретение дьявола."[128] И мучается он, если грешит, сильно и длительно. Ему вообще часто бывает стыдно и за себя и за других. Но мучения его внутренни, это его мучения, и они не должны причинять боль, или даже неудобство, другим людям. Он не выставляет их напоказ.

Конечно, деликатность, такт не предполагают нравственной аморфности и бездеятельности. Но тип нравственной активности в рассмотренном случае совершенно иной, чем на втором уровне. Именно для высшего уровня культуры свойственно: "Бороться со злом с помощью суда не над другими, а над собой."[129] И вот этим, прежде всего, воздействовать на других. Разумеется, и на этом уровне существует активное противодействие злу с проявлениями силы, мужества, стойкости. Не исключено и осуждение зла, при противодействии ему, когда человек оказывается в нравственной оппозиции к явной античеловечности намерений и действий других людей (фашизм, расизм, антисемитизм и т. д.). То есть, для этого уровня не характерна позиция непротивления злу насилием. Нравственная культура высшей пробы не изолирована от других сфер культуры. Полноценна эта культура именно потому, что истина, добро, красота все это в данном случае только разные выражения одного – человечности человека. А ее-то надо отстаивать.

Но в нравственной культуре реализация человечности ощущается и осознается именно как Добро – высшая нравственная ценность.

Другие нравственные ценности не просто связаны с этой, но почти все (во всяком случае, основные) лишь модифицируют ее как особое межчеловеческое отношение. Ведь быть нравственным это и значит быть, прежде всего, добродетельным, то есть направленным (и в намерении и в действии) к добру. Добродетелен тот, кто намерен делать, и делает добро, реализует его в своем отношении к другим людям. Добро может реализоваться и через честность, правдивость, и через ответственность, порядочность, милосердие, совестливость.

В самом общем виде добро – все то в человеческих отношениях, что содействует сохранению и развитию физической и духовной жизни человека и общества.. А что именно – выявляется соответственно времени, месту, особенностям цивилизации и культуры. Формы проявления добра, его модификации – изменчивы.

И в любой из его модификаций добро может быть и бывает значимым, полезным. Оно полезно, во-первых, для того, в отношении к кому реализуется. Во-вторых, что осознается не сразу, добро полезно и для того, кто его делает. И потому, что доброе отношение может вызывать такое же ответное. И потому, что даже безответно творимое добро способно согревать душу творящего. И потому, что именно добрые отношения и дела явно приносят пользу обществу, в котором живет человек. Вся этика утилитаризма построена исходя из представлений о полезности, разумности осуществления добра.

И именно поэтому добро, а не зло в любом обществе оказывается нормой отношений и поведения. Все эти "не убий", "не укради", "не лги", "не прелюбодействуй", все моральные кодексы фиксируют уже не просто полезность добра, как таковую (и вредность зла), а обязательность, нормативность, добра, момент его должествования. Человеку диктуется, что его долг иметь именно добрые намерения и делать добрые дела. При этом сама по себе полезность, разумность добра могут уходить на второй план или как бы совсем отсутствовать. Во всяком случае, отсутствовать применительно к каждой конкретной норме нравственного поведения. Например, нормы морали рыцарской или дворянской (безумное мужество, безусловная верность слову) зачастую противоречили элементарному здравому смыслу. Выполнение таких норм нередко приводило людей к гибели.

И в проявлениях добра как значимости, и тем более, когда добро становится нормой, требуемым от индивида, – уже есть очевидные моменты окультуренности намерений и действий человека. Но если человек делает добро, потому что оно полезно, выгодно, или потому, что такова общественная норма поведения, – то и в том и в другом случае проявления нравственности не вполне органичны для него. Добро становится действительной ценностью культуры в том случае, если оно, во-первых, в известной мере самоценно, а во-вторых, не только должно, но и желательно тем, кто творит его. Норма нравственного поведения может выступать как внешняя, вынуждающая человека делать добро и не делать зла. Но эта же норма может быть и внутренне принятой, пережитой, выражающей не только должествование, но и идеал нравственного отношения, поведения человека. Идеал не абстрактный, а личностный, живой. Тогда норма становится органичной.

Каждая цивилизация в своем развитии порождает те или иные нравственные ценности, вырабатывая нормы и формы отношений между людьми (традиционные, ритуальные, этикетные и т. д.) в которых реализуется добро. Наполнение этих культурных форм происходит в разных жизненных ситуациях, в живом поле культуры.