Ситуация — телесность — социальность. Основы теории креативности действия

Целью предшествующей аргументации было, с одной стороны, продемонстрировать периферийное положение идеи креативности в социологической теории действия и, с другой стороны, представить в форме обзорной типологии варианты несоциологических подходов к теории креативности действия. Теперь же речь пойдет о выборе наиболее подходящей отправной точки для такой теории. Было бы ошибкой видеть цель всей предшествующей аргументации просто в добавлении еще одного типа действия, в частности креативного действия, к другим типам действия. Как показал анализ концепций Вебера, Дюркгейма, Тенниса и Зиммеля, социологическую теорию действия критиковали явно не за то, что в ней вообще отсутствовала креативность действия, а скорее за то, что фрагменты теории, как, например, концепция «харизмы», чья связь с тематикой креативности очевидна, не были последовательно интегрированы в общую теорию. Другие подходы к понятийному выражению человеческой креативности, напротив, критиковались за то, что в них креативное действие отделялось от общей совокупности человеческих действий непреодолимой пропастью. Итак, речь идет не о простом расширении, а о фундаментальном преобразовании основ общеизвестной теории действия. Общепринятые типологии действия оспариваются не потому, что они неполные; сомнению подвергается сам принцип типологизации. Любая типология действия, которая явно или скрыто работает с остаточной категорией, под которую можно подвести все не поддающиеся эксплицитной категоризации феномены, формально является полной. Но это ни в коем случае не означает, что подобная типология действительно в состоянии раскрыть изучаемые феномены.

Существуют три основные причины, не позволяющие принять за отправную точку «рациональное действие», как это делается в экономической, социологической, психологической и аналитико-философской теории действия[225]. [:161] Во-первых, отнюдь не очевидно, что понятие действия тематизирует отдельное действие вне его контекста. Контекст при этом имеет двоякое значение: с одной стороны, каждое действие происходит в ситуации и, с другой стороны, каждое действие предполагает действующего субъекта, который совершает не только это действие. Итак, по-видимому, уже выбор исходного момента может быть связан с проблемой отрыва действия от ситуативного и биографического контекста. Однако еще большее значение, чем эти две причины, имеет непредвиденное последствие того, что за отправную точку берется рациональное действие. Всякая теория действия, берущая начало в этом допущении, порождает зеркальную категорию нерационального. Она с самого начала вписывает феноменальное многообразие действия в оценочную шкалу. Это происходит независимо от определения понятия рациональности в той или иной теории действия. Как известно, оно может пониматься в очень узком смысле — как максимизация эффективности процесса достижения цели; причем в этом случае возможны различные варианты, в которых по-разному трактуется отношение целей к индивидуальной или коллективной выгоде. При таком узком понимании рациональности совершенно различные формы отклонения от строго целеориентированного действия объединяются в одну группу, например, эмоционально-спонтанное действие объединяется с морально-рассудительным. Та же проблема возникает в том случае, если, в противоположность этому узкому пониманию рациональности, в кантианской традиции рациональным называется и такое морально-рассудительное действие. Тогда эмоциональность и спонтанность остаются за пределами рациональности, а аморальная ориентация на собственную выгоду может рассматриваться как иррациональная. Даже в самой смелой концепции рациональности нашего времени, в теории коммуникативного действия Хабермаса, эта дилемма сохраняется. Правда, здесь различные типы рациональности можно определить как ступени понятия полной коммуникативной рациональности; однако для теории действия это позволяет выделять типы действия лишь по отношению к этим типам рациональности. Соответственно, концепцию коммуникативной рациональности можно считать вполне убедительной только тогда, когда речь идет о теории рациональности, и при этом все же следует остерегаться того, чтобы [:162] не задумываясь развивать теорию действия из той же логики, что и теорию рациональности, — как это делает Хабермас[226]. Но какая есть альтернатива представленному подходу? Какими бы бесспорно продуктивными ни были микросоциологические исследования фактического действия в его зависимости от контекста и последовательного упорядочения в стиле феноменологической социологии, этнометодологии и конверсационного анализа, сами по себе они не дают альтернативной теории действия. Они, конечно, справедливо выступают против чисто понятийной работы по созданию категориальных рамок, в частности у Парсонса, противопоставляя ей эмпирически фиксируемые характеристики реального человеческого действия. Но при этом связь с тематикой рациональности может практически полностью исчезнуть. Поэтому реальную альтернативу теории, которая исходит из рационального действия и, соответственно, создает остаточную категорию, я вижу в реконструктивном введении понятия рационального действия[227]. Под реконструктивным введением здесь сле [:163] дует понимать уточнение негласных допущений в представлениях о рациональном действии. Все теории действия, которые исходят из типа рационального действия, делают по крайней мере три допущения — независимо от того, понимают ли они рациональность в узком или широком, утилитаристском или нормативистском смысле. Они приписывают действующему субъекту следующие характеристики: во-первых, способность к целенаправленному действию, во-вторых, владение своим телом и, в-третьих, автономию по отношению к окружающим людям и вообще к окружающей среде. С этой точки зрения недостаточная концентрация действующего субъекта на целенаправленном действии, утрата или низкая степень контроля над своим телом, потеря или отказ от автономии индивида представляют действующего субъекта как менее рационального или нерационального актора и уменьшают вероятность того, что его действия можно будет классифицировать как рациональные. Конечно, представители этой концепции отлично понимают, что в существующем эмпирически действии очень часто отсутствуют предпосылки, включенные в модель рационального действия; но они вынуждены считать ограниченную сферу действия этих предпосылок недостатком не теории, а самого действующего субъекта. Сходным образом обстоит дело с повседневным знанием о том, что человек обладает названными качествами не с момента своего рождения. С позиции сторонника рациональных моделей действия в широком смысле, в случае развития ребенка речь идет исключительно о процессе приобретения способности к рациональному действию; о самой структуре действия и о способности к действию такой генетический анализ, по их мнению, ничего нам сказать не может. Ведь к аналитически закрепленному типу рационального действия никакое эмпирическое знание о способности к действию и ее развитии ничего добавить не может.

Эмпирическая полезность рациональных моделей действия для анализа определенных феноменов здесь ни в коей мере не оспаривается. Под сомнение ставится только притязание на то, чтобы, основываясь на этой эмпирической полезности, постоянно расширять предметную область применения модели рационального действия, не подвергая основательной рефлексии ее внутренние допущения. Поэтому далее объектом анализа станет интенциональный характер человеческого действия, специфическая телесность и изначальная социальность человеческой способности к действию. Этот анализ негласных допущений в теориях, берущих за основу рациональное действие, меняет также — таково мое убеждение — наше понимание (инструментальной) рациональности и нормативности[228]. В результате такого ана [:164] лиза складывается картина человеческого действия в его креативности. Такой анализ включает в социологическое развитие теории действия относящиеся к ней идеи креативности, разработанные в прагматизме и в традиции экспрессивистской антропологии, которая впоследствии стала частью герменевтики.