К вопросу о судебно-психиатрической оценке

<...> Исследования последних лет убедительно показали значение для состояния сознания функциональных взаимоот­ношений различных нервных структур, расположенных на различных мозговых уровнях, т. е. зависимость состояния сознания от изменений функционального состояния нервной системы. В первую очередь это имеет отношение к уровню бодрствования, к тому, что в клинике обозначается как «ясность сознания» и имеет первостепенное значение для пони­мания структуры и сущности тех психических нарушений, которые объединяются в группу расстройств сознания. Эта за­висимость состояния сознания от физиологического состоя­ния высших отделов нервной системы в свою очередь позво­ляет подойти к его изучению в двух аспектах — во-первых, к сознанию как к отношению субъекта к объективному миру и к своим собственным переживаниям, и к сознанию с точки зрения уровня бодрствования или его ясности. Эта последняя обладает определенной градацией, зависящей от физиологи­ческих (и патофизиологических) факторов. Как справедливо указывает Ф. В. Бассин, речь идет об определенной «лестни­це» изменений функционального состояния мозговых струк­тур. На каждой ступени этой «лестницы», — пишет он, — воз­можности и тип работы сознания изменяются.

Чрезвычайно важным для понимания патологии сознания является то, что эти два аспекта рассмотрения сознания явля­ются не просто различными углами зрения, под которыми рас­сматривается проблема сознания, а отражают объективную реальность, две стороны единого процесса сознания, как фун­кции головного мозга. Не менее важной является и взаимоза­висимость этих двух сторон, их взаимовлияние, проявляюще­еся как в нормальных, так и в патологических условиях. Эта взаимозависимость находит свое подтверждение, в частности, в нейрофизиологических данных, свидетельствующих об ак­тивирующих восходящих влияниях на кору и в обратных — кортикофугальных (кортико-ретикулярных) влияниях, гово­рящих о возможности изменений тонуса мозга, вызываемых «с коры». Патология сознания повседневно дает нам примеры зависимости нарушений сознания «как отношения» от изме­нений ясности сознания, т. е. уровня бодрствования, что в свою очередь зависит от нарушений нейродинамики. Таково, например, нарушение связности и последовательности психи­ческих процессов, сужение диапазона восприятия внешних раздражений при синдроме оглушенности, ограничение объ­ема переживаний узким кругом аффективно окрашенных пред­ставлений и искажение восприятия окружающего при истери­ческих суженных и сумеречных расстройствах сознания и т. п.

Нарушения нейродинамики, лежащие в основе синдромов расстройства сознания, могут, как известно, вызываться раз­личными причинами. Чаще всего они возникают под действи­ем инфекционных, токсических и аутотоксических факторов, что можно наблюдать в общей психиатрической клинике, а также при психогенных травматизирующих воздействиях, на­блюдаемых чаще всего в судебно-психиатрической клинике. Именно эти последние могут быть нерезко выражены и представляют часто значительные трудности при их распозна­вании и судебно-психиатрической оценке. Следует также иметь в виду, что судебно-психиатрическая оценка упомяну­тых расстройств сознания затруднительна и потому, что во многих случаях они носят острый, скоропреходящий харак­тер, а потому не наблюдаются непосредственно психиатрами в период экспертизы; вопрос о наличии или отсутствии рас­стройств сознания решается ретроспективно применительно к периоду совершения правонарушения.

Правильное понимание теоретических положений пробле­мы сознания в норме и в патологии помогает правильному подходу к практическому решению вопроса о судебно-психи­атрической оценке психического состояния при различных видах изменения сознания.

Прежде всего, роль сознания в деятельности людей, в их поступках и действиях (о чем мы говорили выше) позволяет правильно распознать и оценить те состояния расстроенного сознания, при которых на первое место выступают именно на­рушения поведения иногда при формально правильной ориен­тировке и сохранности известного контакта с окружающими. Это имеет место при некоторых соматогенных психических расстройствах, при которых Е. К. Краснушкин говорил об аментивной инкогеррентности в действиях как показателе из­мененного сознания. При этих же заболеваниях, в рамках ха­рактерной для них астении, часто наблюдается лабильность ясности сознания, что способствует при понижении уровня бодрствования развитию скоропреходящих расстройств типа импульсивных внезапных действий, расторможению влече­ний, кратковременных состояний растерянности, являющих­ся показателями более тонких изменений сознания. Естественно, что неправильное поведение такого рода больных, определяющееся изменением состояния сознания, должно ис­ключать их вменяемость. Между теми это не всегда учитыва­ется в практике судебно-психиатрической экспертизы, когда в некоторых случаях состояние сознания подэкспертного оце­нивается главным образом с точки зрения выявления грубых расстройств ориентировки и процессов восприятия.

Современные исследования, в частности работы П. К. Ано­хина и его сотрудников, показали, что некоторые даже относи­тельно сложные формы мозговой деятельности могут проис­ходить и при понижении уровня бодрствования, т. е. не всегда говорят о вменяемости. А это несомненно важно для оценки поведения субъекта при измененном состоянии сознания. Точно так же неспособность отдавать себе отчет в своих дей­ствиях и руководить ими при известном нарушении ясности сознания может и не сопровождаться резко выраженными рас­стройствами ориентировки и восприятия. Она может" сказать­ся лишь нарушениями высших, наиболее сложных форм ана-литико-синтетической деятельности.

При затемнении сознания возможно выявление ранее вы­работанных условных связей, если они приобрели автомати­зированный характер (А. Л. Абашев-Константиновский). По­этому сложно координированный характер отдельных дей­ствий, сам по себе взятый изолированно, не говорит еще о полной ясности сознания и не решает вопроса о вменяемости вне клинической картины в целом, точно так же как и фор­мально констатированный речевой контакт с окружающими вне анализа содержания этой речевой продукции и учета сте­пени ее сложности.

Определенная градация, зависящая от физиологических и патофизиологических факторов, особенно заметна в группе психогенных изменений сознания.

Обращаясь к анализу психогенных расстройств сознания, необходимо подчеркнуть, что именно психогенные расстрой­ства сознания наиболее ярко демонстрируют синтез психоло­гического и физиологического, с одной стороны, и психопато­логического и патофизиологического, — с другой. Диапазон психогенных расстройств сознания очень велик, начиная от специфических чисто психогенных, психологически обуслов­ленных изменений сознания, которые не всегда носят патоло­гический характер (легкое аффективно суженное сознание), в основе которого лежат физиологические механизмы, и кончая общепатологическими формами глубокого расстройства со­знания, в основе которых лежат патофизиологические меха­низмы.

В клинике реактивных психозов мы встречаемся с различны­ми формами нарушений сознания: с сумеречными расстрой­ствами сознания, с состояниями оглушенности, сновидными, делириозными, аментивными, онейроидными расстройствами сознания. Эти нозологически нейтральные синдромы расстро­енного сознания при психогенных психозах приобретают свои специфические особенности. Этими особенностями являются: нестойкость одних и тех же форм расстроенного сознания и определенные закономерности их динамики. Обычно, в тече­ние реактивного психоза наблюдается смена, трансформация различных психогенных синдромов, свидетельствующая о функциональном и подвижном характере психогенных нару­шений. В соответствии с этим.происходит и смена синдромов расстроенного сознания, причем наблюдается закономерная последовательность этой смены.

Сумеречные, аментивные, делириозные и онейроидные расстройства сознания чаще наблюдаются при острых психо­зах, синдроме «одичания», остром ступоре, реактивном галлю-цинозе, острой речевой спутанности. Своеобразные сновид-ные расстройства сознания наблюдаются при реактивных па-раноидах.

Специфичность психогенных расстройств сознания при реактивных психозах проявляется в их динамике. Так, напри­мер, сумеречные расстройства сознания при психогенных пси­хозах могут быть длительными и обычно сменяются аффек­тивно суженным сознанием. То же можно сказать об острой речевой спутанности, которая, в отличие от аменции, инфек­ционного характера, так же в дальнейшем сменяется тем же синдромом сужения сознания.

Синдром оглушенности, наблюдающийся обычно при психомоторной заторможенности и проявляющийся в повышенном пороге восприятия на внешние раздражители, перехо­дит, обычно, в альтернирующее сознание; полной нормализа­ции сознания предшествует так же этап аффективно суженно­го сознания.

При реактивных психозах наблюдается так же онейроидное расстройство сознания, характерное для начальных стадий не­которых форм шизофрении. Однако и в этих случаях нозологи-чески нейтральный неспецифичный синдром приобретает спе­цифичность в его динамических переходах к суженному созна­нию в рамках бредоподобных фантазий психогенного генеза.

При синдроме оглушенности, возникающем в рамках пси­хогенной депрессии, мы нередко наблюдаем явления деперсо­нализации и дереализации. Это сочетание оглушенности с яв­лениями деперсонализации, встречающееся и в рамках орга­нических психозов, особенно характерно для реактивных психозов, так как при них чаще наблюдаются явления «лег­кой» оглушенности, при которой сохраняется оценка восприя­тия чуждости собственного тела, а также нереальности окру­жающего мира (дереализация).

При реактивном параноиде, возникающем на фоне сновид-ного расстроенного сознания, нередко наблюдаем синдром Кандинского, что также свидетельствует об общепатологиче­ских неспецифических механизмах синдромо-сочетания. На­ряду с этим синдром Кандинского тут имеет свои особенности (внушенные, навязанные мысли, но не чуждые и др.), что го­ворит уже о его специфической нозологической принадлеж­ности. <...>

О том, что характер синдромов расстройства сознания при реактивных психозах и их динамика являются выражением определенных нарушений функционального состояния мозго­вых систем, свидетельствует также обратная последователь­ность исчезновения синдромов, различие в степени и быстро­те их обратимости, а также избирательная чувствительность отдельных синдромов к различным психотропным средствам. Тут существуют те же закономерности, что и при других пси­хозах (шизофрения, органические поражения центральной нервной системы).

В соответствии с этим становится понятным, что общие принципы судебно-психиатрической оценки психогенных расстройств сознания остаются теми же, что и при расстрой­ствах сознания другой этиологии, что, конечно, не исключает и ряда ее особенностей, обусловливаемых клиническими и патогенетическими особенностями психогенных расстройств.

Судебно-психиатрическая оценка глубоких форм рас­стройства сознания, которые стоят на одной стороне, харак­терной для психогений лестницы различных форм и степеней градации расстройств сознания, не представляет больших трудностей. При выраженных психопатологических синдро­мах явно видна зависимость нарушений отношения больного к внешнему миру, к своим собственным переживаниям и воз­можности регулирования своего поведения от глубины сниже­ния уровня его бодрствования, т. е. от степени изменения яс­ности сознания.

В соответствии с этими сторонами нарушения психической деятельности (нарушение осознания и нарушение регулиро­вания поведения на основе нарушения осознания) и можно говорить о наличии юридического критерия невменяемости (неспособность отдавать себе отчет в своих действиях и руко­водить ими).

Поэтому, если правонарушение совершено в состоянии психогенного психоза с наличием описанных форм расстроен­ного сознания — лиц, совершивших такое опасное действие, следует признавать невменяемыми.

Обратимся к другой наиболее специфической форме рас­стройства сознания при реактивных состояниях — к аффек­тивно суженному сознанию.

Как было отмечено выше, наиболее специфическим и ха­рактерным для психогений является аффективно суженное сознание, которое наблюдается не только в качестве самосто­ятельного ведущего синдрома, но и является почти обязатель­ным этапом при углублении и обратном развитии реактивно­го психоза. Эта форма расстройства сознания, на которой мы пока намеренно не остановились, является наиболее трудной для судебно-психиатрической оценки.

Аффективно суженное сознание характеризуется сосредо­точенностью сознания на узком круге аффективно окрашен­ных переживаний и представлений, связанных с травмирую­щей ситуацией. При этом в зависимости от степени и глубины сужения сознания в той или иной мере сохраняется ориенти­ровка в месте, времени и собственной личности, могут также сохраняться приобретенные знания и личный опыт. Иногда сознание сосредоточено не на травмирующих переживаниях, а на замещающих их представлениях.

Аффективно суженное сознание может наблюдаться не только при реактивных психозах, но и при острых внезапно наступивших аффективных реакциях, которые также следует рассматривать в рамках реактивных состояний. Особый инте­рес в этом плане вызывает рассмотрение так называемых ре­акций «короткого замыкания». В настоящее время понятие «короткого замыкания» в судебно-психиатрической клинике почти не применяется, однако это не значит, что клинические формы, которые относились рядом авторов к этой реакции, исчезли. При реакции короткого замыкания (которая описы­валась в рамках так называемых исключительных состояний) возникает как бы укороченный путь от внезапно возникшего аффекта к действию, минуя целостную личность с ее осозна­нием своих поступков. Однако это понятие, предложенное Э. Кречмером, не разграничивало патологические и нормально-психологические состояния. Наоборот, оно предусматривало психологические реакции, которые проявлялись как резуль­тат длительного аффективного накопления и естественного разрешения по пути психологически понятных мотивов.

Именно в группе реакций, объединявшихся ранее понятием «короткого замыкания», и можно говорить об определенной ступенчатой лестнице, которая является переходом от нормы к патологии в зависимости от степени и глубины и, следова­тельно, качества нарушений сознания. В каких же клиниче­ских критериях можно найти то новое качество, которое по­зволило бы отнести реакцию короткого замыкания к «пси­хогенному болезненному состоянию» (Н. И. Введенский), в отличие от аффективной реакции, не носящей выраженного болезненного характера? Видимо, тут необходимо обратиться к тем же клиническим особенностям, которые отражают пато­физиологический субстрат нарушенного сознания.

В таких случаях встает вопрос — было ли действие осо­знанным и волевым, поскольку именно нарушение осознанно­сти предусматривается юридическим (или психологическим) критерием невменяемости, причем понятия осознанности и волевой целенаправленности до известной степени сливают­ся, так как волевой акт рассматривается как акт сознательный. Волевое действие включает в себя осознание цели и мотивов действия, иногда — борьбу этих мотивов, осознание послед­ствий совершенного, процесс принятия решения, выработку плана действий и сознательный контроль за актом исполнения задуманного действия. Однако может быть различная степень осознанности волевого действия. При суженном сознании мо­гут выпадать существенные звенья в описанной структуре осознанного волевого действия. Так, может быть предвари­тельное осознание цели действия и борьба мотивов, но при­нятие решения не наступает и сознательного контроля за вы­полнением действия также нет, потому что борьба мотивов не разрешается, а чрезмерное аффективное напряжение приво­дит к концентрации сознания на аффективном переживании, т. е. к сужению сознания и прорыву аффекта «сквозь лич­ность» (С. Л. Рубинштейн). Поэтому, прежде всего, нужен психологический анализ — все ли звенья сознательного воле­вого акта налицо?

При выпадении отдельных звеньев осознания волевого действия уже невозможно ограничиться психологическим анализом и необходимо прибегать к психопатологическому анализу. Можно ли назвать действие, возникшее при сужен­ном сознании, автоматическим, бессознательным или импуль­сивным? Следует сказать, что автоматизм действия еще не го­ворит о его патологии. Существует большое количество нор­мальных автоматизмов, выработанных в течение жизни и не контролируемых в момент выполнения сознанием (акт ходь­бы, привычная дорога на работу и др.). Следовательно, только тот автоматизм, который соответствует не реальной ситуации, а болезненным представлениям, является новым качеством, свидетельствующим о глубоко суженном сознании. Патологический автоматизм должен соответствовать новым, внезапно возникшим в суженном сознании представлениям. Высказы­вания лиц, находящихся в состоянии измененного сознания, не отражают обычного отношения субъекта к объективному миру, а лишь отношение к искаженным представлениям о ре­альности и связанным с ними своим собственным пережива­ниям. Иногда высказывания произносятся голосом «спокой­ным», не соответствующим напряженной ситуации, в других случаях, наоборот, выкрики соответствуют лишь собственным переживаниям страха, ужаса. Ответы на вопросы окружаю­щих могут при этом носить эхолалический или персеверативный характер.

Импульсивность актов, совершаемых в рамках измененно­го сознания^ также свидетельствует об их патологическом ха­рактере. При импульсивном действии нельзя говорить о пред­намеренности, осознании цели совершаемого и последствий совершенного. Поэтому импульсивные действия, так же как автоматические, часто сопровождаются амнезией, которая свидетельствует о патологическом характере поведения в пе­риод совершения деяния. Кроме того, при патологическом ха­рактере суженного сознания могут возникать рудименты бре­да и галлюцинаций (бредовая интерпретация слов и действий окружающих лиц, патологическое восприятие измененной формы и окраски окружающих предметов и др.).

Как и всякое болезненное проявление, остро протекающее патологически суженное сознание имеет свои клинические закономерности возникновения, развития и исчезновения, ко­торые соответствуют этапам развития патофизиологических нарушений. Такими этапами являются — длительное накоп­ление аффекта (организация очагов инертного возбуждения в коре и подкорке, возникновение патодинамической структу­ры), внезапное мимовольное и неосознанное его разрешение и восстановление психической деятельности с явлениями пост­реактивной астении (терминальный сон, общая психическаяслабость).

Таким образом, степень аффективно суженного сознания только тогда может быть названа патологической, когда к оценке его могут быть применены не психологические критерии, связанные с физиологическими закономерностями, а кли­нические, основанные на патофизиологических нарушениях. В этих случаях речь идет не о нормальной отражательной дея­тельности головного мозга, т. е. не о динамических участках больших полушарий, обладающих в данный момент опти­мальной возбудимостью и осуществляющих выработку новых временных связей и дифференцировок, не о состоянии бодр­ствования, характерном для нормальной деятельности мозга. Возникают инертные очаги застойного возбуждения с отрица­тельной индукцией вокруг них, нарушаются сложные корко-во-подкорковые взаимоотношения, т. е. нарушается сложная отражательная деятельность головного мозга. Вследствие это­го возникает изменение отношения субъекта к внешнему миру и собственным переживаниям, выражающееся в его непра­вильном поведении. В этих случаях, естественно, можно гово­рить о невменяемости. Таким образом, имеется определенная градация, ступенчатообразность психогенных изменений со­знания, чем и определяется заключение о вменяемости или не­вменяемости субъекта, совершившего правонарушение в со­стоянии психогенно измененного сознания.

В свете изложенных данных специального внимания тре­бует сравнительная оценка различных психогенных рас­стройств сознания, в том числе и таких, которые возникают при значительном участии механизмов самовнушения и нося­щих подчас условно привычный характер, как это имеет место при повторяющихся состояниях религиозного экстаза у сек­тантов, который возникает при участии вначале «сознательно­го желания». Наряду с этим такое сужение сознания может иногда достигать степени патологического состояния.

В Институте судебной психиатрии проходил экспертизу в 1960 г. испытуемый Л., который обвинялся в убийстве своей ше­стимесячной дочери. Л. рос физически слабым ребенком, до юно­шеских лет страдал ночным недержанием мочи, ему всегда были свойственны черты психопатической личности астенического круга. Застенчивость, робость, нерешительность, тревожная мни­тельность, покорность, повышенная внушаемость характеризо­вали его с детства. В дальнейшем эти черты получили особое раз­витие в связи с ухудшением его физического состояния (туберкулез легких) и приняли форму ипохондрической фиксации на своих неприятных соматических ощущениях. Однако он все же приспособился к жизни, женился на скромной хозяйственной женщине, имел троих детей, был хорошим, заботливым отцом. Л. жил в деревне, где была секта пятидесятников. И Л., и его жену неоднократно посещал руководитель секты и уговаривал их всту­пить в секту. Л. поддался влиянию руководителя секты и стал готовиться к вступлению в секту. Он изнурял себя длительными молитвами, постами, недостаточным сном, что привело еще к до­полнительной временной астенизации организма. Кроме того, он находился в длительном эмоциональном напряжении, которое возникло в связи с глубоким впечатлением от характера «бого­служения» (состояние экстаза, в который приводили себя сек­танты, битье друг друга, сексуальное возбуждение, бормотание непонятных слов, глоссолалия и пр.). Все сектанты говорили о предстоящих испытаниях и о необходимости жертвоприноше­ний. Л. как внушаемая личность легко поддался общему настро­ению и также испытывал состояния экстаза, причем сектанты обратили внимание на то, что Л. особенно отличался речевыми высказываниями. К Л. неоднократно приходил руководитель сек­ты и говорил ему, что от него Бог требует жертвоприношения, приводил в пример Авраама, который решил пожертвовать сво­им сыном, но господь не допустил этой жертвы. В секте говори­ли, что когда одна из жительниц села должна была пожертвовать свой дом для нужд секты, но не сделала этого, бог ее наказал и до­вел до того, что она отрубила себе руку и потеряла разум (жен­щина действительно с диагнозом «пресенильный психоз» была помещена в психиатрическую больницу). Столь реальный при­мер еще более укрепил веру испытуемого во все, о чем говорили сектанты.

За несколько дней до совершения преступления испытуемый производил на окружающих странное впечатление. Он был сосре­доточен, не отвечал на вопросы окружающих, ничего не делал по хозяйству, мало ел, так как Господь велел «не ублажать плоть».

В день правонарушения, утром, в дом Л. и его жены пришла одна из сектанток и рассказала, что она подверглась испытанию, во время которого порвала на себе сорочку и утопила в реке до­рогую вещь. Вскоре Л. внезапно почувствовал, что в него вселил­ся «Божий дух», который говорил его языком, причем говорил «в голове, в мозгах», подсказывал ему все действия, и он вынуж­ден был повторять его приказания, как команду. Он понял, что

это и есть испытание. Божий дух выкрикивал: «Бери одеяло, неси к реке ребенка, бери топор, молись». Он повиновался. У реки дух его языком сказал: «Бей прорубь ногой». Он бил ногой прорубь. Тот же дух скомандовал: «Назад!» Так он ходил к реке с детьми и женой несколько раз. Все время вслух молился. Вначале дух при­казал топить старшую дочь, потом скомандовал идти домой, по­том приказал увести в лес среднюю дочь, снова отменил прика­зание. Наконец, придя домой, услыхал плач младшей девочки, взял ее на руки, чтобы утешить. Тут же услышал приказ: «Мо­лись. Бери топор», а затем: «Руби по голове». Почувствовал, что кто-то управляет его рукой. Как зарубил дочь — помнит неясно. Затем Божий дух произнес: «Исцеляй дочь, она будет дочерью Христа». С наступлением ночи — начал исцеление. Голос его языком диктовал: «Плюй, плюй». Он плевал, слюной смазывал глаза ребенка и кричал что-то. Дух говорил, что исцеление про­изойдет на рассвете. Ночь близилась к концу, а дочь не исцеля­лась. Л. все время продолжал молиться и возбужденно выкрики­вать приказания. Утром к ним пришла медсестра, которая сдела­ла прививку девочке и хотела проверить состояние ее здоровья. Сестра вошла в комнату и, увидев окровавленный труп девочки и молящегося Л., закричала. Тогда испытуемый как бы «очнул­ся» и понял весь ужас происшедшего. Состояние его резко изме­нилось, он начал плакать, повторяя: «Что я наделал! Что я на­делал!» Внезапно резко ослабел, по словам окружающих, «еле двигался», потом «повалился». Был арестован. В первый день на допросе не мог говорить. В дальнейшем рассказал о всех своих переживаниях (решением экспертной комиссии был признан невменяемым).

Это пример демонстрирует глубину и психотический ха­рактер измененного сознания, нарушения которого вначале шли по линии суггестии и аутосуггестии и не носили психоти­ческого характера.

Астенические черты характера Л. явились хорошей почвой для возникновения механизмов суггестии и аутосуггестии. Усиление астенизации, обусловленной недостаточным сном, питанием и изнуряющими молитвами — явилось дополни­тельной «патологизацией почвы». На этой почве легко возни­кали состояния экстаза, наступавшие в связи с истерическим сужением сознания в период «богослужений» в секте. Эти со­стояния еще не носили явно патологического характера. Однако в день совершения правонарушения состояние сознания испытуемого характеризуется рядом признаков, позволяющих говорить об его остром психотическом характере. Истерически суженное сознание колеблется в своей глубине и в некоторые периоды его правильнее охарактеризовать как сумеречное. Ис­пытуемый недостаточно ориентируется в окружающем, не от­вечает на обращенные к нему вопросы, он находится в кругу своих болезненных представлений и переживаний. Характер­но, что у него отмечается частичная амнезия внешних событий при полной сохранности памяти о собственных переживаниях. У него появляются обманы восприятии (голос духа) и пато­логическое представление об одержимости святым духом. Обманы восприятий не имеют характера аффективно окра­шенных представлений, возникают спонтанно и противоречат желаниям Л. (он любил свою дочь и верил, что «Бог не допус­тит такого страшного злодеяния», но под влиянием голосов совершает убийство). Обманы восприятия имеют акустиче­ский характер и отличаются характерной для псевдогаллюци­наций локализацией («внутри головы, в мозгах»). Слуховые псевдогаллюцинации сочетаются с речедвигательными псев­догаллюцинациями типа Сегла, складываясь в целом в синд­ром «овладения».

Таким образом, психопатологическая картина острого пси­хотического состояния характеризуется наличием истериче­ски суженного, а временами сумеречного состояния сознания, на фоне которого возникает синдром овладения, явления пси­хомоторного возбуждения и глосолалии. Эти явления позво­ляют говорить о патологическом характере сужения сознания, а не просто о религиозной схваченности сектанта, поведение которого в периоды экстаза также бывает обусловлено суже­нием сознания, которое однако не носит патологического ха­рактера.

Описанное состояние Л. развивается по закономерностям, свойственным развитию реактивного психотического состоя­ния. Отмечаются характерные для него этапы: длительное аф­фективное напряжение, возникновение психоза, критический выход с явлениями резкой постреактивной астении. В основе этих закономерностей лежат патофизиологические, а не физио­логические изменения.

Клиническая картина состояния Л. в период правонаруше­ния явно свидетельствует об изменении сознания, характери­зующемся снижением уровня бодрствования, болезненно ис­каженным восприятием окружающего, изменением осознания не только окружающего, но и своего «Я», суммарным выраже­нием чего и явилось его неправильное поведение. Именно эта тотальность нарушения сознания, т. е. выпадение всех звень­ев осознания своего действия и говорит о неспособности субъекта отдавать отчет в своих действиях и руководить ими, вследствие чего в подобного рода случаях исключается вменя­емость.

Приведенный пример лишний раз указывает на сложность вопроса о психогенных расстройствах сознания в целом и на значение при его решении общетеоретических положений проблемы сознания, так же как и нейрофизиологических дан­ных, характеризующих их патогенетические механизмы.

Таким образом, учет различных сторон проблемы сознания имеет важное значение не только для клинической трактовки расстройств сознания, но и для их экспертной оценки при су-дебно-психиатрической экспертизе.