Часть I. Заболевания селезенки

С выходом в свет работы Морганьи De sedibus… а точнее, с появлением и развитием физикальной и региональной диагностики в трудах Ауэнбрюггера, Лаэннека, Шкоды, Пиорри [Джованни Батиста Морганьи, 1682—1771, итальянский анатом, родоначальник современной патологической анатомии; Иосиф Леопольд Ауэнбрюггер, 1722—1809, австрийский врач, ввел в медицинскую практику метод перкуссии; Рене Лаэннек, 1781—1826, французский врач, ввел в клинику стетоскоп; Йозеф Шкода, 1805— 1881, чешский врач, развил методы физикального обследования; Пьер Адольф Пиорри, 1794—1879, ученик Лаэннэка, развил метод перкуссии и ввел в клинику метод плексометрии. — прим. перев. ] и их школ, практические врачи все чаще стали рассматривать каждый орган сам по себе, причем независимо от разных медицинских доктрин. Можно сказать, что первая половина XIX века незыблемо узаконила абсолютную необходимость постановки регионального диагноза. Эта сепаратистская практика дошла до того, что зачастую организм как единое целое стал выпадать из поля зрения.

Пиорри в своем Traité de Plessimé trisme et de l'Organographisme справедливо отмечает: " Таким образом, патонимика стала возможна лишь благодаря доктрине, на которой она основана" [В контексте мысль Пиорри звучит так: " Невозможно дать разумное определение тому, что не установлено, и только лишь основываясь на анатомических и физиологических фактах можно создать классификацию. Таким образом, патонимика стала возможна лишь благодаря доктрине, на которой она основана, и если бы мы не перевернули старые идеи, то создать новую систему точных и выразительных слов было бы невозможно". — прим. перев. ].

Поскольку методами пальпации, перкуссии и аускультации стало возможно отграничить органы друг от друга, в оборот вошли термины " органопатия", " органогения", " органография" и т. д., которые, надо сказать, и разумны, и полезны. Правда, органопатия еще со времен Гогенгейма была становым хребтом медицинской практики некоторых докторов, выбивавшихся из общего течения, порой больших мастеров лечебного дела.

Если будет задан вопрос, что же понимается под органопатией в этой книге, я отвечу, что органопатия — специфическое локальное действие лекарств на определенные части и органы тела, как это впервые систематизировал Радемахер в начале XIX века. В патологии термин " органопатия" используется уже давно, особенно в континентальной Европе. Французы называют словом Organopathie болезнь органа, и это принятый в патологии термин. То же относится и к понятию Organleiden в немецком языке. Но это все между делом.

В этой небольшой книге слово " органопатия" используется как технический терминфармакотерапии. Здесь, в Англии, он был несколько лет назад заимствован у Радемахера и его сторонников без малейшего слова благодарности в их адрес. Но истинный основоположник органопатии по сути — Гогенгейм, известный как Парацельс. Доказательством послужат его труды, а также материал этой книги, насколько позволит место. Органопатия — часть более общей системы, гомеопатии. Если органопатия утверждает, что определенные лекарства действуют на определенные органы лечебно, избирательно и специфически, например, Digitalis на сердце (терапевтическая органопатия), то гомеопатия идет дальше. Она утверждает, что Digitalis не только действует на сердце специфически (терапевтическая органопатия). Чтобы наступило излечение, естественная болезнь органа (нозологическая органопатия) должна быть подобна в своих проявлениях действию лекарства (терапевтической органопатии).

Могут сказать, что гомеопатия основана на органопатии, ибо лекарство, чтобы специфически излечить сердце от болезни, обязано каким-то образом на него действовать. Но гомеопат уточняет: чтобы излечить сердце, лекарство — да, разумеется! — до́ лжно действовать на него, тут мы стоим на общих позициях с органопатами. Но этого мало. Нозологическая и терапевтическая органопатии должны быть подобны друг другу. А поскольку мы распознаем болезнь только по объективным и субъективным симптомам, то две органопатии должны быть симптоматически схожи, хотя могут быть антипатичны в своем образе действия друг против друга.

Причина, почему я написал свои " Болезни селезенки" с позиций органопатии не столько в том, что я уже работал над этим 10 лет назад. Опыт мой в этой области несколько необычен и, вероятно, окажется полезен моим читателям. И я хотел бы особо подчеркнуть, что органопатия уже много лет является зрелой медицинской системой, а ничуть не детищем нашего времени.

Конечно, она нуждается в уточнении и развитии, и я верю, что эта небольшая книга — шаг в этом направлении. Но в наше время выйти вперед и заявить об открытии органопатии подразумевает некое невежество, заставляющее застыть в изумлении. Я не утверждаю, что лечение пораженного органа органным лекарством по канонам Парацельса, Радемахера и их уважаемых последователей есть самодостаточная медицинская система. Но она прекрасно работает, и по сути это элементарная гомеопатия, или т. н. специфичность локализации.

Не забываю я и ни роли, которую играют remedia universalia в медицине Парацельса, ни оgenius epidemicus morborum. Здесь я их не рассматриваю, исходя из принципа не гнаться за двумя зайцами.

Наконец, я слишком далек от мысли, что в подавляющем большинстве случаев болезнь органа существует сама по себе, независимо от организма. Напротив, я прекрасно знаю из наблюдений за природой, что обычно часть и целое качественно неразрывны. Самый, по-моему, системный орган тела — кожа. Но, с другой стороны, селезенка во многом живет своей собственной жизнью, и ее заболевания могут достаточно ярко проявляться.

Можно ли извлечь практическую пользу из современной теории, продвигаемой некоторыми ясновидящими, что селезенка — это хранилище жизненной энергии, мне неведомо. Но меня поразило утверждение Радемахера, что большой процент водянок излечат селезеночные лекарства.

Надеюсь, никто из моих читателей не будет шокирован, услышав от меня о локальном леченииболезней. Я говорю о селективном специфическом лечении, а не о локальном.

Может страдать весь организм, может лишь часть его. И когда эта часть отклоняется от нормы, она обычно дает хозяину знать о себе в своей типичной манере. Измененное состояние органа может вызвать ощущение тесноты, полноты, боли в непосредственной близости от этого же органа. Иногда больной орган дает знать о себе викарно, через другой орган, соседний или отдаленный. Ubi index ibi morbus — хорошая максима, часто работающая в диагностике. Если больной кашляет, его легкие больны. Если у него сердцебиение — больное сердце, по крайней мере, настолько, насколько оно служит источником симптома. Но симптом не обязательно будет первичным. Ведь и кашель, и сердцебиение могут возникать из-за патологии другого органа — соседнего или отдаленного. Другими словами, больной орган может говорить за себя сам —органопатически. Или его заставит говорить другой больной орган — синорганопатически. Или же он будет говорить за весь организм — голопатически.

Таким образом, заболевания селезенки я собираюсь рассматривать с точки зренияорганопатии. С самого момента зарождения медицинской науки было ясно: чтобы вылечить, например, болезнь печени, понадобится печеночное лекарство; страдание органа было органопатией.

Но, как я уже говорил, честь открытия практической органопатии принадлежит Парацельсу. То есть, некоторые внутренние органы тела поражаются первично, сами по себе, органопатически, из-за чего само существование организма ставится под угрозу, в то время как другие органы могут поражаться (а могут и не поражаться) синорганопатически.

Между тем, в природе существуют лекарства, имеющие более или менее выраженное селективное сродство к определенным органам и частям тела, получившие название органных лекарств. Подробнее об этом немного дальше. Самому Радемахеру, как мы уже видели, принадлежит термин и клиническая демонстрация органопатии (см. его труд, опубликованный шестьдесят с лишним лет назад). Радемахер начал вводить органопатию в практику в 1815 году и применял ее с огромным успехом свыше тридцати лет, до конца своих дней.

У Радемахера было много учеников, которые практиковали его метод, развивая и защищая органопатию. Эти ученики сформировали школу и известны в литературе как радемахерианцы — во всяком случае, так называю их я, — и по правде говоря, в литературе их не поняли и не приняли, хотя то здесь, то там литературные пираты пользуются их сокровищницей для своих " открытий". Одно время ученики Радемахера держались вместе и с 1847 года издавали в Эйленбурге свой журнал Zeitschrift fü r Erfahrungsheilkunst под редакцией д-ров А. Бернарди и Л. Леффлера. Журнал выходил под старым, избитым, но как и прежде верным девизом " Medicina ars experimentalis". Не знаю точно, сколько лет он просуществовал, но недолго. Ведь как только радемахерианцы стали работать над уточнением показаний к своим лекарствам, они уклонились в область экспериментальной фармакологии. И обнаружили, что местечко уже занято — кем бы вы думали? — гомеопатами! Но в результате блужданий уклонисты назад не вернулись, а продолжали заниматься испытаниями лекарств бок о бок с последователями Ганемана. Разумеется, до Ганемана ни о какой систематизации лекарств на основе испытаний не могло быть и речи.

Поэтому органопатия Парацельса в интерпретации Радемахера несколько отличается от органопатии учеников последнего. Ведь они практически отказались от идеи органофильностилекарств как таковой и привнесли в свою органопатию ганемановские испытания на здоровых. И после этого органопаты-радемахерианцы, бросив свой журнал, шагали в ногу с гомеопатами.

Труд Радемахера и игнорировали, и критиковали, но он останется классическим на все времена. Я считаю искусство его излечений непревзойденным, даже более того, несопоставимым ни с чем в истории медицины, насколько она известна мне лично.

Иногда я сожалею, что ученики Радемахера и Ганемана так тесно сблизились. Мне кажется, что испытания лекарств это еще не все. И я не могу избавиться от мысли, что если бы радемахерианцы остались верны себе, они научили бы нас многому по части высшей физиологии различных органов, чему нам еще предстоит научиться. И я должен сказать, что некоторые органные лекарства Радемахера обладают прямой силой излечивать органные заболевания, хотя их испытания этого не объясняют. Быть может, будущее прольет свет на эти загадки. Мы должны принять сам факт и ждать объяснения.

Со многими людьми в нашей жизни мы встречаемся и расстаемся. С одними на время, с другими навсегда. Проходят месяцы и годы, кого-то мы встречаем снова. И если рядом друг, мы представляем этого человека другу, объясняя, что познакомились при таких-то обстоятельствах. Для врача болезни и лекарства — те же знакомые на его профессиональном пути. Если он встретит собрата по труду, очень скоро их общение перейдет в профессиональное русло. Большинство людей искренне сойдутся в осуждении бесед на узкопрофессиональные темы. Но все-таки вам понадобится немного времени, чтобы составить верное представление, чем собеседник занимается в жизни. Только дайте двум врачам встретиться в свете, и беседа быстро перейдет на медицинские темы. А почему, собственно, должно быть иначе? Неужели мы считаем, что влюбленный в свое дело ботаник предпочтет обсуждать проблемы астрономии?

Недавно я отдыхал в чудесном городском саду. Рядом присел незнакомый джентльмен. Мы разговорились. И он спросил, могу ли я разглядеть тонкую поперечину слухового окна. Я ответил, что нет. " А я могу", — сказал он. И тут же спросил, не учился ли я в академии. Нет, ответил я. Затем, с движением в голосе, он воскликнул: " Боже, какие краски! Вы только посмотрите, там, в тени сливы на дорожке! И тот зеленый цвет, рядом с лещиной! " Нужно ли уточнять, что мой собеседник был художником?

Я не увидел ничего из тех прекрасных вещей, к которым он привлек мое внимание. Я разглядел крохотное свищевое отверстие на коже над его гортанью…

Удивительное знакомство на моем профессиональном пути я завел с лекарством по имениCeanotus americanus. С годами оно окрепло и перешло в тесную дружбу, к тому же с немалой пользой. С помощью моего друга я стал гораздо больше, чем прежде, уделять внимания селезенке, о которой я далее и собираюсь рассказать.

В качестве введения к " Болезням селезенки" лучше всего подойдет материал, написанный мною о Ceanotus americanus в 1879 году.