Грехопадение:психоаналитический и философский взгляды.

Страх возник как результат потери Единения, и книга Бытия говорит о нарушении гармонии между человеком и природой как о Первородном грехе, "великом разрыве".
История религий свидетельствует не только о "золотом веке", но и о какой-то трагедии, создавшей преграду между Богом и человеком и обрекшей людей на умирание.
Так, согласно бушменскому мифу человечество стало смертным, потому что не поверило Божеству. Шумерийские и вавилонские легенды повествуют о счастливых первобытных временах, когда люди и боги жили в мире; египтяне говорили о древнем грехе человека перед Солнцем, который повлёк за собой суровое возмездие. Греки считали, что род людской несёт на себе бремя вины титанов, восставших против Неба. А не об этом ли разрыве говорил Платон в своей легенде об Андрогинах? Таким образом, говоря словами Шарля Секретана, следует признать, что "сознательно или бессознательно религии признают некоторый беспорядок, некоторое нарушение, которое следовало бы восстановить"(цит. по 13:141).
Писание, с одной стороны, усматривает в Грехопадении определённое событие, которое, подобно антропогенезу, имело место во времени, с другой же - оно описывает его не как обычный исторический факт, а пользуется символическим языком мифа. Первозданный человек представлен там как "хранитель и возделыватель" того, что Бог "насадил", как существо, поставленное "владычествовать" над остальными тварями (Быт. 1,26;2,15). Творец одарил его силами, превосходящими всю природу, а живое единение с Богом должно было постоянно питать и развивать эти силы. То, что до Грехопадения Первочеловек говорит с Богом лицом к лицу, означает его полную открытость Божественному. Но Библия с самого начала подчеркивает изначально данную человеку свободу, а, следовательно, возможность пойти по ложной дороге, по-своему оценить себя и своё положение в мире.
Пользуясь этой свободой, человек не только изменил своему призванию, но оказал ему сознательное сопротивление. Книга Бытия изображает это в виде посягательства на плоды "Древа Познания добра и зла", а мотивом нарушения заповеди называет желание людей "быть как боги". Конкретно Первородный грех можно представить в виде попытки человека повлиять на природу, используя данные ему силы в одних лишь своекорыстных целях. Человек осознал, что он свободен, что он может действовать вопреки Богу: гармония духа и плоти была нарушена. Между Небом и Землёй разверзлась пропасть...
Тема Первородного греха, "Великого разрыва" и по сей день остаётся животрепещущей. Зигмунд Фрейд тоже не обошёл её молчанием, причём звучит она в его работах дважды: это "миф об Отцеубийстве" в "Тотеме и табу" и описание Эроса в "По ту сторону принципа наслаждения".
При чтении последней из этих работ меня удивило, насколько по-разному автор доказывает существование влечения к смерти и влечения к жизни. В первом случае в качестве доказательств используются достижения науки: физики, химии, биологии. Во втором же за основу берётся платоновский "миф об Андрогинах", причём Фрейд пишет, что "...я бы не осмелился привести здесь её (гипотезу), не отвечай она именно тому условию, к которому мы стремимся. А именно: она ведёт один из инстинктов от потребности восстановить прежнее состояние"(24:186).
Далее дословно: "Решиться нам, следуя указанию поэта-философа, на смелое предположение, что живая субстанция при своем оживании была разорвана на мелкие частицы, которые с тех пор, путём сексуальных первичных позывов, стремятся к воссоединению? Что эти первичные позывы, в которых находит своё продолжение химическое сродство неживой материи, постепенно через царство протистов преодолевают трудности, которые этому стремлению противопоставляет заряженное жизнеопасными раздражениями окружение, что вынуждает к образованию защитного коркового слоя? Что эти раздробленные частицы живой субстанции достигают таким путём многоклеточности и, наконец, передают зародышевым клеткам инстинкт к воссоединению в высочайшей концентрации? Думаю, что здесь как раз нам и следует остановиться" (24: 187-188).
Почему же в данном случае основатель психоанализа не обратился к достижениям науки? Возможно, потому, что сразу стал бы явным парадокс: воссоединение может идти только вопреки законам физики. Ведь второй закон термодинамики, согласно которому бесчисленные обратимые процессы, сопровождающие превращения энергии, приводят к тому, что она, в конце концов, оказывается неспособной к дальнейшим превращениям, был открыт задолго до написания книги. Возрастание энтропии есть нечто свойственное физическим телам и означает переход к более вероятному состоянию (кстати, эта мысль звучит в работе очень ясно); хаос более вероятен, чем организованность, путь к выравниванию энергетической интенсивности, к "омертвению" энергии есть путь к наиболее вероятному состоянию природы. Артур Кёстлер выразил свое мнение по этому поводу словами: "Когда мы читаем пассажи по этому вопросу, мы с удивлением отмечаем, что эти два влечения регрессивны: и то, и другое стремится восстановить предшествующую ситуацию. Эрос, используя обман принципа наслаждения, старается установить древнее "единство протоплазмы", в то время как Танатос имеет целью ещё более прямой возврат к неорганическому состоянию материи. Поскольку оба стремления пытаются повернуть вспять эволюцию, задаёшься вопросом: как же ей всё-таки удаётся двигаться вперёд"?
Позднее американский физик, лауреат Нобелевской премии Юджин Вингер рядом вычислений покажет, что природа самовоспроизводящихся систем (организмов) есть настоящее "чудо", что с "точки зрения известных законов физики существование структур такой природы крайне невероятно"(5: 160). По существу, Фрейд был прав, описывая стремление организмов к единению, но по своей воле или бессознательно ушёл от поиска ответа на вопрос: в чем кроется истинная причина этого явления?

Возможно, для некоторых мнение о том, что в описании Эроса звучит тема Первородного греха, может показаться несколько надуманным. "Миф об Отцеубийстве" вряд ли вызовет такие сомнения: совершенно очевидно - это одна из теорий Грехопадения.
Опираясь на дарвиновскую теорию, Фрейд в качестве постулата принимает такое первобытное состояние общества: жестокий, ревнивый отец оставляет при себе всех самок и изгоняет сыновей по мере того, как они подрастают. Этого Первоотца, который установил в дикой Орде свой закон, свергают в результате путча. Фрейд так описывает его:
"В один прекрасный день изгнанные братья соединились, убили и съели отца и положили таким образом конец отцовской орде. Они осмелились сообща и совершили то, что было бы невозможно каждому в отдельности. Может быть, культурный прогресс, умение владеть новым оружием дало им чувство превосходства. То, что они, кроме того, съели убитого, вполне естественно для каннибалов-дикарей.
Жестокий праотец был, несомненно, образцом, которому завидовал и которого боялся каждый из братьев. Они ненавидели отца, который являлся таким большим препятствием на пути удовлетворения их стремлений к власти и их сексуальных влечений, но в то же время они любили его и восхищались им. Устранив его, утолив свою ненависть и осуществив своё желание отождествиться с ним, они должны были попасть во власть усилившихся нежных душевных движений. Это приняло форму раскаяния, возникло сознание вины, совпадающее с испытанным всеми раскаянием" (26:331-333).
Нельзя не услышать в этих словах тот же смысл, который несёт Библейская история. "Невозможность игнорировать это универсальное чувство греховности, - пишет Александр Мень, - вынуждает безрелигиозную мысль искать ему "естественное" объяснение. Фрейд предположил, что сознание вины, а вслед за ним религия и мораль возникли в "первобытной орде" после некоего коллективного преступления... Такого рода теория первородного греха кажется более чем странной, ибо заставляет думать, что подобное событие происходило во всех примитивных семьях, а также что первобытный человек отличался какой-то особенной совестливостью (а ведь, по Фрейду, сама совесть восходит к этому древнему преступлению). Трудно в этом случае объяснить то обстоятельство, что многочисленные отцеубийцы в последующей истории отнюдь не были склонны создавать новую религию и мораль. Одним словом, очевидно, что Фрейд предлагает собственный "научный" миф, который, в свою очередь, нуждается в подтверждениях и толкованиях. Тем не менее, уже то, что отец психоанализа принуждён был искать объяснение вере в Первородный грех, показывает, что с ней приходится считаться даже противникам религии"(13:142).
Действительно, сложно себе представить, что единичное событие в одном племени могло в полном смысле "перевернуть" жизнь человечества. Но нужно принять во внимание, что в Библии Адам мыслится не столько как отдельная личность, сколько как олицетворение всечеловека. "Под Адамом, - говорит Вл. Соловьёв, - разумеется не отдельное только лицо наряду с другими, а всеединая личность, заключающая в себе всё природное человечество"(цит. по 13:149). Мысль Соловьёва продолжает С.Булгаков: "Адам не имеет индивидуального лица в том смысле, в каком мы его теперь понимаем. Человек един. Индивиды в его духовном организме есть только всплески, ипостасные явления единой человечности"(цит. по 13:149). На глубинную связь общечеловеческого духа указывает и юнговское "коллективное бессознательное": косвенное подтверждение тому - удивительное сходство процессов, происходивших в умственной жизни разделённых между собой народов древности. Вся метаистория есть история единого Адама.
Мы все пребываем в этом единстве и в нем увлечены на ложный путь. Сущность Грехопадения - не в чьей-то отдельной вине, ибо, как говорит апостол Павел, в нём (Адаме) "все согрешили"(13:49). Именно поэтому мы несём на себе печать трагического разрыва бытия и можем себя осознавать участниками Грехопадения. Оно совершилось на уровне, превышающим индивидуальное сознание, но охватывающем весь вид в целом. "Грехопадение, - сказал Бердяев, - есть религиозно-метафизический, а не моральный факт, оно лежит неизмеримо глубже моральности и частного явления человеческой психики. Грехопадение совершилось в глубине мистической стихии мира, это таинственный факт метафизической свободы, разрыв бытия и порабощение его частей, а не нарушение моральной законности"(цит. по 13: 145).
Поэтому, если исходить из того, что под "первобытной ордой" Фрейд подразумевал нечто более общее, то его миф несет в себе глубокую идею и смысл.
"Поскольку гипотеза Фрейда не подтверждается никакими антропологическими данными, её можно было бы полностью отбросить. Но тот факт, что она расчленяет в последовательность катастрофических событий историческую диалектику господства и тем самым освещает до сих пор необъяснимые аспекты цивилизации, придает ей символическую ценность. Возможно, что архаические события, постулируемые гипотезой, всегда будут вне досягаемости антропологической верификации, но последствия, с ними связываемые, являются историческими фактами, и интерпретация последних в свете гипотезы Фрейда придает им значение, которым не следует пренебрегать, ибо оно предсказывает историческое будущее. И если гипотеза кажется здравому смыслу вызывающей, то сам этот вызов - напоминание об истине, забыть которую его научили",- слова Герберта Маркузе кажутся наиболее точными в оценке этой теории (12:55).
Но основатель психоанализа считал, что "у разума нет вышестоящей инстанции". "Все религиозные учения лишь... иллюзии, - говорит он, - доказательств им нет, никого нельзя заставить считать их истинными, верить в них. Некоторые из них настолько неправдоподобны, настолько противоречат всему нашему в трудах добытому знанию о реальности мира, что мы вправе - с необходимым учетом психических различий - сравнить их с бредовыми идеями. О соответствии большинства из них действительному положению вещей мы не можем судить. Насколько они недоказуемы, настолько же и неопровержимы. Мы знаем ещё слишком мало для того, чтобы сделать их предметом более близкого критического рассмотрения. Загадки мира лишь медленно приоткрываются перед нашим исследованием, наука на многие вопросы еще не в состоянии дать никакого ответа. Научная работа остается для нас, однако, единственным путем, способным вести к познанию реальности вне нас" (23:120). При таком подходе, конечно, невозможно допустить, что причиной возникновения религии не является конкретное историческое событие.