Основные модели взаимодействия морали и политики

Не менее дискуссионна проблема соотношения политики и морали, основных моделей их связи и взаимодействия. По этому вопросу в литературе существует несколько точек зрения, которые условно можно разделить на пять групп: полное подчинение моралью и религией политики, признание частичного совпадения политики и морали, разведение политики и морали как абсолютно автономных сущностей, противопоставление политики и морали как антагонистов, утверждение равноценного взаимодействия политики и морали с поддержанием их напряженного взаимодействия.

20.3.2.1. Полное подчинение моралью политики

Исторически первая модель именуется морализаторским подходом. Выражаемый в крайней форме — в форме морального абсолютизма, — он означает, что политика должна не только иметь высоконравственные цели (общее благо, справедливость и т.п.), но и при любых обсто­ятельствах не нарушать нравственные принципы (правдивость, благожелательность к людям, честность и т.п.), используя при этом лишь нравственно допустимые средства.

Раннеевропейское мышление исследовало состояние напряжения между моралью и политикой. Аристотель [7] проводил различие между хорошим человеком и хорошим гражданином, и позднейшие мыслители непрестанно подчёркивают несовпадение мира нравственного и мира политического. Средневековая мысль говорила о соподчинении морали и политики (Августин Блаженный[1], Лютер М. [80]). Политической сфере приписывается относительная автотомия, связываемая с теологически интерпретируемым царством добродетелей.

Сторонник морализаторского подхода Г. Мабли [81] называл политику общественной моралью, а мораль - частной политикой. Хорошая политика, по Мабли, не отличается от здоровой нравственности. Ж-Ж. Руссо [117] призывал к соединению политики и морали: кто захочет изучать отдельно политику и мораль, тот ничего не поймет ни в той, ни в другой, и все, что является нравственным злом, является злом и в политике. По мнению Т. Джефферсона [44], искусство управления состоит в искусстве быть честным.

Морализаторский подход к политике, господствовавший в общест­венной мысли вплоть до Нового времени, не утратил своего значения и в XX в. Известный русский религиозный философ В. С. Соловьев писал. «Как нравственность христианская имеет в виду осуществ­ление царства Божия внутри отдельного человека, так христианская политика должна подготовлять пришествие царства Божия для всего человечества как целого, состоящего из больших частей - народов, племен и государств» [123, с.59].

Освобожденный от крайностей, морализаторский подход к поли­тике представлен, в частности, в идеологии христианско-демократического движения — одного из наиболее влиятельных полити­ческих движений современного мира. Такой подход, понимаемый как нравственный ориентир субъектов политики, их стремление сделать ее нравственной, учитывая при этом социальные реальности, способствует гуманизации политики. В то же время жизнь показала, что попытки полностью подчинить политику нравственности в духе морального абсолютизма обрекают ее на неэффективность и тем самым компрометируют и мораль и политику.

В рамках этого подхода Р.У. Семенова [120] рассматривает вариант отождествления этих институтов. Такой подход был присущ классическому античному мышлению, в рамках которого наука политики как знание о более важном и более полном - благе целого государства – включала в себя этику как знание о благе одного человека. Фактически данная позиция исходит из того, что принципами подлинной политики являются моральные требования гуманизма. Признание ненасилия в политике как нормативной программы делает акцент на добрые начала в человеке, который неизбежно проецируется на политику, вырисовывая перспективу солидарного слияния индивидов в едином братском сообществе (мультипликационный эффект нарастания нравственности в политике). Эта точка зрения исходит из наличия нравственного сознания, совести и разума у всех агентов политического действия, как у объектов, так и у субъектов. При этом абсолютизируется значение внутренних механизмов мотивации политического поведения, и, прежде всего, совести, долга и т.д.

Между тем политика – это взаимодействие политических сил, имеющих различные интересы, подчас сталкивающиеся между собой. Различия интересов воплощают власть как природу политики в том минимальном и всеобщем определении, которое в свое время сформулировал М. Вебер[21]: «Власть – есть вероятность того, что одно действующее лицо в рамках социального отношения будет в состоянии осуществить свою волю вопреки сопротивлению, каковы бы ни были основания такой вероятности». Несмотря на бедность этого определения, неполноту и даже неспецифичность для политики (ибо универсалистская природа власти охватывает проявления в различных сферах, что дало основание самому М. Веберу считать его аморфным), оно достаточно четко выявляет в природе политики соотношение одной силы с другой. Политические институты являются выразителями той или иной идеологии, отражают противоположные групповые интересы и нацелены на их легитимацию и защиту, а это неизбежно подрывает или ослабляет общечеловеческие требования и нормы организации социальной и политической жизнедеятельности.

На практике отождествление нравственности с политикой может обернуться прямо противоположными результатами. В 1918 г. президент США В. Вильсон выступил против поддержки Антантой антиправительственных движений в России. Он мотивировал подобный шаг общей усталостью от Первой мировой войны и нежеланием приумножать и без того значительное число жертв. Американское правительство, писал Вильсон, готово выступить гарантом мирных переговоров между борющимися политическими партиями России. Согласитесь, что трудно себе представить сидящими за одним столом Л.Д. Троцкого и А.В. Колчака, государя Н.А. Романова и Н.И. Махно. Благое (и, отметим, абсолютно искренне) желание президента, обретшего значительный вес в результате апрельской высадки во Франции американских войск (1917), приведшей к поражению «стран Оси», привело к резкому снижению помощи Белым Армиям и их поражению. Как следствие нравственного начала в политической практике стало появления первого в мире тоталитарного государства.

20.3.2.2. Частичное совпадение морали и политики

В научной литературе и общественном мнении имеет место подход, исходящий из признания частичного совпадения политики и морали. Своеобразным проявлением такого подхода является утверждение, что мораль и политика различны, но они могут быть соединены таким образом, что первая выступит ограничительным условием последней. Р.У. Семенова [120] пишет, что не совсем понятно как при этом мыслится «ограничительная миссия» морали: видимо, предполагается, что агентом исполнения этой миссии может быть «моральный политик», который целиком принимает принципы нравственности и осуществляет деятельность на их основе. Такая идея весьма родственна утопиям эпохи Просвещения, которые исходили из решающей роли знания и особенно познания «естественного порядка» (т.е. порядка, соответствующего подлинным, не испорченным знаниям человека) для исправления социальных отношений. Кстати, именно эта позиция создала предпосылки для критики самого разума, т.е. ограничения чрезмерного оптимизма. Моральный политик, по ее мнению, как субъект нравственной политики – это благое пожелание, хотя и не лишенное определенных оснований, ибо социальная ценность демократии во многом зависит от личностных характеристик элиты. Именно руководящий слой должен обладать необходимыми для управления качествами, чтобы сохранить демократические структуры, укрепить ценности правового государства.

Политология не занимается вопросами оценки моральных качеств политика. «Политик может быть добрым или злым, прямодушным или лукавым, щедрым или скупым, сострадательным или жестокосердным – все эти человеческие качества, - пишет А.С. Панарин, - прямого отношения к профессиональной политической этике не имеют» [102].

Между тем, при определенных условиях личностные качества могут приобретать своеобразные свойства, характеризующие политические отношения. При этом они, безусловно, трансформируются: «вхождение» в политику преобразует их, они перестают быть собственно моральными оценками с присущими им атрибутами универсальности, «незаинтересованности» (беспристрастности), безразличия к последствиям. Они становятся составляющей частью партийной стратегии, противостоящей другой; отчасти определяют механизмы политики, включая их нормативный компонент.

Своеобразной вариацией в рамках этого подхода является точка зрения, согласно которой политика и мораль, будучи разноплановыми субстанциями, согласуются друг с другом на уровне идеалов, ценностей, долга. Между тем, такой подход - это не что иное, как приложение этической теории к политике. Прикладная проекция общей этики на политику не решает внутренних проблем политологии, а эти проблемы имеют собственную внутреннюю логику развития. Этические установки и нормы нравственного долга не совсем тождественны представлениям о долге в политике. Поскольку политика напрямую ориентирована на достижение тех или иных целей, постольку исполнением долга в данной сфере является достижение тех или иных результатов, которые в то же время выступают существенными показателями ее эффективности. Долг в политике определяется тем, насколько она эффективна, насколько выполнены предвыборные обещания, реализована партийная программа, осуществлены конкретные действия по укреплению власти и т.д.

Что же касается долга в этике, то он представляет собой осознание личностью безусловной необходимости исполнения того, что заповедуется моральным идеалом, что следует из него. Долг человека – следовать по пути добродетелей, делать добро другим людям, по мере возможности не допускать в себе порочности, противостоять злу. Долг – это высокая нравственная обязанность, ставшая внутриличностным источником добровольного подчинения своей воли задачам достижения, сохранения тех или иных ценностей, причем исполнение моральных требований напрямую не приносит личности успеха, пользы. Сама ценность санкций морали заключается в том, что, соблюдая их, человек напрямую не рассчитывает на достижение выгоды, прагматического результата [120].

Вместе с тем, Ю.В. Ирхин [60] считает, что политика организует совместную жизнь людей и их деятельность, регулирует и контролирует жизнь общества, а мораль имея такие же функции, в то же время контролирует политику (как и другие организационные системы общества - правовую, культурную, идеологическую и пр.). Политика же лишена права контроля морали.

По мнению О. Гаман-Голутвиной [25], имевшие место в истории попытки властных групп России перейти на позиции политического идеализма практически всегда завершались политическим поражением независимо от побудительных мотивов.

Примером неоправданного смешения стандартов политического реализма и политического идеализма могут служить романтические иллюзии императора Александра I относительно возможности создания после окончания наполеоновских войн Священного союза — первой в истории системы общеевропейской безопасности, основанной на балансе интересов различных европейских стран. Однако эта попытка не удалась, ибо союзники России по бывшей антинаполеоновской коалиции противопоставили ее открыто конференциальной политике политику кулуарного сговора. И в этом не порок, а сила западной дипломатии, исходящей из вечного принципа первенства интересов. Именно этим принципом всегда руководствовались Талейран, Меттерних, Бисмарк…

Наконец, знаменательное фиаско потерпело новое издание российской версии политического идеализма в период правления М. Горбачева и Б. Ельцина. Политика «нового мышления для нас и всего мира» и «возвращения в семью цивилизованных народов» стала спусковым механизмом геополитического краха не только советской империи, но и всей Ялтинско-Потсдамской системы международных отношений, а с нею — и системы глобальной стратегической стабильности. Морализаторский фетишизм времен «перестройки» и «постперестройки» стал «дымовой завесой» крушения и эффективной политики, и морали. Стенания о засилье государства послужили прологом к его разрушению. Итогом дилетантского морализаторства в политике 1990-х гг., как считает О. Гаман-Голутвина стало геополитическое поражение страны [25].

Сегодня преобладают популистские оценки, суть которых в том, что политика в современном российском обществе становится все более безнравственной. Этот подход не случаен: повседневная реальность дает к тому все больше поводов. Однако, идущий процесс изменения соотношения политики и морали в высшей степени неоднозначен и противоречив: наряду с очевидными бедами он содержит и несомненный позитив. Сфера жизнедеятельности общества, подлежащая моральной регуляции, сужается за счет ограничения использования «частной» морали в качестве регулятора политических отношений, а этот процесс рационален, целесообразен и благотворен.

Общественное мнение в этом вопросе сложно изменить, ибо традиционным стал тезис о том, что привнесение в политику норм нравственности есть условие эффективности политики. Это действительно так. Но проблема глубже и обусловлена тем, что, критерии нравственности в политике специфичны и весьма существенно отличаются от норм и ценностей «частной» морали. Между тем в России вследствие относительной молодости политики как самостоятельного социального феномена присущие именно политике специфические нормы и механизмы нередко подменялись теми, что сложились в рамках общепринятой «частной» морали, выступающей в качестве регулятора общесоциальных (а не политических) отношений.

Поэтому процесс кристаллизации специфически политической нравственности и освобождения политики от неоправданно широкого применения критериев «частной» морали рационален. Его развитие противоречиво и чревато существенными издержками политического и этического характера. Массовое политическое сознание постепенно освобождается от излишнего морализаторства, становится более прагматичным и проникается тем разумным эгоизмом, без которого общество легко обыграть под аккомпанемент разговоров о приоритете общечеловеческих моральных ценностей [25].