Структурирование отношений в игровой комнате

Структурирование отношений в игровой комнате начинается с ознакомления ребенка с игровой комнатой в тот момент, когда он входит туда с терапевтом. В этот момент вербальная коммуникация должна быть сведена к минимуму. Здесь не время убеждать ребенка в том, что он замечательно проведет время. Ценность терапевтического опыта не может быть вербально объяснена ребенку, который всю свою жизнь, живет под страхом критики, порицания или отвержения. Ценность отношений может быть познана и прочувствована только по мере их проживания. Пытаясь слишком подробно объяснить отношения, можно ненароком установить для них ограничения, которые будут подавлять самоисследование и самовыражение ребенка. Тайну игровой комнаты нельзя развеять при помощи слов. Это может произойти только тогда, когда ребенок отважится на самоисследование.

Слова следует выбирать осторожно – так, чтобы передать ребенку ощущение свободы, самостоятельности» сообщить ему параметры системы отношений. Терапевт может сказать что-то вроде: «Мелисса, это наша игровая комната; это такое место, где ты можешь по-разному играть с игрушками так, как тебе захочется». Действительно, такое высказывание в какой-то мере направляет и структурирует отношения, поскольку содержит ожидание, что ребенок будет играть, хотя на самом деле, он свободен в своем выборе и, возможно, предпочтет не играть. Однако, если сказать ребенку, что он свободен и может не играть, это приведет к долгим объяснениям. Это высказывание несет освобождающий смысл, поскольку сообщает ребенку о его ответственности за выбор направления. Границы свободы обозначаются словом «по-разному», которые на самом деле обозначают границу поведения. Это ключевая фраза. Слов «любым способом» следует избегать, потому что это все-таки не место полной свободы. Неопытные терапевты часто приводят детей в комнату со словами: «Это наша игровая комната, и здесь ты можешь играть с игрушками любым способом, каким захочешь». Это кончается тем, что они почему-то потом не могут высказать ребенку абсолютного одобрения по поводу того, что их едва не убьют дротиком или запустят металлическим самолетом в зеркало Гезелла. Терапевту следует внимательно обдумать первую фразу, направленную на структурирование отношений.

Поскольку это время принадлежит ребенку, терапевт должен сесть, показывая своим видом, что далее он будет охотно следовать за ребенком. Если он останется стоять, окажется, что терапевт будет возвышаться над ребенком, и тому может показаться, что взрослый хочет контролировать ситуацию или собирается сделать что-то, поэтому ребенок занимает выжидательную позицию. Кроме того, если терапевт стоит, то у него возникает потребность следовать за ребенком по комнате, и ребенок, ощущая у себя за спиной присутствие терапевта, начинает жестче контролировать свои действия. Ребенку может быть позволено отделиться от терапевта н установить такую физическую дистанцию, которая была бы ему удобна. Существует какая-то причина, по которой Карла играет коровками и лошадками, сидя спиной к терапевту в другом конце комнаты, и эту причину следует уважать. Девочка подойдет к терапевту, когда это будет ей удобно или когда ей это потребуется. В том случае, когда соблюдается уважение к размеренности отношений, можно утверждать, что терапевт полностью центрирован на ребенке. В таких проявлениях поведения осуществляются незаметные, но сильные послания, касающиеся системы отношений.

За ребенком можно следовать по комнате, не делая это физически, хотя временами это тоже возможно. Терапевт вполне может быть активным, оставаясь на стуле и просто меняя позу, подвигаясь к краешку стула, когда ребенок удаляется от него, или наклоняясь вперед, чтобы быть ближе к ребенку, когда он играет, например, в кукольном домике, находящемся в четырех-пяти футах от стула терапевта. Таким образом, голова терапевта оказывается на более низком уровне, и тем самым терапевт как бы проецируется в игру ребенка, демонстрируя интерес и вовлеченность, а также сам факт своего присутствия в игровой комнате. О своей постоянной вовлеченности в деятельность ребенка можно дать знать, перемещаясь с одного уголка стула на другой вслед за перемещением ребенка по комнате.

Наблюдая за игровым терапевтом во время сессии, я часто видел, как терапевт поворачивает голову на 90°, чтобы проследить за ребенком взглядом, в то время как его корпус остается неподвижным и повернутым в противоположную от ребенка сторону, демонстрируя тем самым минимальную заинтересованность в ребенке. Когда терапевт разворачивает корпус и носки его ботинок смотрят на ребенка, ребенок ощущает присутствие терапевта.

Еще один способ следовать за ребенком по комнате – это думать о нем, быть полностью поглощенным им самим и его деятельностью, пытаться почувствовать его напряженность, восхищаться его творчеством, разгадывать возможные смыслы, заложенные в игре ребенка, чувствовать атмосферу момента, и транслировать это чувство «со-присутствия» выражением лица, тоном голоса и общим отношением. Терапевт может быть вовлечен в деятельность ребенка и даже становиться его частью, не следуя за ребенком физически. Сколько бы вы ни ходили за ребенком по комнате, это не даст ему ощутить ваше присутствие в той степени, в какой это может быть передано отношением небезразличия подлинного, неувядающего интереса, и идущего от сердца желания понять внутренний мир ребенка.

После того как ребенок и терапевт начали узнавать друг друга и доверять друг другу, терапевт может почувствовать, что ему удобнее передвинуть стул в другое место, откуда удобнее наблюдать за игрой ребенка. Поскольку в этом случае удовлетворяются потребности терапевта, а не ребенка, полезно предупредить ребенка об этом перемещении, чтобы не испугать ребенка или не помешать ему. Так, можно сказать: «Карлос, я хочу передвинуть свой стул (и терапевт начинает двигать стул) вон туда, к песочнице, чтобы видеть, как ты играешь». Сказать: «Чтобы видеть, что ты делаешь», – звучит как родительский контроль и не передает истинного намерения терапевта. Опять повторим, что это очень тонкие различия, но они оказывают существенное влияние на отношения.

Некоторые терапевты пытаются без особой нужды форсировать установление контакта, заверяя ребенка в том, что все нормально, а в процессе игры грубо воздействуют на чувства ребенка. Семилетняя Кларисса сидит на стуле и хнычет: «У вас ничего хорошего нет. Не хочу я здесь оставаться». Терапевт говорит: «Кларисса, золотко, честное слово, другим детям здесь очень нравится. Посмотри-ка, вон куколки. Может, ты с ними немножко поиграешь?» После этого терапевт чувствует себя лучше, поскольку он предложил девочке что-то сделать, но ребенок чувствует себя хуже, потому что с его чувствами не посчитались. Принимающий терапевт не понуждает ребенка играть или разговаривать. Это должен решить ребенок. Режим дозволенности предполагает, что ребенок может выбрать, играть ему или не играть.

Заставляя ребенка играть или говорить, мы игнорируем чувства ребенка и лишаем его возможности принимать решения. Точно так же терапевт не задает наводящих вопросов, «чтобы заставить ребенка действовать». Ребенку принадлежит ведущая роль и в беседе ив игре.

Принимающий терапевт признает ценность каждого чувства и каждое чувство принимает. Не делается никаких попыток убедить ребенка, что кет никакой причины для того чувства, которое он испытывает. Некоторые терапевты, не отдавая себе отчета в собственных потребностях, отвергают чувства ребенка, стараясь без надобности успокоить ребенка и стремясь заставить его почувствовать себя «лучше». Энди разыгрывал весьма подробную сценку в кукольном домике, которая состояла в том, что игрушечный ребенок играл в комнате один, потом в комнату входила кукольная мама и несколько раз вонзала в ребенка нож. Кукольный ребенок пытался убежать, и в этом эпизоде ребенок отыгрывал сильный страх. В следующей сцене кукольная мама заходила в кукольную спальню, выносила спящего игрушечного ребенка из домика и бросала его в озеро (ящик с песком). Во время игры Энди выразил в словах собственный страх, что «мама меня возьмет. Она сделает, со мной что-нибудь действительно гадкое». Поскольку терапевт хорошо знала маму по предыдущим встречам, она сказала: «Энди, теперь ты знаешь, что твоя мама тебя любит, и она никогда не сделает ничего, что могло бы обидеть тебя». Хотя у терапевта, возможно, были веские основания, на которых он строил это заключение, никогда нельзя быть совершенно уверенным в том, что касается поведения другого человека. Мы не можем говорить за другого человека. Мы просто не знаем, что происходит в его доме. Испытывая потребность успокоить Энди, терапевт проигнорировала его чувства, и, следовательно, ребенок не ощутил понимания. Терапевт стала чувствовать себя лучше, но какой ценой?