Шеллинг и откровение. Ф. Энгельс

ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ

гии нашей задачей является установить отдельные потенции в мифологическом сознании и осознание их в греческих ми­стериях.

Спрашивается, соответствует ли представлениям христиан­ства утверждаемое Шеллингом влияние человека на самораз­витие бога — ибо только так можно это назвать? Ведь христи­анский бог представляется испокон веку законченным, самое спокойствие которого нисколько не нарушается временной зем­ной жизнью сына. Вообще, по Шеллингу, творение заканчи­вается самым позорным образом. Едва успели построить кар­точный домик «промежуточных потенций, — относительно сущих и могущих быть», — и уже три потенции с минуты на минуту готовы стать личностями, как вдруг глупый человек напроказил, и вот вся искусная архитектоника рушится, и по­тенции остаются потенциями по-прежнему. Совсем как в сказ­ке, где заклинаниями вызывается из недр клад, окруженный ослепительно сияющими духами; вожделенный клад уже под­нялся до края пропасти, но вот произнесено неосторожное слово, образы исчезают, клад падает вниз, и бездна смыкается над ним навеки- Шеллинговский бог мог бы немного умнее устроить свои дела, чем он избавил бы себя от многих трудов, а нас от философии откровения. Своего высшего расцвета, однако, мистика Шеллинга достигает здесь при развитии темы о страданиях сына. Это темное, таинственное отношение бо­жественной внебожественности, сознательной бессознательно­сти, деятельной бездеятельности, безвольной воли — это на­громождение друг друга вытесняющих противоречий является, конечно, для Шеллинга неоценимым источником, откуда можно черпать всякие выводы, так как отсюда можно вывести все. Еще менее ясно отношение этой потенции к сознанию человека. Тут действуют все потенции как космические, естественные, но как? Что такое космические лотенции? Ни один ученик Шел­линга, да и он сам, не может дать на это разумного ответа. Это опять-таки одно из тех неясных мистических мысленных определений, к которым он вынужден прибегнуть, чтобы даже путем «свободного, руководимого волей мышления» прийти к откровению. «Мифологические представления можно объяс­нить только как необходимый продукт сознания, подпавшего под власть космических потенций». Но космические потенции являются божественными потенциями, находящимися в своем напряжении, представляют собой божественное как небожест­венное. Этим-то должно также объясняться отношение мифоло­гии к природе, здесь должны открываться совершенно новые факты, раскрываться содержание доисторического. периода

Ф. ЭНГЕЛЬС

человечества, а именно «то огромное душевное возбуждение, ко­торым сопровождался этот процесс создания образов богов».

Мы можем воздержаться от изложения «Философии мифоло­гии», так как она непосредственно не относится к философии откровения; кроме того в ближайшем семестре Шеллинг соби­рается посвятить ей более обширный курс. Эта часть лекций была, между прочим, значительно лучше всех остальных, и кое-что высказанное в ней, если освободить эти высказывания от общего мистического искажающего способа рассмотрения, могло бы быть приемлемо и для тех, кто рассматривает эти фазы раз­вития сознания со свободной, чисто человеческой точки зрения. Вопрос только в том, насколько эти мысли являются собствен­ностью именно Шеллинга и не позаимствованы ли они вообще у Штура. Неправильность точки зрения Шеллинга заключается главным образом в том, что он понимает мифологический про­цесс не как свободное саморазвитие сознания в пределах все­мирно-исторической необходимости, а везде заставляет дей­ствовать сверхчеловеческие принципы и силы, причем все это излагается настолько сбивчиво, что эти потенции одновременно являются и «субстанцией сознания» и чем-то еще большим. Та­кие средства, конечно, неизбежны, если хотят во что бы то ни стало установить абсолютно сверхчеловеческие влияния. Та­ким образом, я охотно признаю выводы Шеллинга, касающиеся самых важных результатов мифологии в отношении христиан­ства, но в другой форме, так как я рассматриваю оба явления не как нечто, внесенное в сознание извне сверхъестественным образом, а как наиболее внутренние продукты сознания, как нечто чисто человеческое и естественное.

Итак, мы, наконец, подходим теперь к подготовленному ми­фологией откровению. Откровением является все христианство. Поэтому философия откровения не имеет дела с догматикой и т. д., она не хочет даже установить какое-нибудь учение, а хо­чет только дать объяснение историческому факту христианства. Но мы увидим, как отсюда постепенно выводится вся дог­матика. Мы увидим, как Шеллинг рассматривает «все христиан­ство только как факт, так же как и язычество». Факты языче­ства он не принимал за то, за что они себя выдают, т. е. за истину; например, он не принимал Диониса за истинного бога. Факты же христианства для него абсолютны; когда Христос объявляет себя Мессией, когда Павел утверждает то или иное, то Шеллинг ему верит безусловно. Мифологические факты Шел­линг, по крайней мере по-своему, объяснял, факты же христиан­ства он утверждает. При всем том он тешит себя мыслью, что «он своей прямотой и откровенностью завоевал себе любовь