Шеллинг и откровение. Ф. Энгельс

ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ

замечает: эта философия хочет быть христианской, хотя ее к этому ничто не принуждает; если бы она осталась на своей первоначальной стадии науки о разуме, она имела бы свою истину в себе самой. " — Он заканчивает затем свои замечания признанием гегелевского положения, что последними формами постижения абсолютного являются искусство, религия и фило­софия. И вот, рассуждает Шеллинг, так как религия и искус­ство вышли за пределы чистой науки разума, то и сама фило­софия должна была бы сделать то же самое и быть другой, отличной от той, которая существовала до сих пор. И это именно ему кажется диалектическим моментом мысли Гегеля. Но где же Гегель говорит это? В конце «Феноменологии», где вся ло­гика, как вторая философия, еще впереди. Но феноменология была — и этим именно понимание Шеллинга лучше всего опровергается — не чистой наукой разума, она указывала толь­ко путь к ней, возведение эмпирического, чувственного созна­ния на точку зрения чистой науки разума. Не логическое, а фе­номенологическое сознание имеет перед собой, как последние, эти три «возможности удостовериться в существовании абсо­лютно сверхсущего». Логическое, свободное сознание видит совсем другие вещи, о которых нам, однако, пока еще нет на­добности беспокоиться, — оно имеет абсолютное уже в себе.

Таким образом, сделан решительный шаг: открыто объяв­лено об отречении от чистого разума. Со времени схоластиков Шеллинг является первым, решившимся на этот шаг, ибо Якоби и ему подобные не могут быть приняты в расчет, так как они пред­ставляли только отдельные стороны своего времени, а не время в целом. В первый раз за последние пятьсот лет выступает герой науки и объявляет последнюю служанкой веры. Он это сделал, и он несет ответственность за последствия. Нас может только радовать, что человек, который воплотил в себе свое время, как никто другой, в котором его век пришел к са­мосознанию, что этот человек объявлен также и Шеллингом величайшим представителем науки разума. Всякий, кто верит во всемогущество разума, пусть примет во внимание это сви­детельство врага.

Шеллинг так изображает позитивную философию: она со­вершенно независима от негативной и не может сделать своим исходным пунктом, в качестве чего-то существующего, то, чем завершается последняя, но должна самостоятельно доказать существование. Конец негативной философии является в сфере позитивной не принципом, а эадачей. Начало позитивной философии само по себе абсолютно. Никогда не существо­вало единства между этими двумя системами, и этого единства

Ф. ЭНГЕЛЬС

не удавалось достигнуть ни путем подавления одной из них, ни путем смешения обеих. Можно доказать, что обе философии испокон веку находились в борьбе друг с другом. (Здесь сле­дует попытка привести, начиная от Сократа и кончая Кантом, такое доказательство, причем эмпиризм и априоризм снова резко отмежеваны друг от друга. Однако мы вынуждены пройти мимо этой попытки, ибо она остается совершенно без­результатной. ) Но ведь позитивная философия не есть чистый эмпиризм, и меньше всего такой, который опирается на внут­ренний, мистическо-теософский опыт, она имеет своим принци­пом то, что не заключается в чистом мышлении и не появляется в мире опыта, следовательно нечто абсолютно трансцендентное, выходящее за пределы всякого опыта и всякого мышления и им обоим предшествующее. Поэтому началом здесь должно служить не относительное prius, как это бывает в чистом мы­шлении, где потенция предшествует переходу, а абсолютное prius, так что переход совершается не от понятия к бытию, а от бытия к понятию. Этот переход не является необходимостью, подобно первому, а следствием свободного, преодолевающего бытие действия, которое доказывается a posteriori эмпириче­ским путем. В самом деле, если негативной философии, опи­рающейся на логическую последовательность, может быть со­вершенно безразлично, существует ли мир и соответствует ли он ее конструкции, то позитивная философия развивается пу­тем свободного мышления и нуждается в подтверждении опыта, с которым она должна идти в ногу. Если негативная философия является чистым априоризмом, то позитивная философия яв­ляется априорным эмпиризмом. Так как в последней предпо­лагается свободное, т. е. основанное на воле, мышление, то и ее аргументы существуют только для хотящих и «мудрых»: надо не только понимать их, но и хотеть почувствовать их силу. Если среди предметов опыта находится также и откро­вение, то оно принадлежит позитивной философии в той же мере, как природе и человечеству; поэтому оно представляет для позитивной философии не большее значение, чем для всего прочего; так, например, для астрономии имеют, конечно, решаю­щее значение движения планет, с которыми должны согласо­ваться ее вычисления. Если скажут, что без предшествующего откровения философия не пришла бы к этому результату, то в этом, конечно, есть некоторая доля правды, но теперь фило­софия может и самостоятельно прийти к своим выводам; по­добно тому как существуют люди, которые, раз отыскав при помощи телескопа малые неподвижные звезды, после этого мо­гут находить их и невооруженным глазом и становятся, таким

ШЕЛЛИНГ Й ОТКРОВЕНИЕ

образом, независимыми от телескопа. Философия должна вклю­чить в себя и христианство, которое является такой же реаль­ностью, как природа и дух. Но не одно откровение, а и внут­ренняя необходимость чисто логической философии заставляет последнюю выйти за свои собственные границы. Негативная философия доводит все только до стадии простой познаваемо­сти и передает потом это другим наукам, и только «нечто по­следнее» она не может довести до этой стадии, а между тем это нечто и есть то, что более всего достойно познания. Следова­тельно, оно должно стать снова предметом какой-то новой фило­софии, которая имеет задачу доказать это «последнее» как суще­ствующее. Таким образом, негативная философия становится философией только благодаря своему отношению к позитивной. Если бы негативная философия стояла особняком, у нее не было бы никакого реального результата, и разум был бы бесплоден; в позитивной же философии разум торжествует: в ней согнутый в негативной философии разум снова выпрямляется.

Мне, конечно, нет надобности говорить что-либо в разъяс­нение этих положений Шеллинга, они ясны сами по себе. Но сравним их с обещаниями, которые Шеллинг дал вначале. Ка­кая резкая разница! Нам обещали революционизировать фи­лософию, развить учение, которое положит конец отрицанию последних лет, готовилось примирение веры и знания, а что в конце концов получается? Учение, не имеющее прочной осно­вы ни в себе самом, ни в чем-либо другом доказанном. То оно ищет опоры в освобожденном от всякой логической необходи­мости, следовательно, произвольном, лишенном всякого зна­чения мышлении, то оно ищет опоры в откровении, реальность которого именно ставится под сомнение, а утверждения кото­рого как раз и оспариваются. Как наивно требование отбро­сить все сомнения, с тем, чтобы излечиться от сомнений! «Да, если вы не верите, то вам нельзя помочь! » С чем же, собственно, приехал Шеллинг в Берлин? Лучше бы он вместо своего по­зитивного клада привез сюда опровержение «Жизни Иисуса» Штрауса¹⁸², «Сущности христианства» Фейербаха и т. д. — это сулило бы ему кое-какой успех. При теперешнем же положении гегельянцы предпочтут скорее остаться в своем известном «ту­пике», чем «сдаваться на гнев и милость» ему, а позитивные тео­логи по-прежйему будут охотнее исходить из откровения, чем вкладывать что-нибудь в него. С этим также вполне совместимо повторяемое ежедневно с начала нового года признание, что он не ставит своей задачей давать обоснование христианства, а так­же спекулятивную догматику, но ставит задачей сделать лишь некоторый вклад в объяснение христианства. Что касается