Ф. Энгельс. Шеллинг и откровение

Ф. ЭНГЕЛЬС

против трех. Если бог является единством этих трех, то он может этим быть только как четвертый, или остается трое богов. Если только божественность составляет их единство, то в такой же мере и человечество составляет единство всех людей, и мы имеем как единого бога, так и только единого человека. Однако подобно тому как нельзя устранить множественность, так нельзя устранить и тройственность. Из трех лиц никак не может получиться одно. Старое противоречие, кроющееся в понятиях триединства, остается явно налицо, и приходится толь­ко изумляться смелости утверждения Шеллинга, будто оно разрешено. Мысль о том, что только тройственность есть истин­ное выражение единства, опять-таки позаимствована у Гегеля, но по обыкновению упрощена до полной бессодержательности. У Гегеля тройственность остается градацией моментов в раз­витии бога, если уж непременно хотят думать, что таковой в его системе имеется. Здесь же эти три момента должны стоять ря­дом как личности, и оригинальным образом утверждается, что истинная личность одного лица в том и заключается, что оно будто бы составляет три лица.

До сих пор, однако, мы имеем только одно лицо, отца, ибо если предшествующее сущее отделяет от себя нечто, составляв­шее раньше часть его самого, причем так, что это последнее само себя осуществило, то это по праву называется порожде­нием. Если же в этом процессе осуществления противополож­ное бытие {В) действительно преодолено, то и вторая потенция в такой же мере властна над ним, как и первая, и, таким об­разом, божественность сына равна божественности отца. То же происходит и с третьей потенцией, которая как свободная от бытия сущность только после одоления В может снова прийти в бытие, но тогда обретает то же величие и ту же личность, что и две другие, и является духом. Таким образом, мы имеем в итоге три личности, но не трех богов, ибо если бытие едино, то и величие их может быть только единым (как будто оба спартан­ских царя, так как их власть была едина, составляли только одного царя! ). В потенциях, пока они находятся в напряжении, мы видим только естественную сторону процесса («напряжение», по-видимому, есть процесс негативной философии), как возник­новение мира; и толькр вместе с лицами открывается мир бо­жественного и божественное значение того процесса, в котором бытие, первоначально присущее в качестве возможности отцу, передается сыну и этим последним, как преодоленное, снова возвращается отцу. Кроме сына оно еще дается отцом и сыном также и духу, и последний имеет бытие, только общее обоим первым. Через всю природу проходит напряжение потенций,

ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ

2И

и всякая вещь имеет к этому известное отношение. Все возни­кающее является четвертым между потенциями, человек же, в котором это напряжение разрешается полностью, имеет уже отношение к личностям как таковым, ибо в нем выражается тот последний момент осуществления, в котором потенции ста­новятся действительными личностями. Этот процесс является, таким образом, для вещей процессом творения, для личностей— теогоническим процессом.

Таким-то образом Шеллинг посредством волшебства выз­вал на свет из бездны предвечного бытия не только личного, но и триединого бога — отца, сына и духа, причем последнего, правда, удалось только с трудом пристроить, затем был сотво­рен по произволу созданный, от произвола зависимый, следо­вательно пустой и ничтожный мир. В результате всего этого Шеллинг получает основу для христианства. В мою задачу не может входить подробное перечисление всех непоследователь­ностей, произвольных построений, дерзких утверждений, про­белов, скачков, подстановок, путаницы, которые лежат на совести Шеллинга. Если уж так скверно обстояло дело с мыш­лением, подчиненным известной необходимости, то от свободного мышления заранее следовало ожидать еще большей мешанины из схоластики и мистики, — именно это и составляет сущность неошеллингианства. Читатель не может требовать от меня та­кого сверхчеловеческого терпения, как и я не могу требовать от него такого интереса к делу. К тому же го, что всем очевидно, не требует никаких разъяснений. Моя цель сводится лишь к тому, чтобы проследить в общем ход мысли, только показать, что отношение между Гегелем и Шеллингом как раз обратно тому, что утверждает Шеллинг. Теперь на почве христианства мы в еще большей мере имеем возможность заставить факты говорить за себя. Прежде всего, Шеллинг признает свою неспо­собность понять мир, поскольку он неспособен понять зло. Человек имел возможность оставаться в боге, а также и не оста­ваться. Что он этого не сделал, было с его стороны делом сво­бодной воли. Он этим поставил себя на место бога и там, где все казалось устроенным, все снова было поставлено под воп­рос. Мир, по Шеллингу, отделился от бога, оказался во власти внешнего, существенное потеряло свое положение как таковое. Бог-отец оказался «как бы» вытесненным со своего места (позд­нее это «как бы» было выпущено).

Однако, по Шеллингу, мы пока все еще не имеем христиан­ского триединства, собственная, не зависимая от отца, воля сына еще не выявилась. Но теперь, в конце акта творения, является нечто новое, именно владеющее собой в человеке

ф. эйгельс

начало S. От его выбора зависит, быть единым с богом или нет. Человек не хочет соединиться и вынуждает этим высшую по­тенцию вернуться в состояние потенциальности, которая толь­ко теперь, отторгнутая от отца волей человека, является в та­кой же мере сыном человеческим, как и сыном бога (в этом — значение новозаветного выражения) и обладает божественно внебожественным бытием. Теперь она может последовать за бытием во внебожественную сферу и вести его обратно к богу. Отец теперь отвратился от мира и действует в нем отныне не своей волей, а своим недовольством (в этом истинное значе­ние гнева божьего). Таким-то образом отец и не уничтожил гре­ховного мира, а сохранил его ради своего сына, как сказано в писании. В нем, т. е. ради него, созданы все вещи. Таким об­разом, мы имеем здесь две эры: эон отца, когда бытие (мир) еще покоилось в отце как потенция, а сын еще не был самостоя­телен, и эон сына,, время мира, история которого есть история сына. Это время делится в свою очередь на два периода: в пер­вый период человек всецело во власти противоположного бытия, В, космических потенций. Здесь сын находится в состоя­нии отрицания, глубочайшего страдания, пассивности, исклю­ченный временно из бытия (т. е. из мира), несвободный, вне человеческого сознания. Для завоевания бытия эта потенция может действовать только естественным путем. Это время ста­рого союза, когда сын не по своей воле, а по своей природе стре­мится к господству над бытием; значение этого времени оста­лось до сих пор не понятым наукой, его еще никто не постиг. На это самым определенным образом указывается в Ветхом ва-вете, а именно в главе 53-й Исайи, где говорится о теперешних страданиях Мессии. Только с усилением второй потенции, с за­воеванием господства над бытием, начинается второй период, когда потенция действует свободно и по своей воле — это пе­риод ее появления во Христе, период откровения. Это — ключ христианства; при помощи этой ариадниной нити «можно ориен­тироваться в лабиринте моего хода мыслей». — Вследствие мя­тежа человека те личности, которые возникли в акте творения благодаря преодолению В, снова становятся простыми возмож­ностями, оттесняются в состояние потенциальности, исключа­ются из сознания, -становятся внебожественными. Здесь же причина нового процесса, который происходит в сознании человека и из которого исключено божество, ибо в своем на­пряжении потенции внебожественны. Этот процесс подчинения сознания господству потенций получил в язычестве форму мифологического развития. Более глубокой исторической пред­посылкой откровения является мифология. В философии мифоло-