 |
Рождения, смерти и женитьбы 18 глава
|
|
|
|
— Я просто проходила мимо, — сообщила она, хотя это утверждение опровергали ее домашние тапочки. — Хотела узнать, как ваш отец. Я слышала, он наговорил полиции каких-то странностей. А что случилось с вашим лицом?
— Со мной все в порядке.
— Меня допрашивал очень вежливый полицейский, — продолжала соседка. — Он спросил меня, — тут она понизила голос, — хорошо ли с головой у вашего отца.
Кэл удержался, чтобы не сказать в ответ колкость.
— Они, естественно, хотели поговорить и с вами, — продолжала соседка.
— Что ж, я дома, — ответил Кэл. — Пусть приходят.
— Мой Раймонд сказал, что видел вас на железнодорожных путях. Вы куда-то бежали, так он сказал.
— Всего хорошего, миссис Вэлленс.
— Зрение у Раймонда отличное.
— Я сказал, всего хорошего, — повторил Кэл и захлопнул дверь перед самодовольной физиономией соседки.
Ее визит был не последним в тот день. Еще несколько человек заглянули справиться, все ли в порядке. Судя по всему, про семейство Муни ходило немало сплетен. Возможно, кто-то сообразительный понял, что их дом находился в эпицентре вчерашней трагедии.
Каждый раз, когда раздавался стук в дверь, Кэл ожидал увидеть на пороге Шедуэлла. Но у Коммивояжера, похоже, нашлись дела поважнее, чем заканчивать то, что было начато на развалинах дома Шермана. Или же он решил дождаться благоприятного расположения звезд.
А потом, сразу после полудня, когда Кэл направился в голубятню кормить птиц, зазвонил телефон.
Он опрометью бросился в дом и схватил трубку. Он понял, что это Сюзанна, раньше, чем услышал ее голос.
— Где ты?
Она тяжело дышала и была взволнована:
— Нам нужно выбираться из города, Кэл. За нами гонятся.
— Шедуэлл?
|
|
|
— Не только он. Еще и полиция.
— Ковер у вас?
— Да.
— Тогда скажи, где ты. Я приду и…
— Не могу. Не по телефону.
— Господи, он же не прослушивается.
— Оттуда ты знаешь?
— Но я должен тебя увидеть. — Кэл наполовину требовал, наполовину умолял.
— Хорошо, — ответила она, голос ее потеплел. — Да, конечно…
— Где?
Последовало долгое молчание. Затем она произнесла:
— Там, где ты мне признался.
— В чем?
— Вспомни.
Кэл задумался. В чем же он ей признавался? Ну, конечно! «Я люблю тебя!» Как он мог такое забыть?
— Так что? — спросила она.
— Да. Когда?
— Через час.
— Я буду.
— У нас очень мало времени, Кэл.
Он хотел ответить, что знает, но она уже повесила трубку.
Боль в избитом теле чудесным образом утихла после этого разговора. Он легкими шагами поднимался наверх, чтобы посмотреть, как там Брендан.
— Мне нужно ненадолго уйти, па.
— А ты запрешь все двери? — спросил отец.
— Да, на все замки и засовы. Никто не сможет войти. Сделать для тебя еще что-нибудь?
Брендан на секунду задумался.
— Мне бы хотелось немного виски, — ответил он.
— А он у нас есть?
— На книжной полке, — сказал старик. — За Диккенсом.
— Я сейчас принесу.
Кэл доставал из тайника бутылку, когда в очередной раз зазвонил звонок. Он не хотел открывать, но гость оказался настойчив.
— Подожди минутку! — крикнул Кэл отцу наверх и распахнул дверь.
Человек в темных очках осведомился:
— Кэлхоун Муни?
— Да.
— Я инспектор Хобарт, а это полицейский Ричардсон. Мы пришли, чтобы задать вам несколько вопросов.
— Прямо сейчас? — спросил Кэл. — Я собираюсь уходить.
— Срочное дело? — заинтересовался Хобарт.
Лучше не говорить, рассудил Кэл.
— Да не особенно, — пожал он плечами.
— Тогда вы не будете возражать, если мы займем немного вашего времени, — заявил Хобарт, и в ту же секунду сыщики ввалились в дом. — Закройте дверь, — велел он своему подчиненному. — Вы взволнованы, Муни. Что-то скрываете?
|
|
|
— С чего бы? Нет.
— А у нас противоположные сведения.
Брендан спросил сверху, где его виски.
— Кто там?
— Это мой отец, — сказал Кэл. — Он хотел выпить.
Ричардсон забрал у Кэла бутылку и шагнул к лестнице.
— Не ходите, — остановил его Кэл. — Вы его напугаете.
— Какое нервное семейство, — заметил Ричардсон.
— Отец плохо себя чувствует, — пояснил Кэл.
— Мои люди кроткие, как ягнята, — заверил Хобарт. — Конечно, пока вы в ладах с законом.
И снова раздался голос Брендана:
— Кэл? Кто там пришел?
— Да так, папа, это ко мне, — ответил Кэл.
Хотя на языке у него вертелся совсем другой ответ. Он не произнес его вслух, но это был верный ответ «Крысы, папа. Они все-таки пролезли в дом!»
Время уходило безвозвратно. Вопросы вертелись по кругу, как карусель. Хобарт был хорошо осведомлен, а это значило, что он подробно поговорил с Шедуэллом и отрицать что-либо неразумно. Кэлу пришлось изложить ту малую толику правды, какую он мог открыть. Да, он знаком с женщиной по имени Сюзанна Пэрриш. Нет, он не знает никаких подробностей ее биографии. Нет, он не осведомлен о ее политических взглядах. Да, он виделся с ней в последние двадцать четыре часа. Нет, он не знает, где она сейчас.
Кэл отвечал на вопросы и старался не думать о том, что Сюзанна ждет его у реки. Ждет, не дожидается и уходит. Однако чем больше он старался прогнать мысли о ней, тем упорнее они возвращались.
— Нервничаете, Муни?
— Сегодня слишком жарко, вот и все.
— У вас важная встреча, верно?
— Нет.
— Где она, Муни?
— Я не знаю.
— Нет смысла выгораживать ее. Она худшая из худших, Муни. Поверьте мне. Я видел, что она вытворяет. Вы бы глазам своим не поверили. Меня наизнанку выворачивает, как вспомню.
Он говорил с абсолютной убежденностью. Кэл нисколько не сомневался, что Хобарт верил в каждое свое слово.
— Кто вы такой, Муни?
— В каком смысле?
— Вы мой друг или враг? Середины быть не может, вот в чем дело. Никаких «вероятно». Друг или враг. Кто?
— Я не сделал ничего противозаконного.
— Это решаю я, — заявил Хобарт. — Я знаю закон. Знаю и люблю его. И я не позволю плевать на него, Муни. Ни вам, ни кому-либо еще. — Он отдышался. Затем заявил: — Вы лжец, Муни. Не знаю, как далеко вы зашли и почему, однако не сомневаюсь, что вы лжец.
|
|
|
Последовала пауза. А затем:
— Итак, начнем сначала, да?
— Я рассказал вам все, что знаю.
— Мы начнем с самого начала. Как вы познакомились с террористкой Сюзанной Пэрриш?
После двух часов и сорока пяти минут Хобарт наконец устал от этой карусели и объявил, что на сегодня он закончил. Никаких обвинений не выдвинуто, во всяком случае пока не выдвинуто, однако Кэл может считать себя подозреваемым.
— Вы нажили себе двух врагов, Муни, — сказал Хобарт. — Это я и закон. И вы будете жалеть об этом всю жизнь.
После чего крысы удалились.
Кэл посидел еще минут пять, пытаясь привести в порядок мысли, потом поднялся наверх посмотреть, чем занимается отец. Старик спал. Оставив Брендана видеть сны, Кэл отправился на поиски своих грез.
Сюзанна, конечно, ушла; давно ушла.
Кэл побродил по окрестностям, всматриваясь в мастерские в надежде обнаружить весточку от нее, но так ничего и не нашел.
Измотанный событиями этого дня, он отправился домой. Когда он выходил через ворота на Док-роуд, Кэл заметил человека, наблюдавшего за ним из припаркованной машины. Должно быть, один из законолюбцев шайки Хобарта. Может быть, Сюзанна все же где-то здесь, но не осмелилась выйти из опасения быть схваченной. Болезненная мысль о том, что она близко, немного смягчила удар от ее отсутствия. Когда все успокоится, Сюзанна позвонит и назначит новое свидание.
К вечеру поднялся ветер. Он дул всю ночь и следующий день, неся с собой осеннюю прохладу. Однако никаких новостей он не принес.
II
Отчаяние
И так прошли полторы недели: никаких новостей. Кэл вернулся на работу. Он объяснил свое отсутствие недомоганием отца и взялся за то, на чем остановился, — за бланки заявлений. В обеденный перерыв он приходил домой, разогревал еду для Брендана (его удалось выманить из спальни, однако он каждый раз лихорадочно спешил вернуться туда) и кормил голубей. По вечерам пытался привести в порядок сад и даже залатал забор. Однако все эти заботы забирали лишь малую толику его внимания. Что бы он ни придумывал, отгораживаясь от снедающего беспокойства, девять из десяти его мыслей были о Сюзанне и ее бесценной ноше.
|
|
|
Но чем дальше, тем назойливей становилась мысль о немыслимом: Сюзанна никогда не позвонит. Либо она слишком боится рисковать, либо, что гораздо хуже, уже не может. К концу второй недели Кэл решил поискать ковер единственным доступным ему способом. Он выпустил голубей.
Они поднялись в воздух, приветствуя свободу бурным хлопаньем крыльев, и закружили над домом. Это зрелище напомнило Кэлу о том дне на Рю-стрит, и он немного взбодрился.
— Летите! — призывал он голубей. — Летите же!
Они все кружили и кружили, словно пытались сориентироваться. Сердце Кэла билось быстрее каждый раз, когда кто-то из голубей, как ему казалось, хотел отбиться от стаи и улететь. Кэл надел кроссовки и был готов следовать за птицей.
Но голуби быстро устали от свободы. Один за другим они снижались, даже Тридцать третий; одни приземлялись в саду, другие садились на карнизы. Некоторые уже полетели в голубятню. Насесты там были старые, и ночные поезда, без сомнения, тревожили птичий сон, но для большинства из птиц это был единственный родной дом.
Поднявшийся ветер искушал их, он приносил упоительные запахи, совсем не похожие на запах голубятни рядом с железной дорогой. Но птицы не спешили расправить крылья и отдаться воздушному потоку.
Кэл выругал их за отсутствие авантюризма, потом накормил, налил им воды и в тоске вернулся в дом, где Брендан снова толковал о крысах.
III
Забывчивость
В третью неделю сентября зарядили дожди. Не августовские ливни, что обрушивались с ярких, как театральные декорации, небес, а противная серая морось. Дни тоже сделались серыми, а вместе с ними и Брендан как-то посерел. Кэл каждый день убеждал отца сойти вниз, но тот больше не спускался. Два-три раза сын пытался поговорить с ним о том, что случилось месяц назад, но старика это совершенно не интересовало. Его глаза тускнели, как только он понимал, к чему клонится беседа. Если Кэл настаивал, Брендан раздражался.
Врачи установили, что отец страдает старческим слабоумием, что это необратимый процесс и через некоторое время Кэл не сможет сам ухаживать за ним. Будет лучше для всех, советовали врачи, подыскать место в доме престарелых, где Брендан получит надлежащий уход двадцать четыре часа в сутки.
Кэл отказался от такого предложения. Он был уверен: если отнять у отца его комнату, ту самую, где он прожил столько лет с Эйлин, уже ничто не удержит его от окончательного падения.
В борьбе за отца он был не одинок. Через два дня после его неудачной попытки выпустить голубей появилась Джеральдин. Минут десять они неловко обменивались извинениями и объяснениями, а затем речь зашла о здоровье Брендана, и здравый смысл Джеральдин восторжествовал над всем. Забудем недоразумения, сказала она, я хочу помочь. Кэл не стал отказываться. Брендан отреагировал на появление Джеральдин как голодный младенец на грудь. Его холили и лелеяли, и, когда Джеральдин заняла в доме место Эйлин, Кэл обнаружил, что жизнь возвращается в прежнюю колею. Его отношение к Джеральдин было лишено боли, что служило очевидным доказательством его несерьезности. Когда она была рядом, Кэл чувствовал себя счастливым. Однако он редко скучал по ней в ее отсутствие, если вообще скучал.
|
|
|
Что касается Фуги, то он делал все возможное, чтобы сохранить живые воспоминания о Сотканном мире. Но это оказалось нелегко. У Королевства имелось много способов вызвать забывчивость, и эти способы были такими ненавязчивыми и действенными, что Кэл едва ли сознавал, как сильно ему туманят мозги.
И только когда в разгар очередного безотрадного дня какая-то мелочь, какой-то запах или звук напоминали ему о том, что он бывал в ином мире, дышал его воздухом, встречался с живущими там созданиями, — тогда Кэл сознавал, насколько призрачны его воспоминания. И чем упорнее он пытался вспомнить забытое, тем увереннее оно ускользало от него.
Чудеса Фуги стали пустыми словами, реальностью, куда он больше не имел доступа. Он думал о фруктовом саде, и с каждым разом ему представлялось все более и более прозаическим место, где он ночевал (где он спал и ему снилось, что его нынешняя жизнь это всего лишь сон), с еще более прозаическими яблоневыми деревьями…
Чудеса ускользали, и Кэл чувствовал, что не в силах их удержать.
Наверное, вот так человек умирает, думал он: теряет все, что ему дорого, и не может предотвратить потерю.
Да, Кэл медленно умирал.
Брендан же, со своей стороны, продолжал тянуть лямку жизни. Недели шли, Джеральдин удалось уговорить его спускаться к ним вниз, однако он не интересовался ничем, кроме чая и телевизора, а его речь состояла в основном из междометий. Иногда Кэл всматривался в лицо отца, окаменевшего перед телевизором, — выражение его лица не менялось, что бы ни показывали на экране, от ученых диспутов до комедий, — и гадал, что же случилось с тем Бренданом, которого он знал. Может быть, где-то за этими потухшими глазами до сих пор скрывается прежний Брендан? Или же он всегда был иллюзией, мечтой сына о бессмертном отце, а теперь мечта развеялась, как то письмо от Эйлин? Может быть, подумал Кэл, оно и к лучшему — то, что Брендан так надежно огражден от своей боли. Он тут же одернул себя за подобную мысль. Ведь так говорят про покойника: «Может, оно и к лучшему». Брендан еще не умер.
Время шло, и присутствие Джеральдин стало для Кэла столь же важным, как и для старика. Ее улыбка была самым светлым явлением в те отчаянно темные месяцы. Она приходила и уходила, с каждым днем делаясь все более необходимой, а в первую неделю декабря наконец сказала, что, наверное, всем будет удобнее, если она останется ночевать в доме. Это был закономерный финал.
— Я не хочу за тебя замуж, — прямо сказала она Кэлу.
Печальный опыт Терезы — прошло всего пять месяцев, а ее брак уже трещал по швам — подтвердил худшие опасения Джеральдин по поводу замужества.
— Наверное, когда-нибудь я захочу, — говорила она. — Но пока я счастлива просто быть с тобой.
Она была отличной компаньонкой, практично мыслящей, лишенной сентиментальности, в равной степени товарищ и любовница. Это она следила за тем, чтобы вовремя оплачивались счета и в доме всегда был чай. И это она предложила Кэлу продать голубей.
— Твой отец больше не интересуется птицами, — не раз говорила она. — Он даже не заметит, если их не станет.
Конечно, это была чистая правда. Но Кэл отказывался так думать. Придет весна, погода наладится, и Брендан, возможно, снова заинтересуется птицами.
— Ты же знаешь, что это неправда, — ответила Джеральдин, когда Кэл возразил ей. — Почему ты так не хочешь расставаться с ними? Они же обуза.
Она оставила этот вопрос на несколько дней, но только для того, чтобы начать заново, когда представится подходящий момент.
История движется по кругу. В этих диалогах, постепенно становившихся все более ожесточенными, Кэлу все чаще слышалось эхо перепалок матери и отца. Старые споры звучали с новой силой. И точно так же, как отец, Кэл оставался непреклонен, хотя в остальном вечно уступал. Он не будет продавать голубей.
Однако истинной причиной его упорства была вовсе не надежда на выздоровление Брендана. Птицы оставались последней ниточкой, ведущей к событиям прошедшего лета.
Несколько недель после исчезновения Сюзанны Кэл скупал газеты, просматривая страницы в поисках известий о ней, о ковре или о Шедуэлле. Но ничего не находил и постепенно, не в силах переносить ежедневное разочарование, перестал искать. Хобарт и его люди тоже больше не появлялись, что в некотором смысле было плохим признаком. Кэл остался не у дел. История, если она еще продолжалась, развивалась без его участия.
Он так боялся окончательно забыть Фугу, что рискнул записать свои воспоминания о ночи, проведенной там. Помнил он, как оказалось, отчаянно мало. Кэл записал имена: Лемюэль Ло, Апполин Дюбуа, Фредерик Каммелл… Набросал их на последних страницах записной книжки, предназначенных для телефонных номеров. Только рядом с этими именами не значилось никаких номеров, и адресов тоже не было. Лишь странные имена, которые Кэлу все труднее было соотнести с лицами.
Иногда ему снились сны, и тогда он просыпался в слезах.
Джеральдин утешала его, как могла, хотя он никогда не рассказывал ей свои сны. Кэл утверждал, будто не помнит их, и это до какой-то степени было правдой. В его сознании не оставалось ничего, что можно было передать словами, только болезненная тоска. Тогда Джеральдин ложилась рядом с ним, гладила его по голове и говорила, что сейчас они переживают тяжелые времена, но могло бы быть и хуже. Она, разумеется, была совершенно права. И постепенно сны перестали мучить Кэла, а потом и вовсе прекратились.
В последнюю неделю января, когда рождественских счетов оставалось еще много, а денег совсем мало, Кэл продал голубей. Всех, кроме Тридцать третьего и его подруги. Эту пару он сохранил, хотя с трудом вспоминал, по какой причине, а к концу следующего месяца окончательно забыл.
IV
Скитальцы
Конечно, для Кэла пережить долгую зиму было непросто, однако на долю Сюзанны выпали испытания куда более серьезные, чем скука и дурные сны.
Эти испытания начались сразу после ночи в Фуге, когда они с братьями Перверелли ускользнули из-под самого носа Шедуэлла. Жизнь Сюзанны и Джерико, которые встретились вновь на улице за поместьем Шермана, с тех пор постоянно подвергалась опасности.
В Доме Капры Сюзанну предупреждали и об этом, и о многом другом. Однако самое сильное впечатление на нее произвел рассказ о Биче. Члены совета бледнели, вспоминая о том, что семейства были близки к полному истреблению. И хотя Шедуэлл и Хобарт — новые враги, шедшие сейчас по пятам за ними, — были совсем иной природы, Сюзанна не могла отделаться от ощущения, что они родом из того же зловонного края. Как и Бич, хотя и по-своему, они противостояли жизни.
И они были так же неутомимы. Все время опережать на шаг Коммивояжера с его новым союзником — это очень изнуряло. В тот первый день Сюзанна и Джерико получили несколько часов форы, когда ложный след, оставленный братьями Перверелли, успешно сбил ищеек с толку. Однако к полудню Хобарт унюхал их. У Сюзанны не осталось иного выбора, кроме как сразу уехать из города в подержанном автомобиле, купленном вместо угнанной полицейской машины. Отправиться на ее машине было равносильно тому, чтобы подавать преследователям дымовые сигналы.
Одно только изумляло Сюзанну: она не чувствовала присутствия Иммаколаты ни в день восстановления ковра, ни в последующие дни. Неужели инкантатрикс вместе с сестрами предпочла остаться в ковре или была заточена в нем против воли? Наверное, это слишком смелое предположение. Хотя менструум — Сюзанна училась держать его под контролем и использовать — не улавливал ни малейшего намека на близость Иммаколаты.
Первые недели Джерико держался от нее на почтительном расстоянии. Он явно чувствовал себя неловко, пока Сюзанна училась ладить с менструумом. Здесь он ничем не мог помочь: сила, которой она обладала, была для него загадкой, мужское естество ее боялось. Постепенно Сюзанне удалось убедить Джерико, что ни менструум, ни она сама (если, конечно, их можно рассматривать по отдельности) не принесут ему ни малейшего вреда, и он стал ощущать себя свободнее. Она даже рассказала, как впервые получила менструум, а немного позже влила его в Кэла. Сюзанна была благодарна Джерико за возможность поговорить о тех событиях; она слишком долго хранила их в себе, перебирая заново. Джерико едва ли мог что-то объяснить ей, но сам разговор успокоил ее тревоги. А чем меньше тревожилась Сюзанна, тем более полезным становился менструум. Он давал ей бесценные способности: например, предвидение, благодаря которому она различала призраков будущего. Она видела физиономию Хобарта на лестнице перед номером, где они скрывались, и понимала, что очень скоро он окажется на этом самом месте. Иногда Сюзанне мерещился Шедуэлл, но чаще Хобарт: глаза отчаянные, губы шепчут ее имя. Это был сигнал, что пора бежать, неважно, день на дворе или ночь. Тогда они упаковывали вещи, брали ковер и уезжали.
Из-за менструума у нее открылись и другие таланты. Она теперь видела огни, которые Джерико когда-то показал ей на Лорд-стрит. Поразительно быстро Сюзанна научилась не замечать их, и они сделались источником дополнительной информации — как выражение лица или интонации, — позволявшей судить о темпераменте человека. И еще один талант, связанный со зрением, нечто среднее между способностью предвидеть будущее и различать цветные ореолы: Сюзанна теперь видела весь процесс природного развития. Глядя на спящую почку, она видела не только ее, но и цветок, в который она превратится весной, а если заглядывала чуть дальше, то и плод, что появится из цветка. Эта способность различать всю цепочку развития имела несколько последствий. Во-первых, Сюзанна перестала есть яйца. Во-вторых, ей пришлось сражаться с крепнущим фатализмом, потому что иначе она угодила бы в океан неизбежностей и поплыла по его волнам туда, куда влечет ее будущее.
Именно Джерико помог ей спастись от этого опасного прилива, Джерико и его безграничная готовность жить и действовать. Цветение и увядание были неизбежностью, но люди и ясновидцы обладали правом выбора, прежде чем их настигнет смерть: они могли выбрать себе путь или отвергнуть его.
Например, они могли выбрать, остаться ли просто друзьями или сделаться любовниками. Они решили стать любовниками, хотя все произошло настолько само собой, что Сюзанна не могла бы определить миг принятия решения. Разумеется, они никогда специально не обсуждали эту тему. Возможно, все просто носилось в воздухе после того разговора в поле за Домом Капры. Им казалось естественным находить утешение друг в друге. Джерико был искушенным любовником, он реагировал на малейшие изменения настроений Сюзанны: мог беззаботно смеяться в один миг и становиться очень серьезным через секунду.
А еще, к ее огромному восторгу, он оказался отличным вором. Несмотря на все сложности жизни, они питались (и путешествовали) по-королевски благодаря ловкости его рук. Сюзанна не вполне понимала, как он добивается такого успеха: то ли с помощью чар, помогавших отводить глаза жертвы, то ли с помощью природного воровского таланта. Так или иначе, но Джерико мог похитить что угодно, большое и маленькое, в результате чего они ежедневно угощались исключительно дорогими лакомствами или удовлетворяли недавно обретенную страсть к шампанскому.
Способности Джерико упрощали путешествие и с бытовой точки зрения: они могли менять машины так часто, как это требовалось, оставляя за собой вереницу брошенных автомобилей.
Они двигались, не выбирая направления, а ехали туда, куда их вело чутье. Тщательно продуманный маршрут, считал Джерико, станет прямой дорогой в руки врагов. «Я никогда не собираюсь красть заранее, — объяснял он Сюзанне, — пока не приступаю непосредственно к делу. Никто не знает, чего я хочу, поскольку я и сам этого не знаю».
Сюзанне понравилась эта философия, она соответствовала ее чувству юмора. Если она когда-нибудь вернется в Лондон, к своей глине и гончарному кругу, она попробует выяснить, применимо ли это утверждение в эстетической, а не в криминальной сфере. Может быть, отсутствие замысла — единственный путь к настоящему мастерству. Какие вазы у нее получатся, если она не будет и пытаться заранее представить их себе?
Однако подобная уловка не помогала сбить со следа врагов, она лишь позволяла держать их на расстоянии. И уже не раз это расстояние неприятно сокращалось.
Они провели два дня в Ньюкасле, в маленькой гостинице на Редьярд-стрит. Дождь шел уже неделю, и они обсуждали возможность выехать из страны и отправиться в теплые края. Но этому мешали серьезные проблемы. Во-первых, Джерико не имел паспорта, а любая попытка обзавестись документом поставит их обоих под удар. Во-вторых, очень может быть, что Хобарт передал информацию о них в аэропорты и морские порты. А в-третьих, даже если бы они сумели выехать, перевезти ковер очень непросто. Почти наверняка пришлось бы на время выпустить его из поля зрения, а Сюзанна этого очень не хотела.
Они то принимали, то отвергали эту идею, пока ели пиццу и пили шампанское, а дождь хлестал по стеклу.
А затем Сюзанна ощутила внизу живота дрожь, которую уже научилась воспринимать как знамение. Она посмотрела на дверь, и на одно тошнотворное мгновение ей показалось, что менструум слишком поздно предупредил ее: она увидела, как дверь открылась и на пороге возник Хобарт. Он пристально глядел на Сюзанну.
— Что такое? — спросил Джерико.
Его слова помогли Сюзанне осознать ошибку. Видение было более реальным, чем раньше, что, вероятно, означало близость знаменуемого им события.
— Хобарт, — пояснила Сюзанна. — И мне кажется, у нас почти не осталось времени.
Джерико болезненно сморщился, но не стал подвергать сомнению ее предчувствие. Если она говорит, что Хобарт близко, значит, так оно и есть. Она превратилась в оракула, в колдунью; она читала по воздуху и всегда получала дурные вести.
Переезжать с места на место было непросто из-за ковра. На каждой новой остановке им приходилось объяснять хозяину или управляющему гостиницы, что они обязательно должны взять ковер с собой в комнаты. А когда они уезжали, его приходилось перетаскивать обратно в машину. Эти действия привлекали ненужное внимание, но выбора у них не было. Никто и не обещал, что таскать за собой рай будет легко.
Через полчала Хобарт распахнул дверь гостиничного номера. В комнате до сих пор оставалось тепло ее дыхания. Но сама женщина и ее черномазый исчезли.
Опять! Сколько раз за последние месяцы он стоял, рассматривая брошенный ими мусор, вдыхая тот же воздух, каким недавно дышала она, глядя на смятую постель? И всегда он приходил слишком поздно. Всегда они опережали его, ускользали, а ему оставалась еще одна комната с призраками.
Да, у Хобарта не будет спокойных ночей и мирных дней, пока он не схватит эту женщину и не прижмет к ногтю. Это стало его навязчивой идеей: схватить ее и наказать.
Он слишком хорошо знал, что в наш испорченный век для каждого мерзкого преступления найдется оправдание и, когда Сюзанну поймают, ее возьмутся защищать красноречивые адвокаты. Вот почему он разыскивал ее лично, вместе с несколькими верными людьми: он хотел показать ей истинное лицо закона, прежде чем набегут либералы с оправданиями. Женщина поплатится за то, что сотворила с его подчиненными. Она будет умолять о пощаде, но он останется тверд и глух к ее мольбам.
В этом деле у него был союзник — Шедуэлл. Никому из соратников он не верил так, как верил Шедуэллу. Они были родственными душами. Хобарту это давало силу.
А еще, как ни странно, ему давала силу книга. Та книга с шифрами, которую он отнял у Сюзанны. Хобарт тщательно изучил обложку, бумагу, переплет, проанализировал их на предмет тайных знаков. Но не нашел ничего. Только слова и картинки. Их тоже исследовали эксперты, и книга якобы оказалась обычной книгой сказок. Иллюстрации и текст производили самое невинное впечатление.
Но Хобарта не проведешь. Книга скрывала нечто большее, чем какое-то там «жили-были», в этом он не сомневался ни на миг. Когда он наконец доберется до женщины, он каленым железом заставит ее все объяснить, и никакие слабаки его не остановят.
Они стали гораздо осторожнее после того случая в Ньюкасле, когда едва не попались. Вместо мегаполисов, где полно полиции, они теперь выбирали городки поменьше. Что, конечно, тоже имело свои недостатки: приезд двух чужаков с большим ковром неизменно вызывал вопросы и пересуды.
Однако смена тактики сработала. Они не задерживались на одном месте больше чем на полтора дня, бездумно переезжая из города в город, из деревни в деревню, и их след постепенно остывал. Спокойные дни складывались в недели, недели — в месяцы, и иногда казалось, что преследователи оставили попытки схватить их.
В такие моменты мысли Сюзанны часто обращались к Кэлу. Сколько всего произошло после того вечера на берегу Мерси, когда он признался ей в любви. Она размышляла, в какой степени его чувства были вызваны менструумом, коснувшимся Кэла и проникшим в него, и много ли там было любви в обычном понимании этого слова. Иногда Сюзанну охватывало желание поднять трубку и набрать его номер, и несколько раз она даже делала это. Но что-то удерживало ее от разговора — мания преследования или, как подсказывала интуиция, чужое присутствие на линии, которую все-таки прослушивали. На четвертый и пятый раз к телефону подходил не Кэл, а какая-то женщина. Она спрашивала, кто это, а когда Сюзанна не отзывалась, угрожала сообщить в полицию. Больше она не звонила — дело не стоило такого риска.
|
|
|
