 |
Рождения, смерти и женитьбы 15 глава
|
|
|
|
Ганза возглавила их процессию под деревьями. Воздух был неподвижный, теплый, сладкий. Ветви отягощены фруктами, названия которых Кэл не знал.
— Это иудины груши, — подсказал ему Боуз. — Они из тех плодов, какими мы никогда не делились с чокнутыми.
— А почему?
— На то есть причины, — заверил Боуз. Он посмотрел на Ганзу, но та уже исчезла в одной из аллей. — Ты угощайся, — сказал он Кэлу, удаляясь от него в поисках своей подруги. — Лем не будет возражать.
Поначалу Кэлу казалось, что сад просматривается насквозь, но глаза его подвели. Боуз отошел от него шага на три и пропал.
Кэл протянул руку к низко склонившейся ветке и потянул к себе плод. Как только он сделал это, в кроне дерева началась возня, а затем что-то скатилось к нему вниз по ветке.
— Только не этот!
Голос звучал как настоящий бас-профундо. А говорила обезьянка.
— Наверху они гораздо слаще, — сообщила она, поднимая на Кэла карие глаза.
Потом обезьянка умчалась туда, откуда пришла, и от ее прыжков на Кэла посыпались листья. Он попытался проследить за ее перемещениями, но зверек двигался слишком быстро. Вскоре обезьянка вернулась обратно с плодами, и не с одним, а двумя. Она уселась на ветку и сбросила плоды Кэлу.
— Очисти их, — предложила она. — По одному на каждого.
Несмотря на название, плоды не были похожи на груши. Они были размером со сливу и покрыты плотной кожицей. Хотя и толстая, эта кожица не могла скрыть аромат, исходящий от заключенной внутри мякоти.
— Чего же ты ждешь? — требовательно спросила обезьянка. — Они вкусные. Это головокружители. Очисти и сам попробуй.
Присутствие говорящей обезьяны — одно это заставило бы Кэла остолбенеть неделю назад — сейчас воспринималось само собой, как часть местного колорита.
|
|
|
— Так вы зовете их головокружителями? — уточнил он.
— Иудины груши, головокружительные фрукты. Это одно и то же.
Обезьянка не спускала глаз с рук Кэла, дожидаясь, пока он очистит грушу. Но чистить их было сложнее, чем любые фрукты, с какими он имел дело раньше; видимо, поэтому обезьянка и заключила с ним договор. Липкий сок брызгал из-под содранной кожицы и стекал по рукам, аромат становился все более соблазнительным. Едва он дочистил первую грушу, как обезьянка выхватила у него фрукт и принялась жадно есть.
— Вкусно… — бормотала она с набитым ртом.
Ее довольному урчанью эхом вторил голос из-под дерева. Кто-то довольно причмокнул, и Кэл отвлекся от своих трудов, увидев под деревом человека. Тот сидел на корточках и сворачивал самокрутку. Кэл посмотрел на обезьянку, затем снова на человека, и голос зверька обрел для него новый смысл.
— Отличный фокус, — заметил Кэл.
Мужчина поднял на него глаза. Черты его лица были совершенно монголоидными, на лице расплылась широкая улыбка, как будто непонимающая.
— Какой еще фокус? — поинтересовался голос из ветвей.
Сбитый с толку этим лицом под деревом, Кэл решил настаивать на своей догадке и адресовал ответ не кукле, а кукловоду:
— С чревовещанием.
Незнакомец по-прежнему улыбался, выказывая полное непонимание. Зато обезьянка громко засмеялась.
— Ты лучше ешь, — сказала она.
Пальцы Кэла быстро содрали с плода кожуру. Головокружитель был очищен, однако какое-то неясное подозрение мешало Кэлу поднести его ко рту.
— Попробуй, — сказала обезьянка. — Они не ядовитые.
Аромат был слишком соблазнительным, чтобы отказаться. Кэл откусил кусочек.
— Во всяком случае, для нас, — добавила обезьянка и снова засмеялась.
На вкус фрукт оказался еще лучше, чем можно было предположить по запаху. Мякоть сочная, а сок густой, как ликер. Кэл облизал пальцы и испачканные ладони.
|
|
|
— Понравилось?
— Очень.
— Еда и питье разом. — Обезьянка посмотрела на человека под деревом. — Хочешь, Смит? — спросила она.
Мужчина поднес к самокрутке спичку и затянулся.
— Ты меня слышишь?
Так и не получив ответа, обезьянка снова убежала на верхние ветви.
Кэл, доедавший свою грушу, обнаружил в середине косточки. Он сжевал и их. Легкая горечь семечек только оттеняла сладость плода.
Теперь он услышал, что где-то между деревьями звучала музыка. То весело и ритмично, то задумчиво.
— Еще одну? — спросила обезьянка, появляясь из ветвей на этот раз не с парой, а с целой пригоршней плодов.
Кэл проглотил последний кусочек.
— Условия сделки прежние, — сказала обезьянка.
Охваченный неожиданной алчностью, Кэл взял три груши и принялся очищать их.
— Здесь есть кто-то еще, — обратился он к кукловоду.
— Ну конечно, — подтвердила обезьянка. — Это место всегда было многолюдным.
— Почему ты все время разговариваешь через животное? — спросил Кэл, когда пальчики обезьянки забирали из его руки грушу.
— Меня зовут Новелло, — сообщила обезьянка. — И кто тебе сказал, что он вообще умеет разговаривать?
Кэл засмеялся — и над собой, и над представлением.
— Дело в том, — продолжала обезьянка, — что ни один из нас уже не понимает, кто есть кто. Но ведь это и есть любовь, ты не находишь?
Она закинула голову назад и сжала грушу в пальцах, так что сок полился ей прямо в горло.
Музыка изменилась, стала по-новому пленительной. Кэлу очень хотелось понять, на каких инструментах ее играют. Кажется, скрипки, а еще флейты и барабаны. Однако до него доносились и другие звуки, происхождение которых он не мог определить.
— Прошу прощения, у нас тут вечеринка, — сказал Новелло.
— Должно быть, большой прием.
— Да уж, пожалуй. Хочешь взглянуть?
— Да.
Обезьянка пробежала по веткам и спустилась по стволу туда, где сидел Смит. Кэл дожевал семечки второго головокружителя, протянул руку между листьями, сорвал еще горсть фруктов, сунул в карман на случай, если потом захочется перекусить, и взялся за очередную грушу.
Звуки обезьяньей болтовни заставили Кэла посмотреть на Новелло и Смита. Зверюшка сидела на груди человека, и они разговаривали друг с другом: сплошь лепет и вскрики. Кэл переводил взгляд с человека на обезьянку и снова на человека. Он не мог понять, кто из них говорит и о чем.
|
|
|
Беседа вдруг резко оборвалась. Смит поднялся, обезьянка теперь сидела у него на плече. Не позвав за собой Кэла, они двинулись между деревьями. Кэл пошел следом, на ходу очищая и откусывая груши.
Люди, гулявшие по саду, занимались тем же: стояли под деревьями и угощались фруктами. Двое даже забрались на деревья и сидели, укрытые ветвями, купаясь в напоенном ароматами воздухе. Другие же, либо равнодушные к фруктам, либо пресытившиеся ими, развалились на траве и негромко переговаривались друг с другом. Атмосфера царила самая миролюбивая.
«Небеса — это цветущий сад, — подумал на ходу Кэл, — а Бог — изобилие».
— Это фрукты в тебе говорят, — сказал Новелло.
Кэл не подозревал, что говорит вслух. Он поглядел на обезьянку, смутно чувствуя, что потерял ориентацию в пространстве.
— Ты поосторожнее, — предупредил зверек, — слишком много иудиных груш тебе повредят.
— У меня крепкий желудок, — ответил Кэл.
— А кто говорит о желудке? — удивилась обезьянка. — Эти плоды не просто так называют головокружителями.
Кэл не обратил внимания на предостережение. Снисходительный тон зверька рассердил его. Он ускорил шаг и обогнал человека с обезьянкой.
— За собой смотри, — бросил он Новелло.
Кто-то промелькнул между деревьями впереди, и до Кэла донесся отголосок смеха. Звук мгновенно сделался видимым, подъем и падение тона стали всплесками света, разлетевшимися в стороны, как лепестки нарциссов на шквальном ветру. Волшебство за волшебством. Очищая на ходу новый чудесный плод Ло, Кэл поспешил на звуки музыки.
И его взгляду открылось зрелище. Сине-желтый ковер был расстелен на земле под деревьями, плавающие в масле фитили мигали по его периметру, а вдоль края выстроились музыканты, которых он слышал. Их было пятеро: три женщины и двое мужчин в официальных костюмах и платьях темных тонов. В ткань нарядов были вплетены сверкающие узоры, и от малейшего движения материя так переливалась в свете коптилок, что Кэл вспомнил радужных тропических бабочек. Однако более всего поражал тот факт, что у квинтета не было инструментов. Они выпевали партии скрипок, флейт и барабанов, добавляя к этому еще один, совершенно особенный звук, не похожий ни на один из известных. Эта музыка не подражала звукам природы: пению птиц или китов, шуму деревьев или водопада, — но выражала то, что невозможно передать словами, что лежит между биениями сердца, куда не в силах заглянуть разум.
|
|
|
От их музыки волны счастья бежали по спине Кэла.
Представление привлекло около тридцати ясновидцев, и Кэл присоединился к ним. Некоторые заметили его появление и исподтишка бросали в его сторону любопытные взгляды.
Кэл рассматривал публику и пытался понять, к какому из четырех семейств они относятся. Но это оказалось почти невозможным. Поющий оркестр предположительно состоял из Айя — ведь Апполин упоминала, что кровь Айя наделила ее хорошим певческим голосом Но кто остальные? Кто принадлежит, например, к Бабу — роду Джерико? Кто Йе-ме, а кто Ло? Он видел негритянские и кавказские лица, пару физиономий ярко выраженного восточного типа, а некоторые имели и вовсе нечеловеческие черты: у кого-то были золотистые глаза Нимрода (и, надо полагать, хвост), у одной пары по лицу тянулись симметричные узоры, а другие украсили себя — то ли под воздействием моды, то ли из религиозных убеждений — мастерски сделанными татуировками и необыкновенными прическами. То же ошеломляющее многообразие наблюдалось и в одежде. Строгие платья конца девятнадцатого века были перекроены в соответствии со вкусами владельцев, а в расцветке юбок, пиджаков и жилетов проглядывало то же самое радужное многоцветие: по-карнавальному яркие нити только того и ждали, чтобы выделиться из однотонной материи.
Кэл переводил восхищенный взгляд с одного лица на другое и ловил себя на том, что мечтает подружиться с каждым из них, хочет познакомиться с ними, прогуляться, поделиться своими тайнами. Он смутно подозревал должно быть, в нем говорят фрукты. Но раз они так говорят, это мудрые фрукты.
Он уже утолил голод, но все же вынул из кармана еще одну грушу и собирался очистить ее, когда музыка вдруг смолкла. Раздались аплодисменты и свист. Квинтет раскланялся. После чего поднялся бородатый мужчина с морщинистым, словно грецкий орех, лицом, до этого сидевший на стуле у кромки ковра. Он посмотрел прямо на Кэла и произнес:
— Друзья мои, друзья мои… среди нас находится чужестранец…
Аплодисменты смолкли. Все лица повернулись к Кэлу, и он ощутил, как его щеки заливает румянец.
— Идите сюда, мистер Муни! Мистер Кэлхоун Муни!
|
|
|
Ганза говорила правду — здешний воздух разносил слухи.
Человек манил его рукой. Кэл забормотал что-то, отказываясь.
— Идите же сюда. Развлеките нас немного! — сказал человек.
От этих слов сердце Кэла бешено забилось.
— Я не могу, — ответил он.
— Ну конечно вы можете, — широко улыбнулся человек. — Разумеется, можете!
Снова раздались аплодисменты. Сияющие лица улыбались ему. Кто-то коснулся его плеча. Кэл обернулся и увидел Новелло.
— Это мистер Ло, — сообщила обезьянка. — Ты не можешь ему отказать.
— Но я ничего не умею…
— Все что-нибудь да умеют, — возразила обезьянка. — Хотя бы громко пукнуть.
— Ну, идите же! — звал Кэла Лемюэль Ло. — Не стесняйтесь.
Против собственной воли Кэл пробрался сквозь публику к ряду коптилок.
— Честное слово, — сказал он Ло, — я сомневаюсь…
— Вы с аппетитом ели мои фрукты, — отозвался Ло совершенно беззлобно, — и самое меньшее, что вы можете сделать, — развлечь нас.
Кэл огляделся в поисках поддержки, но увидел лишь внимательно глядящие на него лица.
— Я не умею петь, и ноги у меня растут не оттуда, чтобы танцевать, — признался он в надежде, что это самоуничижение поможет ему спастись.
— Ваш прадед был поэтом? — спросил Лемюэль. Он почти укорял Кэла за то, что гость не упомянул о таком факте.
— Верно, — кивнул Кэл.
— Разве вы не можете прочитать нам стихотворение вашего прадеда? — предложил Лемюэль.
Кэл на секунду задумался. Он ясно понял, что ему не дадут выйти из круга, если он не заплатит за свою жадность хотя бы символически, а предложение Лемюэля было не так уж плохо. Много лет назад Брендан научил Кэла паре отрывков из творений Безумного Муни. В то время Кэл нашел в них мало смысла — ему было лет шесть, — однако их ритм завораживал.
— Ковер в вашем распоряжении, — произнес Лемюэль и отступил в сторону, пропуская Кэла на сцену.
Кэл еще не успел мысленно пробежаться по строчкам — все-таки он учил их двадцать лет назад, — как уже стоял на ковре, глядя на зрителей сквозь ряд мерцающих огней.
— Мистер Ло сказал правду, — начал он, полный сомнений. — Мой прадед…
— Погромче! — крикнул кто-то.
— Мой прадед был поэтом. Я попытаюсь прочесть одно его стихотворение. Не знаю, вспомню ли я, но буду стараться.
При этих словах раздались разрозненные аплодисменты, отчего Кэл растерялся еще сильнее, чем прежде.
— А как оно называется, это стихотворение? — спросил Лемюэль.
Кэл напряг память. В названии было еще меньше смысла, чем в самих стихах, когда он заучивал их, однако он все равно запомнил его бездумно, как попугай.
— Стихотворение называется «Шесть банальностей», — произнес он.
Язык Кэла воспроизвел слова быстрее, чем разум успел сдуть с них пыль.
— Читайте же, мой друг, — произнес хозяин сада.
Публика затаила дыхание, только пламя металось в плошках по периметру ковра. Кэл начал.
— Любови часть…
Одно жуткое мгновение разум был абсолютно пуст. Если бы кто-то сейчас окликнул его по имени, он не сумел бы ответить. Два слова, и Кэл начисто лишился дара речи.
В тот панический момент Кэл осознал, что больше всего на свете хочет произвести приятное впечатление на это чудесное собрание, хочет показать, как он счастлив находиться среди них. Но его проклятый язык…
Где-то в глубине мозга поэт произнес:
«Давай, мальчик. Расскажи им, что знаешь. Не пытайся вспоминать. Просто рассказывай!»
Кэл начал снова, на этот раз не запинаясь, а с полной уверенностью, как будто прекрасно помнил все строчки. И, черт побери, так оно и было. Слова легко выходили из его уст, он говорил таким звучным голосом, какого никогда в себе не подозревал. Голосом барда он декламировал:
Любови часть — невинность,
Любови часть есть блуд,
А часть любови — молоко,
Что киснет, как прольют.
Любови часть — сочувствие,
Любови часть — сумах,
А часть любви — предчувствие
Возврата плоти в прах.
Восемь строк, и все они произнесены. Кэл стоял, а слова эхом отдавались у него в голове; он был рад, что сумел дочитать без запинки, и в то же время мечтал, чтобы стихи продолжались. Он поднял глаза на слушателей. Больше никто не улыбался, все странно смотрели на него изумленными глазами. В первую секунду Кэл забеспокоился, не оскорбил ли он их чем-то. Но затем раздались аплодисменты. Все хлопали, поднимая руки над головами. Послышались одобрительные крики и свистки.
— Чудесное стихотворение! — сказал Ло, от души аплодируя. — И чудесно исполнено!
С этими словами он снова вышел из толпы зрителей и дружески обнял Кэла.
«Ты слышал? — спросил Кэл поэта у себя в голове. — Ты им понравился».
И в ответ пришел еще один поэтический отрывок, как будто только что сочиненный Безумным Муни. Кэл не стал читать его вслух, но явственно услышал:
Простите мне мои грехи!
Чтоб вас развлечь, пишу стихи!
До чего же это чудесное занятие — развлекать публику! Кэл тоже обнял Лемюэля.
— Не стесняйтесь, мистер Муни, — предложил хозяин сада, — угощайтесь, ешьте фрукты сколько пожелаете.
— Благодарю, — сказал Кэл.
— А вы были знакомы с поэтом? — спросил Ло.
— Нет, — ответил Кэл. — Он умер до моего рождения.
— Разве умер тот, чьи слова и чувства до сих пор вызывают трепет? — возразил мистер Ло.
— Это правда, — согласился Кэл.
— Конечно, правда. Могу ли я в такую ночь лгать?
Сказав это, Лемюэль вызвал из толпы кого-то еще, и на ковер вышел новый исполнитель. Отступая за ряд огней, Кэл ощутил укол ревности. Он мечтал о повторении того захватывающего мига, желал снова ощутить, как его речи завораживают публику, трогают сердца и оставляют след в душах. Он мысленно пообещал себе выучить что-нибудь еще из стихов Безумного Муни, как только окажется дома. И когда он попадет сюда в следующий раз, у него наготове будут новые чудесные строки.
Его то и дело целовали и жали ему руку, пока он пробирался через толпу. Когда он снова посмотрел на ковер, то с удивлением обнаружил, что следующий номер исполняют Боуз с Ганзой. Еще сильнее он удивился, осознав, что они обнажены. Их нагота была совершенно лишена эротизма — такая же чопорная, как сброшенная ими одежда. Никто из зрителей не выказывал ни малейшей неловкости, все смотрели на пару так же серьезно и выжидающе, как до того на Кэла.
Боуз с Ганзой разошлись на противоположные стороны ковра, постояли мгновение, затем развернулись и начали сходиться. Они медленно сближались, пока не соприкоснулись: нос к носу, губы к губам. У Кэла промелькнула мысль, что это все-таки эротический номер, пусть и не совпадающий с его представлениями об эротике, поскольку партнеры продолжали сближаться. Точнее, если верить глазам, они продолжали вдвигаться друг в друга, лица их исчезали, торсы и конечности сливались, пока не осталось одно тело, а головы не превратились в один гладкий шар.
Иллюзия была полная. Но это еще не все: Боуз и Ганза не останавливались, они двигались вперед, и теперь их лица проступали из затылков друг друга, словно кости их сделались мягкими, как пастила. А они все продолжали движение, пока не стали похожи на сиамских близнецов, сросшихся спинами. Общая голова разделилась, и возникло два лица.
А потом, словно увиденного было недостаточно, фокус перешел в следующую фазу: во время этого движения оба поменяли пол, чтобы в итоге занять — снова разделившись — места друг друга.
Это и есть любовь, как сказала обезьянка. Теперь Кэл получил доказательство ее слов, воплощенное телесно.
Актеры раскланивались, звучали овации. Кэл отошел от толпы и устремился под деревья. Смутные мысли роились в его голове. Первая: он не может торчать здесь всю ночь, надо отыскать Сюзанну. Вторая: было бы разумно найти себе проводника — может быть, подойдет обезьяна?
Но главное, его внимание снова привлекли склоненные под тяжестью плодов ветки. Он протянул руку, сорвал пригоршню фруктов и стал очищать их от кожуры. Звуки импровизированного водевиля Ло все еще долетали до Кэла. Он услышал смех, потом новые аплодисменты, и опять зазвучала музыка.
Кэл ощутил, что его конечности налились тяжестью, пальцы едва шевелились, веки закрывались. Он подумал, что лучше присесть, пока не упал, и устроился под деревом.
Дремота наваливалась на него, сопротивляться не было сил. Ничего страшного, если он немного поспит. Он здесь в полной безопасности, омытый звездным светом и аплодисментами. Веки Кэла затрепетали и закрылись. Казалось, он видит приближение сна: огни сделались ярче, а голоса громче. Он улыбнулся, приветствуя их.
Ему снилась прежняя жизнь.
Он стоял в комнате с закрытыми ставнями, заключенной у него в мозгу. Забытые дни возникали на стене, как картинки из волшебного фонаря; эпизоды извлекались из груды позабытых воспоминаний. Кэл даже не подозревал об их существовании. Однако сцены, мелькавшие перед ним сейчас, — отрывки из неоконченной книги его жизни — уже не казались реальными. Эта книга была собранием выдумок, а правдивой сделалась, в лучшем случае, только тогда, когда он выпрыгнул из своей банальной истории и заметил проблеск застывшей в ожидании Фуги.
Шум аплодисментов вырвал Кэла из сна, глаза его открылись. Звезды по-прежнему светили меж ветвей фруктовых деревьев, по-прежнему слышался смех, а огни коптилок были совсем близко. Все шло своим чередом на его только что обретенной земле.
«Я не жил до этого момента, — думал Кэл, пока шло представление на ковре. — Просто не жил».
Удовлетворенный этим пониманием, он мысленно очистил очередную грушу Ло и поднес ее ко рту.
Кто-то где-то зааплодировал ему. Кэл поклонился, однако на этот раз уже не проснулся.
VI
В Доме Капры
Дом Капры оказался для Сюзанны таким же сильным потрясением, как и все, что она уже видела в Фуге. Это было низкое здание, явно нуждающееся в ремонте: белая штукатурка, некогда белая, осыпалась со стен и обнажила крупные красные кирпичи, изготовленные вручную. Плитки на крыльце потрескались от времени, дверь едва держалась на петлях. Вокруг росли миртовые деревья, а на их ветвях висели мириады колокольчиков, отвечавших на самое слабое дуновение ветра. На этот звон они и пришли. Однако теперь звуки колокольчиков заглушали громкие голоса, доносившиеся из дома. Шум больше походил на мятежные крики, чем на цивилизованную дискуссию.
На пороге стоял стражник; точнее, сидел на корточках, выкладывая на земле зиккурат из камешков. При их приближении он поднялся на ноги. Росту в нем оказалось добрых семь футов.
— Какое у вас дело? — требовательно спросил он Джерико.
— Нам необходимо попасть на совет…
Сюзанна слышала доносившийся из дома женский голос, звучавший отчетливо и уверенно.
— Я не собираюсь снова ложиться и засыпать! — восклицала женщина.
Ее реплику поддержал одобрительный рев голосов.
— Нам жизненно важно попасть на совет, — повторил Джерико.
— Невозможно, — ответил стражник.
— Это Сюзанна Пэрриш, — пояснил Джерико. — Она…
Ему не было нужды продолжать.
— Я знаю, кто она такая, — проговорил стражник.
— Если ты знаешь, кто я, тогда ты знаешь, что это я разбудила Сотканный мир, — сказала Сюзанна. — И совет должен услышать мое мнение.
— Да, — согласился стражник. — Это я понимаю.
Он обернулся на дверь. Шум все усиливался.
— Но там настоящий сумасшедший дом, — предупредил он. — Тебе повезет, если тебя кто-нибудь услышит.
— Буду кричать во все горло, — пообещала Сюзанна.
Стражник кивнул.
— Не сомневаюсь, — произнес он. — Идите прямо.
И он отступил в сторону, указав на полуоткрытую дверь в конце короткого коридора.
Сюзанна набрала в грудь воздуха, обернулась на Джерико, убеждаясь, что он готов следовать за ней, затем прошла по коридору и толкнула дверь.
Комната была большая и полностью забитая народом. Кто-то сидел, кто-то стоял, некоторые даже влезли на стулья, чтобы лучше видеть главных спорщиков. В центре внимания находилось пять человек. Одна из них — женщина с растрепанными волосами и диким взглядом, Иоланда Дор, как сообщил Джерико. Сторонники Иоланды сбились в кучу у нее за спиной и настойчиво подстрекали ее к продолжению спора. Она наступала на двух мужчин: длинноносого типа со свекольно-красным от крика лицом и его пожилого товарища. Второй пытался успокоить длинноносого, удерживая его за руку. Они явно составляли оппозицию. Между враждующими сторонами находились еще двое: негритянка, страстно увещевавшая спорщиков, и человек восточной внешности, одетый с иголочки. Судя по всему, он был председателем собрания и явно не справлялся со своими обязанностями. Еще несколько мгновений, и в ход пойдут кулаки.
Присутствие новых людей было замечено несколькими участниками совета, однако главные оппоненты продолжали неистовствовать, не слушая доводов друг друга.
— Как зовут мужчину посередине? — спросила у Джерико Сюзанна.
— Танг, — ответил Джерико.
— Спасибо.
Не говоря больше ни слова, Сюзанна шагнула навстречу участникам дискуссии.
— Мистер Танг, — произнесла она.
Человек поглядел на нее, и раздражение на его лице сменилось паникой.
— Кто ты такая? — спросил он.
— Сюзанна Пэрриш.
Одного этого имени оказалось довольно, чтобы все споры тотчас же прекратились. Все поспешно оборачивались и смотрели на Сюзанну.
— Чокнутая! — возвестил старик. — В Доме Капры!
— Заткнись, — велел Танг.
— Так это ты! — изумилась негритянка. — Ты!
— Да?
— Ты понимаешь, что ты сделала?
Этот вопрос вызвал новый всплеск эмоций, отвлекший присутствующих от спора людей в центре комнаты. Вопили все.
Танг, чьи призывы держать себя в руках не были слышны, выдвинул стул, забрался на него и заорал:
— Тихо!
Это подействовало, шум постепенно стих. Танг был трогательно доволен самим собой.
— Ха, — произнес он с чуть заметным самодовольством. — Вот так-то лучше. А теперь… — Он повернулся к старику. — У тебя есть какие-то возражения, Мессимериз?
— Разумеется, есть. — Он ткнул скрюченным от артрита пальцем в сторону Сюзанны. — Ее присутствие противоречит закону. Я требую, чтобы ее удалили отсюда!
Танг хотел что-то ответить, но его опередила Иоланда.
— Сейчас не время соблюдать законодательные тонкости, — сказала она. — Хотим мы того или нет, мы уже проснулись. — Она посмотрела на Сюзанну. — И виновата в этом она.
— Ах так! Я не собираюсь оставаться в одной комнате с чокнутой! — произнес Мессимериз с таким презрением, словно надеялся уничтожить Сюзанну этими словами. — После того, что они с нами сделали! — Он взглянул на своего краснолицего товарища. — Ты идешь, Долфин?
— Конечно иду, — отозвался тот.
— Погодите, — призвала Сюзанна. — Я не хочу нарушать никакие законы…
— Ты уже их нарушила, — заметила Иоланда, — однако стены от этого не рухнули.
— Но долго ли они простоят? — вмешалась негритянка.
— Дом Капры — священное место, — пробормотал Мессимериз.
Без сомнений, он говорил искренне и был до глубины души оскорблен присутствием Сюзанны.
— Я все понимаю, — заверила Сюзанна. — И уважаю ваши правила. Но я несу ответственность…
— Вот именно! — воскликнул Долфин, заново распаляясь. — Только в этом мало толку, верно? Мы проснулись, черт тебя побери! И мы в опасности!
— Я знаю, — сказала Сюзанна. — То, что вы говорите, совершенно справедливо.
Эти слова обезоружили его, ожидавшего возражений.
— Ты согласна со мной? — переспросил Долфин.
— Конечно согласна. Все мы в данный момент в опасности.
— По крайней мере, теперь мы можем защищаться, раз мы проснулись, — вставила Иоланда. — Вместо того чтобы лежать и спать.
— Но у нас были хранители! — напомнил Долфин. — Куда они подевались?
— Они умерли, — ответила Сюзанна.
— Все до единого?
— Откуда ей знать? — усмехнулся Мессимериз. — Не слушайте ее.
— Мими Лащенски была моей бабушкой, — сказала Сюзанна.
В первый раз с того момента, как Сюзанна вмешалась в спор, Мессимериз посмотрел ей прямо в глаза. Он хорошо знал, что такое горе, поняла Сюзанна.
— И что? — спросил он.
— А то, что ее убили, — продолжала Сюзанна, выдержав его взгляд. — Это сделала одна из ваших.
— Не может быть! — возразил Мессимериз безапелляционным тоном.
— Кто? — спросила Иоланда.
— Иммаколата.
— Она не наша! — запротестовал Мессимериз. — Она не из наших!
— Ну, знаете, и не из чокнутых тоже! — возмутилась Сюзанна.
Ее терпение истощалось. Она сделала шаг к Мессимеризу, и тот крепче вцепился в руку Долфина, как будто собирался использовать своего товарища в качестве щита.
— Все мы в опасности, — повторила Сюзанна, — может быть, вы не понимаете, что все ваши священные места — не только Дом Капры, но все без исключения — могут быть уничтожены. Ладно, пусть у вас нет причин доверять мне. Но хотя бы выслушайте!
В комнате воцарилась гробовая тишина.
— Расскажи нам, что тебе известно, — произнес Танг.
— На самом деле мне известно не много, — призналась Сюзанна. — Однако я знаю, что здесь, в Фуге, у вас есть враги, и бог знает сколько их за ее пределами.
— И что ты предлагаешь? — спросил новый голос из толпы сторонников Долфина.
— Мы будем бороться, — провозгласила Иоланда.
— Вы проиграете, — ответила Сюзанна.
Тонкие черты лица ее собеседницы застыли.
— У тебя тоже пораженческое настроение? — спросила она.
— Но это правда. Вы беззащитны перед Королевством.
— У нас есть наши чары, — возразила Иоланда.
— Так вы хотите сделать магию оружием? — изумилась Сюзанна. — Как Иммаколата? Если вы пойдете на это, то можете и самих себя именовать чокнутыми!
Ответом на ее реплику стали согласное бормотание всего собрания и угрюмый взгляд Иоланды.
— Значит, мы должны заново соткать ковер, — заключил Мессимериз с явным удовлетворением. — Именно об этом я и твержу с самого начала.
— Я тоже так думаю, — кивнула Сюзанна.
При этих словах комната опять взорвалась криками, но всех перекрывал голос Иоланды.
— Довольно спать! — кричала она. — Я не хочу спать!
— Тогда вас уничтожат! — закричала в ответ Сюзанна.
Общий шум немного стих.
— Это жестокий век, — проговорила Сюзанна.
— Как и предыдущий, — вставил кто-то. — И все остальные до него.
— Мы не можем вечно прятаться! — обратилась к собранию Иоланда.
Несмотря на вмешательство Сюзанны, у нее оставалось много сторонников. И в самом деле, трудно было отвергнуть ее доводы. После стольких лет забвения мысль о новом погружении в Сотканный мир, в сон без сновидений, едва ли прельщала.
|
|
|
