 |
ЧАПЬ III. Проблемы общей теории перевода
|
|
|
|
ницы с тем же значением, что и у единицы ИЯ, в данном случае может быть названо этнографической лакуной. Наличие в оригинале слов-реалий всегда рассматривалось как фактор, затрудняющий перевод и препятствующий полной переводимости. Не случайно работа болгарских переводоведов С.Вла-хова и С.Флорина, посвященная в основном проблемам передачи реалий в переводе, называется «Непереводимое в переводе»176. «Непереводимое» — то, что не может быть переведено на другой язык, но обратим внимание на то, что это «непереводимое» оказывается в переводе, то есть все-таки переводится! Переводимости отчасти способствует знание получателей текста перевода реалий иноязычной культуры. Так, для говорящих на русском языке вполне понятны слова «сомбреро», «коррида», «гондола», которые, между тем, являются словами-реалиями. Следовательно, о каких-то серьезных проблемах мы можем говорить лишь в том случае, когда реалия действительно неизвестна представителям иной культуры и когда она еще не нашла своего соответствия в другом языке, то есть является безэквивалентной единицей. Е.М.Верещагин и В.Г.Костомаров безэквивалентными словами называют «слова, план содержания которых невозможно сопоставить с какими-либо иноязычными лексическими понятиями»177. Интересно, что, по мнению этих авторов, «такие слова в строгом смысле непереводимы»177. Их можно лишь заимствовать из языка в язык. Например, для английского языка безэквивалентными являются русские ключевые слова актуальной социальной тематики советский, большевик, колхоз и т.п., «поэтому их пришлось в свое время заимствовать: soviet, bolshevik, kolkhoz»177. E.M.Be-
176В л а х о в С, Ф л о р и н С. Непереводимое в переводе. М.: Между-нар. отношения, 1980.
|
|
|
177 В е р е щ а г и н Е. М., Костомаров В. Г. Язык и культура: Лингвострановедение в преподавании русского языка как иностранного. 4-е изд., перераб. и доп. М.: Рус. яз., 1990. С.42.
126 В.В.Сдобников, О.В.Петрова ♦ ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА
рещагин и В.Г.Костомаров весьма категорично заявляют, что «если же безэквивалентное слово не заимствовано (например, из той же социальной сферы: исполком, субботник, дружинник), то его ни в коем случае нельзя выразить на иностранном языке с помощью точного соответствия, однословного перевода. В этом случае лексическое понятие приходится описывать, — примерно так, как это делается в толковых словарях»178. Вряд ли можно согласиться с этим утверждением. С.Влахов и С.Флорин, впрочем, как и многие отечественные исследователи, довольно подробно анализируют возможные приемы передачи реалий и предлагают целый список таких приемов, составленный на основе изучения переводческой практики179. Этот список включает такие приемы, как транскрипция и транслитерация (как правило, с соответствующими пояснениями, комментариями, сносками, раскрывающими значение заимствованного слова), калькирование, приближенный перевод, описательный перевод. Особого внимания заслуживает упоминаемый авторами случай, когда реалия не переводится совсем (нулевой перевод), а содержание слова передается при помощи трансформированного соответствующим образом контекста. В качестве иллюстрации приводится пример А.Д.Швейцера с реалией путевка: на английский язык фразу «Сколько стоит путевка на советский курорт?» можно перевести, элиминировав, казалось бы, центральное смысловое звено «путевка»: How much are accommodations at Soviet health resorts? Подобный прием перевода С.Влахов и С.Флорин называют «контекстуальным переводом»180.
Из вышеизложенного мы можем сделать вывод, что используя один из приемов перевода безэкви-
|
|
|
178 Там же. С.42.
179В л а х о в С, Ф л о р и н С. Непереводимое в переводе. М: Между-
нар. отношения, 1980. С.87-104; 12.
180Там же. С.92-93.
ЧАСТЬ III. Проблемы общей теории перевода 127
валентной лексики, всегда можно передать в переводе значение слова-реалии, его понятийное содержание. Сложнее обстоит дело с воспроизведением в переводе национального колорита, который создается в оригинале за счет употребления слова-реалии, и всех коннотативных ассоциаций, связанных с использованием этого слова. А.С.Пушкин вводит в текст «Бахчисарайского фонтана» реалии евнух, гарем, гяур, чубук, шербет, создавая «восточный колорит» поэмы. Понятно, что одной из задач переводчика будет воссоздание соответствующего колорита, и задача эта вполне успешно решается за счет перенесения таких слов в текст перевода, возможно, с соответствующими пояснениями. Но, как пишут С.Влахов и С.Флорин, представим себе, что слово шербет попало на глаза сезонному работнику-турку, проживающему на Западе. Наряду с материальным содержанием — напиток, вкусный, освежающий — своим колоритом щербет вызовет у него еще множество ассоциаций, связанных с родиной, личных воспоминаний и переживаний, различных в зависимости от читателя и обстоятельств, при которых происходит чтение181. В некоторых случаях создание подобных ассоциаций входит в намерение самого автора текста. На память приходит известный фильм Н.Михалкова «Сибирский цирюльник», в котором отдельные события происходят во время масленичной недели, масленицы. В переводе на английский язык «масленичная неделя» — Pan-cake Week («блинная неделя»). Англоязычным зрителям фильма эта реалия становится понятна благодаря наличию широкого контекста — видеоряда, представляющего собой широкое полотно традиционного русского праздника, во время которого люди едят блины, участвуют в кулачных боях «стенка на стенку», посещают балаганы; здесь же ходит мужик с медведем. На этом фоне роль самой
'Там же. С.105-106.
128 В.В.Сдобников, О.В.Петрова ♦ ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА
реалии «масленичная неделя» в создании русского колорита оказывается не так уж и велика. В большей степени решению этой задачи помогает широкий контекст. Но при этом следует учитывать, что восприятие русского зрителя будет отличным от восприятия иностранца: в сознании русского неизбежно возникают ассоциации, связанные с русской историей, ностальгия по старым временам; он помнит об истории этого праздника и обо всем, что с ним связано. Масленица для иностранца — это все-таки не то же самое, что масленица для русского (точно также как американский праздник День благодарения не может одинаково восприниматься американцами и русскими). Возникающие за счет реалий ассоциации могут носить весьма личный характер и отличаться у каждого конкретного человека. Воссоздав в переводе на английский язык (точнее — в англоязычной версии фильма) национальный колорит, авторам все же никогда не удастся вызвать у англоязычных зрителей те же ассоциации, что и у русских, в силу их принадлежности к иной культуре. Пример подобного рода приводит и Ке Вен-ли. Он пишет, что китайское слово Пи, имеющее множество коннотативных и ассоциативных созначе-ний, непереводимо. Английское соответствие willow tree (также как и русское «ива») передает только денотативное значение. «Для английского читателя это всего лишь дерево и ничего больше. Образы, связанные с этим словом, и ассоциации, вызываемые словом в оригинале, недоступны людям, принадлежащим к иной культуре»182. Таким образом, вполне успешно можно решить задачу передачи в переводе содержания слова-реалии, воссоздания национального колорита, но кое-что останется не-переданным. Непереводимы ассоциации, даже не личностные, а национально-специфичные и общие для носителей ИЯ, на возникновение которых рас-
|
|
|
182 К е W e n - L i. Culture and Idiomaticity in Translation//Babel. V.42. No 4. C.212.
ЧАСТЬ III. Проблемы общей теории перевода 129
считывал автор оригинала. И основная причина подобных ограничений переводимости состоит в различиях между культурами. Не случайно Ван Цуолян писал: «Что является самым сложным в переводе? Основная трудность проистекает из различий двух культур»183.
Ориентация текста на использование специфических особенностей низших уровней языка означает использование в тексте единиц данных уровней для создания определенного коммуникативного эффекта. К низшим уровням языка относятся, прежде всего, уровни фонемный и морфемный. Известно, что даже звуковая и графическая стороны языка приобретают в художественных и иных текстах эстетическую ценность, а поэтому многие автору пишут о «звукописи», «звуковом символизме», «звуковой инструментовке текста» и т.п. Одним из приемов, основанных на повторении одного и того же звука в тексте, является ономатопея, или звукоподражание. Ономатопея — это изображение какого-либо внеязыкового звучания с помощью схожих с ним звуков184. Звукоподражание в тексте выполняет вполне определенную функцию, которую никак нельзя игнорировать при переводе. Чешский исследователь Иржи Левый писал, что «звуковой материал речи приобретает действительную «значимость», если этим материалом имитируется какой-либо природный звук...»185. Использование в тексте определенного сочетания разных звуков или регулярное использование одного и того же звука создает определенное настроение, атмосферу, оказывает на читателя некое эстетическое воздействие, которое становится возможным именно благодаря тому, что повторение определенного звука в тексте
|
|
|
183 Там же. С.211.
184 Кузнец М. Д.,Скребнев Ю. М. Стилистика английского языка.
Л.: Учпедгиз, 1960. С.97.
185 Влахов С..Флорин С. Непереводимое в переводе. М.: Между-
нар. отношения, 1980. С.244.
5-4274
130 В.В.Сдобников, О.В.Петрова ♦ ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА
ассоциируется читателем с определенным звуком в реальной действительности. Воспроизвести функцию, выполняемую в тексте ономатопеей, не так-то просто. Дело в том, что в восприятии представителей разных языковых коллективов одно и тоже сочетание звуков или регулярное повторение одного и того же звука могут получать разную оценку, то есть эффект от использования ономатопеи, построенной на использовании данного звука, будет разным в зависимости от того, представитель какого языкового коллектива воспринимает текст. Например, в известном произведении Э.По «Ворон» эффект шуршания создается за счет использования звука [s]:
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me — filled me with fantastic terrors never felt before186
В переводе на русский язык использование этого звука не привело бы к созданию подобного эффекта, а, напротив, вызвало бы совсем иные ассоциации. Исходя из этого, переводчик должен был использовать тот же прием, однако, основанный на применении иного звука:
Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах
|
|
|
Полонил, наполнил смутным ужасом меня всего...
(Пер. М.Зенкевича)
Этот пример является подтверждением принципиальной переводимости, то есть возможности воспроизведения в переводе таких качеств текста, которые на первый взгляд кажутся абсолютно не-
186 Рое, EdgarAllan. Prose and Poetry. Moscow: Raduga Publishers, 1983. C.41.
ЧАСТЬ III. Проблемы общей теории перевода 131
передаваемыми в силу своей языковой специфичности. Принципиально в данном случае то, что условием нахождения переводчиком оптимального решения является учет функциональной нагрузки используемых единиц. Другими словами, важно не то, какой именно звук использован в оригинале, а то, какой звук выполняет аналогичную функцию в текстах на языке перевода.
Этот же принцип применим (и неизбежно должен применяться) в тех случаях, когда в тексте оригинала используются диалекты ИЯ, у которых нет соответствий в ПЯ, причем само использование подобных диалектов значимо в смысловом отношении. Понятно, что в данном случае имеются в виду, в основном, территориальные диалекты и в меньшей степени — социальные диалекты (жаргоны, арго). Именно территориальные диалекты, как правило, не имеют однозначных соответствий в других языках — и не могут их иметь! Ибо речь идет об абсолютно разном диалектном делении языков, причем каждый диалект ассоциируется с определенной территорией, на которой он распространен. Между тем, будучи использованным в художественном тексте, диалект может выполнять важную функцию, указывая, в частности, на социальный статус говорящего. Подобный пример приводит А.Д.Швейцер187. В комедии Аристофана «Лисистрата» спартанский гонец, не владеющий образцовой аттической речью, изъясняется на дорийском диалекте, что служит средством речевой характеристики, в частности, указывает на более низкий социальный статус этого персонажа. Для правильной передачи этой особенности речи необходимо найти в ПЯ функциональный аналог диалекта, использованного в оригинале. В некоторых переводах этой комедии на английский язык используются местные диалекты
187 Ш в е й ц е р А. Д. Теория перевода: статус, проблемы, аспекты. М.: Наука, 1988. С.102. С.16-17.
5*
132 В.В.Сдобников, О.В.Петрова ♦ ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА
английского языка со сходной оценочной коннотацией. В одном из английских изданий спартанский гонец изъясняется на шотландском диалекте. В американском издании аналогичную функцию выполняет южный диалект американского варианта английского языка. В переводе комедии, опубликованном в Нигерии, в тех же целях используется нигерийский пиджин, пользующийся низким социальным престижем. При этом следует отметить, что использование диалектов переводящего языка как средства воспроизведения диалекта в оригинале приводит к устранению национального колорита произведения, что противоречит принятой в нашей стране традиции. Поэтому в переводе на русский язык для речевой характеристики персонажа используется не территориальный диалект, а отдельные элементы разговорной речи, просторечия и именно таким образом дается указание на более низкий по сравнению с другими персонажами социальный статус спартанского гонца. То есть в качестве функционального аналога выступают средства совсем иного уровня.
Как мы уже сказали, одним из факторов, ограничивающих переводимость, является установка автора оригинала на формалистические трюки и заумь. Примеры подобных произведений художественной литературы не так уж редки. Достаточно вспомнить русских символистов начала XX века, которые выражали в своих произведениях свое мироощущение весьма необычным способом. В результате рождались малопонятные стихи, воплотившие в себе определенные эстетические взгляды их создателей. Малопонятность произведения еще не означает, что оно не найдет своего читателя. Напротив, малопонятные, противоречащие здравому смыслу произведения для многих любителей поэзии обладают особой прелестью. То есть они производят на них определенный эффект. Для примера приведем известные строки В.Я.Брюсова:
ЧАСТЬ III. Проблемы общей теории перевода 133
Бриллиантовые руки На эмалевой стене Полусонно чертят звуки В звонко-звучной тишине.
По мнению Л.К.Латышева, «неудобно» говорить о смысле этих строк, «ибо «смысл» этих стихов зак-лючаются в отсутствии смысла, рассчитанном, однако, на определенный коммуникативный эф- фект»188. Несомненно, эти строки В.Я.Брюсова имеют определенный художественный смысл, точно так же как и стихотворение А.Крученых, казалось бы, бессмысленное с житейской точки зрения:
Дыл, бул, щыл,
убещур
с кум
вы со бу
р л эз.
И все же даже такое произведение имеет определенный смысл, поскольку они несут сообщение, а именно сообщение о своей бессмысленности.
Являются ли подобные произведения абсолютно непереводимыми? Вряд ли. Как один из вариантов мы можем представить случай, когда переводчик воссоздает средствами ПЯ ту ситуацию, которая описана в оригинале. Это вполне возможно в случае с произведением В.Я.Брюсова. Естественно, резуль- тирующее произведение будет понятно получателю в той же степени, что оригинал — получателю ори- гинала. Но будет ли аналогичными коммуникативные эффекты, производимый двумя текстами на своих получателей соответственно? Скорее всего, нет. Следовательно, следует пойти по иному пути, а именно: создать, используя средства ПЯ, текст, обладающий — с точки зрения получателя перевода —
188 С е м к о С. А. и др. Проблемы общей теории перевода. Таллинн: «Валгус», 1988. С. 104.
134 В.В.Сдобников, О.В.Петрова ♦ ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА
теми же характеристиками, что и оригинал (та же степень непонятности, та же эстетика, тот же потенциал воздействовать на чувства читателя, то есть аналогичная способность производить аналогичный коммуникативный эффект). Как пишет С.А.Семко, «заумь обладает почти стопроцентной переводимо-стью, так как ее легко заменить равноценной по эффекту заумью, а то и просто транслитерацией189. Это утверждение вполне справедливо по отношению к переводу таких произведений, как приведенное стихотворение А.Крученых. Таким образом, мы можем заключить, что установка автора оригинала на формалистические трюки и заумь относится к тем факторам, которые препятствуют полной пере-водимости, что не означает принципиальной невозможности перевести подобные тексты.
Использование в тексте (как правило, художественном) языковой игры (или игры слов) вызывает значительные трудности в процессе перевода. В качестве примера приведем отрывок из романа М.А.Шолохова «Тихий Дон», где язык используется в «магической функции»:
«Только монархия может спасти Россию. Только монархия! Само провидение указывает этот путь нашей родине. Эмблема советской власти — серп и молот, так? — Кожарин палочкой начертил на песке слова «молот» и «серп», потом впился в лицо Григория горячечно блестящими глазами: — Читайте наоборот. Прочли? Вы поняли? Только престолом окончится революция и власть большевиков! Знаете ли, меня охватывает мистический ужас, когда я узнал об этом! Я трепетал, потому что это, если хотите, — божий перст, указывающий конец нашим метаниям»190.
По вполне понятным причинам переводчик не может отказаться от передачи игры слов. При этом сра-
189 Там же. С. 105.
190 Там же. С. 95-96
ЧАСТЬ III. Проблемы общей теории перевода 135
зу же становится ясно, что английские соответствия слов «молот» и «серп» («hammer», «sickle») не могут быть использованы для перевода, поскольку их прочтение «наоборот» дает бессмысленное сочетание букв, лишенное какого-то бы ни было содержания и, следовательно, не «указывающее на конец нашим метаниям». Однако одну игру слов можно заменить другой игрой слов, несущей тот же смысл. В любом случае одним из требований к используемой в переводе игре слов должно быть наличие слова, являющегося символом монархии. В качестве возможного варианта можно взять слово «звезда» (по-английски — star). Простая перестановка первых двух букв дает нам английское слово tsar — «царь». В конце концов, можно, используя это слово, воспользоваться тем же приемом, что и в оригинале, то есть прочитать это слово наоборот, и тогда мы получим вариант rats! — восклицание со значением «чепуха!», «чушь!» (то есть власть большевиков ничем хорошим не закончится, все это чепуха). В этом примере обыгрыва-ется, хотя и по-другому, совсем иное слово, чем в оригинале. Можно сделать вывод, что именно отказ от использования прямых соответствий слов, обыгрываемых в оригинале, является основным принципом передачи языковой игры в переводе.
Это положение можно проиллюстрировать и примером, упоминаемым Н.Галь.
«Человек пришел посмотреть на торжественную и скорбную процессию — хоронят королеву.
— I'm late? — говорит он.
И ему возражают: Not you, sir. She is.
У английского слова late — два значения. Герой спрашивает, имея в виде первое значение: Я не опоздал? И слышит в ответ второе значение: Вы не покойник, сэр.
Как быть?
Переводчику пришлось отказаться от игры буквальной, на двойном смысле этого слова, и обыграть нечто соседнее.
136 В.В.Сдобников, О.В.Петрова ♦ ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА
— Все кончено?
— Не для вас, сэр. Для нее».
И Нора Галь заключает: «Слово обыграно другое, а смысл и настроение сохранились — ничего не отнято у автора, не прогадал и читатель»191.
Использование в тексте заимствований из греческого и латинского языков, то есть варваризмов, также может ограничивать переводимость. Рассмотрим следующий пример. В романе Ф.Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» один из персонажей говорит на своеобразном языке, в котором латинские лексемы облачены в чисто французскую грамматику (к латинским корням прибавляются французские грамматические окончания). Н. Любимов использует в переводе на русский обратный прием, добавляя латинские окончания и форманты к русским корням (ожидамус, такум. и сякум, обдираре). Казалось бы, решение найдено. Однако это решение не позволило переводчику точно воспроизвести коммуникативный эффект, передать смысл используемого персонажем приема. У Рабле лиму-зинский школяр стремится говорить на лучшем французском языке, подделываясь под речь парижан. Он наивно полагает, что его латинизированная речь отвечает нормам столичной речи. У Любимова создается впечатление, что школяр стремится говорить на латыни для большей учености, не зная толком этого языка. В целом перевод состоялся, но с некоторым искажением коммуникативного эффекта.
До сих пор мы рассматривали чисто лингвистические факторы, ограничивающие переводимость, то есть те формальные свойства текста, которые препятствуют осуществлению перевода в максимально полном объеме. Однако очень часто в качестве подобных факторов выступают явления, относящиеся не к формальной, а к содержательной стороне текста. Речь идет о самих элементах содер-
191 Г а л ь Н о р а. Слово живое и мертвое (Из опыта переводчика и редактора). 4-е изд., доп. М.: Книга, 1987. С. 165.
ЧАСТЬ III. Проблемы общей теории перевода
жания, об описываемых в тексте событиях и фактах, которые в силу своей национально-культурной специфичности могут быть чужды культуре и восприятию читателя перевода. Правда, только в том случае, если они переносятся в текст перевода непосредственно, без каких-либо изменений и комментариев. В частности, в качестве одного из ограничений переводимости мы упоминали использование в тексте оригинала слов-реалий. Однако реалия — это не просто некий предмет или явление, во многих случаях это элемент иной культуры, отсутствующий в принимающей культуре, это своего рода символ иного образа жизни. Как мы убедились, можно решить чисто формальную проблему — найти в ПЯ или создать, используя средства ПЯ, соответствие слову-реалии. Но все равно есть опасность, что в самом содержании что-то останется непонятным или странным читателю перевода. Отсюда возникает представление о так называемой «культурной непереводимости» (термин предложен Дж.Кэтфордом). В качестве примера Дж.Кэтфорд приводит японское слово юката — свободный халат с поясом, который носят мужчины и женщины; он выдается постояльцам японских гостиниц и предназначен для дома и улицы. На английский язык японское слово обычно переводят словами dressing-gown, bath robe, house-coat, pyjamas, night-gown. Иногда переводчики используя транслитерацию, переносят японскую единицу в английский текст. В некоторых случаях используется давно ассимилировавшееся в английском языке слово kimono.
Дж.Кэтфорд в качестве примера приводит предложение, которое могло бы быть переводом с японского языка на английский:
After his bath he enveloped his still-glowing body in the simple hotel bath-robe and went out to join his friends in the cafe down the street.
Возможный перевод на русский: После бани он накинул на еще горевшее тело простой гостиниц-
138 В.В.Сдобников, О.В.Петрова ♦ ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА
ный халат и вышел на улицу, чтобы посидеть с друзьями в кафе.
У англоязычного или русскоязычного читателя такое предложение вызвало бы недоумение. Ситуация, привычная с точки зрения японского получателя, производит странное впечатление на получателя, воспринимающего ее через призму английской или русской культуры. «Культурный шок» вызывает и само сочетание «гостиничный халат» (хо-теру-но юката) и указание на то, что этот халат носят на улице.
По мнению Кэтфорда, в подобном случае коммуникация между отправителем исходного текста и получателем текста перевода может быть полноценной только при наличии соответствующего комментария переводчика.
Из приведенного примера следует, что различия в особенностях менталитета разных народов препятствуют полной переводимости. То, что для представителей одного этноса кажется вполне закономерным, для другого народа может быть непонятно или неестественно. Так, С.А.Семко, ссылаясь на К.Рехо, пишет, что не так давно японские переводчики «Воскресения» Л.Толстого заканчивали свои переводы либо счастливым браком Катюши Мас-ловой с князем Нехлюдовым, либо ее положительной оценкой его предложения жениться на ней. Дело в том, что в японской литературе образ падшей женщины из бедной семьи, проданной в публичный дом, а затем возвращающейся к нормальному супружеству, весьма распространенный мотив, не имеющий трагического смысла, поэтому японцам трудно было понять финал толстовского романа: отказ Катюши от предложения Нехлюдова выйти за него замуж192.
Таким образом, переводимость возможна и в этом случае, но при условии использования соответству-
192 С е м к о С. А. и др. Проблемы общей теории перевода. Таллинн: «Валгус», 1988. С.97-98.
|
|
|
