Причины разрушения памятников искусства и старины в конце 20-х - начала 30-х гг.

22. Законодательные документы об охране памятников искусства и старины. 20-е - начало 30-х гг.

С 1920-х годов начинается новый период в истории охраны культурного наследия. Все экономические, политические и идеологические процессы, происходившие в стране, самым непосредственным образом повлияли на развитие музейной сферы. Пережив эпоху военного коммунизма (1918— 1921), Россия встала на новые экономические рельсы. Партия большевиков окончательно утвердила свои позиции, что привело к изменению ее отношения к специалистам старой формации. Кроме того, все сферы жизни советской России подвергались жесткому идеологическому прессингу, сила которого с каждым годом увеличивалась. С момента создания в 1920 г. Главполитпросвета во главе с Н. К. Крупской можно говорить о цензуре в области культуры.

Главной особенностью политики нового правительства по отношению к памятникам и музеям стала декларативность. Провозглашавшиеся принципы охраны культурного наследия были далеки от их реального воплощения. Особенно отчетливо это видно по законодательству тех лет. Претворение в жизнь некоторых позитивных декретов было крайне затруднено. Именно конец 1920-х — начало 1930-х годов вполне обоснованно считают одним из пиков процесса разрушения культурного наследия, причем под воздействием отнюдь не природных катаклизмов, а правительственной политики.

Обратимся к острой проблеме финансирования сферы охраны памятников искусства и старины. Как уже отмечалось, с 1921 г. в стране начался восстановительный период. Народное хозяйство, транспорт были подорваны империалистической и Гражданской войнами. В марте 1921 г. правительство взяло курс на новую экономическую политику (нэп). Сложная и противоречивая, нэп тем не менее позволила стране обрести относительную внутреннюю стабильность. Четкий хозяйственный контроль, самоокупаемость, жесткая экономия, разделение единого ранее бюджета на центральный и местный — вот те новые принципы, влияние которых испытали все области народного хозяйства советской России. Ограничение расходов на содержание государственного аппарата отразилось и на культуре — началось сокращение штатов в Народном комиссариате по просвещению, численность работников которого упала с 8500 до 2700 человек.

Большинство памятников старины и музеев были переведены с государственного бюджета на местный. Этот факт требует некоторого комментария. В первые послереволюционные годы, в эпоху военного коммунизма памятники и музеи финансировались из центрального государственного бюджета. Была создана централизованная система учреждений, во главе которой стояли Наркомпрос и Отдел по делам музеев и охране памятников искусства и старины. Система первых послереволюционных лет работала четко и давала вполне ощутимые результаты. Многое, о чем уже шла речь (спасение оставленных владельцами культурных ценностей, формирование на их базе новых уникальных музеев), было сделано благодаря согласованной деятельности центрального отдела и подчиненных ему региональных учреждений.

Охрана памятников старины, начиная с 1921 г., имела совершенно иную экономическую основу. Ее принципами были хозрасчет и самоокупаемость, что, в свою очередь, предполагало существование децентрализованной системы финансирования. Вся тяжесть расходов на памятники и музеи должна была лечь на региональный бюджет, а ответственность за их сохранность — на местные исполкомы. При хорошем региональном финансировании децентрализация, бесспорно, играла бы положительную роль, активизируя местную инициативу по сохранению регионального культурного достояния.

Но в стране сложилась иная ситуация. Региональный бюджет был крайне скуден, все денежные и людские ресурсы были сосредоточены на восстановлении народного хозяйства. Многие памятники были обречены на разрушение (не хватало средств ни на реставрацию, ни на обычный ремонт, ни на охрану), небольшие музеи закрывались.

В соответствии с декретом ВЦИК и СНК от 7 января 1924 г. «Об учете и охране памятников искусства, старины и природы» функции охраны памятников зодчества возлагались на губернские и областные исполнительные комитеты. Наркомпрос предоставлял в каждый регион особые списки памятников, охрана которых возлагалась на местные органы власти. В инструкции к декрету были детально охарактеризованы охранные меры, касавшиеся различных видовых групп наследия: памятников зодчества, археологии, природы, музейного имущества. В этом документе впервые был поставлен вопрос об охране парков и садов (прежде всего усадебных), имевших историко-художественное значение. Ремонт, рубка, подсадка деревьев в подобных садах могли осуществляться только с разрешения Наркомпроса.

Местным органам власти также были поручены «заповедники, т. е. определенные участки земли, навсегда подлежащие полной охране и изъемлемые из какого бы то ни было хозяйственного использования».

Кроме того, в инструкции к декрету выделялось несколько категорий памятников в зависимости от форм их использования:

— памятники научно-художественного и археологического значения, которые не могут быть использованы в практических целях (крепостные стены, триумфальные арки, мосты, фонтаны);

— памятники, которые можно использовать без особого ущерба их сохранности и нарушения историко-художественной ценности (размещать в них музейные коллекции, сдавать в аренду);

— памятники, используемые исключительно в научных и музейно-показательных целях, с сохранением их художественно-исторического внешнего облика, обстановки и внутреннего убранства (дворцы, музеи-усадьбы, музеи-монастыри).

Право определения категории памятников зодчества (республиканской или местной) предоставлялось Наркомпросу. Часть памятников была оставлена на государственном бюджете, большинство переводилось на региональный. Впоследствии составленные списки не раз корректировались в сторону сокращения числа историко-культурных объектов и музеев государственного значения. Об этом свидетельствует декрет ВЦИК и СНК от 14 сентября 1925 г. «О передаче в ведение местных исполнительных комитетов музейных и художественных учреждений местного значения».

Правительство не могло субсидировать все памятники, которые были зарегистрированы в первые послереволюционные годы. Сфера культуры влачила жалкое существование. Поэтому перевод памятников на местный бюджет, по существу, означал гибель многих из них. Региональный бюджет был очень мал, местные органы власти не имели возможности произвести ремонт, организовать охрану особняка или усадьбы. Начался процесс перерегистрации памятников как в центре, так и на местах с целью выявления наиболее ценных из них, что на самом деле означало ранжирование культурного наследия и выделение и сохранение только «уников». Процесс имел не только экономическую, но и политическую подоплеку.

Законодательно это было обосновано декретом ВЦИ К и СНК от 8 марта 1923 г. «Об учете и регистрации предметов искусства и старины», который предписывал выявлять памятники «исключительно музейного значения»; не признанные таковыми снимались с учета, возвращались владельцам, многое шло на продажу.

Наркомпрос начал активную деятельность по изысканию средств для содержания музеев и памятников. Декрет СН К от 19 апреля 1923 г. «О специальных средствах для обеспечения государственной охраны культурных ценностей» предоставлял Наркомпросу право получать доходы от взимания входной платы в музеи, от продажи изданий. Музеям было разрешено сдавать в аренду земельные участки, строения, не представлявшие большой историко-художественной ценности. При Наркомпросе была создана специальная комиссия, которая совместно с другими ведомствами периодически составляла списки подобных строений и земельных участков.

Именно с этого момента многие музеи, испытывавшие финансовые трудности, начали сдавать часть своих территорий различным учреждениям, складам. Во многих музеях-усадьбах разместились санатории (Покровское-Стрешнево), народные дома, дома призрения, детские колонии (Лопасня Гончаровых, Поречье Уваровых, Красково Орловых). В знаменитых Кузьминках с августа 1918 г. размещался Институт экспериментальной ветеринарии, который начал кардинально перестраивать уникальный ансамбль. После вмешательства Нарком- проса, пытавшегося остановить перестройку, ученый совет института вынес решение: «...для утилитарно-экономических задач необходимо отрешиться от взгляда на красоту как на нечто самодовлеющее»1. Утилитарное, прагматическое отношение государства к памятникам искусства и старины постепенно одерживало верх над их художественно-эстетическим, романтическим восприятием.

В марте 1924 г. на основании декрета «О выделении и реализации госфондового имущества» музеи через антикварные магазины и аукционы получили право продавать свои ценности, не имеющие исторического значения и не входящие в основной состав коллекций. Продажа эта осуществлялась под контролем Наркомпроса. Два антикварных магазина бойко торговали старинными вещами — на Тверской в Москве и недалеко от Эрмитажа в Петрограде.

Тенденция распродажи музейных ценностей отразилась и в художественной литературе тех лет — вспомним знаменитый мебельный гарнитур, проданный с аукциона из Музея мебели, поиски которого стали основой сюжета известного романа И. Ильфа и Е. Петрова.

Так называемые «сталинские распродажи» экспонатов Государственного музейного фонда в конце 1920-х — начале 1930-х годов приобрели огромные масштабы. Согласно цифрам, приведенным в Российской музейной энциклопедии, в 1926— 1927 гг. только по Ленинградскому музейному фонду и дворцам-музеям было назначено для продажи в Антиквариате (отделе Наркомвнешторга) различного рода предметов искусства на 1 млн рублей. В 1928— 1929 гг. хранилища Государственного музейного фонда ликвидируются, все ценности передаются музеям и Антиквариату Наркомвнешторга2.

Продажа предметов старины рассматривалась в то время как необходимый источник развития социалистического строительства. В справочнике «Внешняя торговля Союза Советских Социалистических Республик за период 1918— 1927/28 гг.» были отмечены две статьи дохода: «картины и гравюры» и «предметы искусства и старины». Пик вывоза предметов искусства приходится на 1930 г. К концу 1930-х годов этот процесс постепенно сходит на нет.

Работа по ранжированию культурного наследия продолжалась в течение 1920-х годов, в планах Наркомпроса стояла задача «разобраться в учтенных памятниках, дифференцировать отношение к ним». Как писали в отчетах Музейного отдела, необходимо перейти от «спасательных» работ к систематическому выявлению, учету и изучению наследия.

Над обоснованием критериев, по которым памятники архитектуры подразделялись на категории, работали Центральные государственные реставрационные мастерские (ЦГРМ) под руководством И. Э. Грабаря. В основу этой разработки был положен хронологический принцип. Выделялись 1613 г. как «переломный в эволюции архитектуры после смутного времени», 1725 г. — «время решительного преобладания западноевропейских влияний» и 1825 г. как расцвет стиля ампир.

Сотрудники ЦГРМ определили четыре категории памятников архитектуры и соответственно степени их охраны:

— высшая — «уники» (охрана всех частей объектов);

— первая — все каменные постройки до 1613 г., деревянные до XVIII в. (перестройки возможны при особом разрешении и тщательной фиксации всех их этапов);

— вторая — все каменные постройки от 1613 до 1725 г., деревянные — от второй половины XVIII в. до 1825 г. (охрана только в фасадных частях);

— третья — каменные постройки от 1725 г., деревянные от 1825 г. (охрана отдельных частей памятников, в случае перестройки — фиксация всех ее этапов).

Таким образом, «без всяких оговорок» предполагалась только охрана «уников» — архитектурных сооружений, воздвигнутых знаменитыми зодчими и хорошо сохранившихся. Понятно, что таких памятников было не так уж много.

Оценка усадебного наследия, в составе которого были уникальные памятники архитектуры, мемориальные сооружения, художественные коллекции и библиотечные собрания, в разные исторические периоды была неоднозначной. В процессе такой оценки учитывались все особенности усадьбы как архитектурно-художественного и историко-мемориального ансамбля.

В первые послереволюционные годы прежде всего спасали «внутреннее содержание» усадеб — коллекции, библиотеки, архивы. Их могли продать, вывезти, просто спрятать. И оценка того или иного усадебного ансамбля зависела именно от этого «внутреннего содержания». Для многих сотрудников Наркомпроса и местных органов власти усадьба теряла всякое историческое и художественное значение, если коллекции были из нее вывезены. Поэтому вопрос об охране таких усадеб не стоял.

В 1920-е годы оценка усадеб осуществлялась в соответствии с критериями, разработанными для памятников архитектуры. Усадебные ансамбли, подавляющее большинство которых было построено в конце XVIII—X IX в., чаще всего не могли быть отнесены ни к высшей, ни к первой, ни даже ко второй и третьей категориям.

В методических материалах ЦГРМ по разработке категориальное™ памятников архитектуры учитывались ансамблевость (комплексность) памятника и его особое историческое значение. Это имело непосредственное отношение и к усадьбам. Они в большинстве своем как раз и были историческими памятниками. Но понятие «особое историческое значение» не имело конкретного определения. Вначале оно ограничивалось расплывчатой фразой «об относительной важности исторических событий, связанных с данным памятником»^, а позже в контексте новых идеологических установок чаще всего отождествлялось с историко-революционными событиями.

Согласно методическим документам, на государственный учет ставились памятники, связанные с «единичными и коллективными действиями, направленными против крепостного права, царского самодержавия и капиталистического строя»2.

Таким образом, богатое историческое прошлое страны подменялось историей революционного движения, а помещичья и купеческая усадьбы в соответствии с этими критериями историческими памятниками уже не считались. Так, поставленные на учет в 1918 г. в Тамбовской губернии усадьбы Ю. А. Зиллоти, С. В. Рахманинова, Е. А. Баратынского к 1927 г. были с учета сняты. По Тамбовской губернии — из 52 учтенных в 1920 г. памятников архитектуры (из них 22 усадьбы) в 1927 г. осталось 8 (из них только одна усадьба — Караул Б. Н. Чичерина).

В целом по России из 540 усадеб, признанных ценными в первые послереволюционные годы, на 1 октября 1926 г. оставлена на учете 221 усадьба (53 — по Московской; 168 — по другим губерниям)1.

В 1930-е годы будет произведена еще одна переоценка памятников — на основе «социального анализа», в ходе которого устанавливается, как памятник отражает особенности социально-экономической формации, в условиях которой был создан, какова классовая принадлежность владельца. Именно поэтому усадьбы, особняки, культовые постройки как символы ушедшего буржуазного строя считались не востребованными трудящимися массами.

Перерегистрация памятников искусства и старины сыграла положительную роль в разработке методики выявления, учета и изучения памятников, однако привела к четкому ранжированию культурного наследия, что в конечном счете означало охрану только «уников». Другие памятники в лучшем случае использовались для различных хозяйственных нужд, в худшем — разрушались.

Общая тенденция практицизма, утилитарного отношения к культурному наследию коснулась и музеев. К концу 1920-х годов было закрыто большинство музеев-усадеб, Музей 1840-х годов, Музей мебели и др. Постановлением ВЦИК и СНК от 20 августа 1928 г. «О музейном строительстве в Р С Ф С Р» перед музеями, идеологическое руководство которыми предлагалось усилить, были поставлены следующие задачи:

— участие в изучении «естественных производительных сил страны»;

— усиление музейной работы в культурно-исторической области в направлении изучения революции, рабочего движения и быта трудящихся;

— содействие индустриализации, развитию сельского хозяйства и кустарных промыслов;

—- участие в процессе поднятия культурного и хозяйственного уровня развития отсталых народностей и национальных меньшинств;

— участие в работе по укреплению обороны страны и осуществлении других задач социалистического строительства.

Принципы построения музейной экспозиции тех лет претерпели существенные изменения. В первые послереволюционные годы при создании экспозиции в памятниках ансамблевого типа (усадьбах, дворцах) преобладал принцип «чистоты стиля» — одновременное оформление интерьера и экстерьера усадебных домов. Если же создавался историко-бытовой музей, то экспозиционеры придерживались принципа реставрации. Историко-бытовой музей «требует снятия чехлов», писал один из музейных деятелей тех лет. Поэтому восстановление, реставрация историко-бытовой обстановки проходили на строго научной основе — по старым акварелям, гравюрам, документальным описям.

В 1920-е годы популяризация дворянского быта стала недопустимой с точки зрения классовых позиций — музеи должны быть «в гуще социалистического строительства» и призваны демонстрировать социалистический образ жизни.

 Более удобной для этого стала историко-бытовая экспозиция. Во многих сохранившихся музеях-усадьбах подчеркивалась такая черта, как мемориальность: «Мураново» — мемориальный музей Ф. И. Тютчева, «Абрамцево» — музей А. С. Аксакова и пр. В экспозициях многих музеев появились многочисленные дополнительные материалы — копии, схемы, диаграммы. Как писал известный музейный деятель того времени Ф. И. Шмит, «явно наметился отход от коллекционерской пестроты и специализации и от дворцовой декоративности в сторону синтетизма (разрядка наша. — М. П.), т. е. объединение по хронологическому, классовому и национальному признакам»1.

Каждая экспозиция должна была соответствовать определенной теме, для раскрытия которой подбирались как подлинные, так и дополнительные экспонаты (копии документов, схемы). Постепенно экспозиция в музеях-усадьбах приобретает хозяйственно-экономический характер, в ней появляются новые экспонаты, никак не связанные с самой усадьбой, ее владельцами и гостями. Отчетливо проявлялась тенденция «окраеведить» музеи-усадьбы.

 К концу 1920-х годов музеев-усадеб, созданных в первые послереволюционные годы, сохранилось немного. В 1924 г. были закрыты музеи в усадьбах Введенское, Ярополец, Лотошино, Отрада, Дуброви- цы, Никольское-Урюпино, Остафьево. Экспозиция сохранившихся крупнейших музеев-усадеб была преобразована по тематическому принципу. Останкино объявлено Музеем творчества крепостных, Кусково — Музеем фарфора. В этих музеях устраивались выставки, отражавшие революционное движение, освещавшие аграрные и хозяйственные аспекты развития отдельных областей («Революционное движение в районе» — в Кусково; «От крепостной деревни — к коллективизации» — в Останкино). Была создана дополнительная экспозиция, отражавшая освобождение крестьян в 1861 г., решение аграрного вопроса в Государственной думе и пр.

В обстановке жесточайшей экономии, контроля, самоокупаемости правительство практически сняло с себя ответственность за сохранение культурного наследия, переведя большинство историко-культурных объектов с центрального государственного на местный бюджет. Отсутствие финансирования сферы охраны памятников искусства и старины привело к фактическому уничтожению многих ценных объектов не только в Москве, но и в регионах, к закрытию уникальных музеев, созданных в первые послереволюционные годы. Это главная причина многочисленных утрат историко-культурных объектов. Другая причина — формирование в обществе, и прежде всего в среде технической интеллигенции и чиновников, сменивших старых специалистов, утилитарно-нигилистического отношения к культурному наследию.

В истории охраны культурного наследия 1930-е годы — наименее изученный период. Крупных исследовательских работ, посвященных этому времени, нет, что вполне объяснимо недоступностью на определенном историческом этапе многих архивных фондов.

Четко представить ситуацию в стране в эти годы, повлиявшую на процесс охраны культурного наследия, невозможно без краткой характеристики общей политической атмосферы. К середине 1930-х годов в Германии к власти пришла нацистская партия. Ее руководство открыто провозгласило курс на завоевание жизненного пространства в Европе для немецкой нации. Политическая обстановка в советской России начала радикально меняться. Угроза новой войны становилась все более реальной. В этих условиях руководство СССР, учитывая неминуемую вовлеченность страны в грядущую войну, пыталось сплотить население на основе идеи патриотизма. Необходимость патриотического воспитания советского народа побудила руководство СССР восстановить преподавание отечественной истории в школах. В центральных газетах публиковались статьи, в которых патриотизм провозглашался одной из главных черт советских граждан. Не случайно именно в эти годы большую популярность получили различные туристические организации. С детской аудиторией активно работала Центральная детская экскурсионно-туристская станция Наркомпроса РС Ф С Р, предлагая школьникам широкий выбор маршрутов в различные уголки страны.

Как справедливо отметил философ русского зарубежья Г. Федотов, советский гражданин должен был идентифицировать себя не столько с классовой или политической общностью, сколько с нацией, Родиной, Отечеством, которые были объявлены священными. Все это повлияло на культурную политику тех лет, в ней произошел ряд позитивных сдвигов.

Начало 1930-х годов ознаменовано переломом в исторической науке. Это отразилось в документе Политбюро ЦК ВКП(б) «О восстановлении исторических факультетов вузов» (март 1934 г.) и в постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О преподавании гражданской истории в школе» (май 1934 г.). В последнем подчеркивалось, что «вместо преподавания гражданской истории в живой, занимательной форме с изложением важнейших событий и фактов в хронологической последовательности, с характеристикой исторических деятелей... учащимся преподносится изложение истории отвлеченными социологическими схемами»1.

Эти постановления были связаны с критическим отношением правительства к исторической школе академика М. Н. Покровского, объяснявшего исторический процесс с точки зрения борьбы торгового и промышленного капитала и трактовавшего памятники как архитектурно-художественные произведения, отображающие эпохи феодализма, торгового капитализма и промышленного капитализма.

Отнюдь не умаляя значения деятельности этого ученого, организатора советской исторической науки, основателя многочисленных научных, общественных и музейных организаций, заметим, что его взгляды во многом повлияли на критерии оценки памятников искусства и старины. Так, в газете «Вечерняя Москва» от 27 августа 1930 г. в статье «Пора убрать исторический мусор с площадей» был упомянут памятник Минину и 11ожарскому — «представителям боярского торгового союза, заключенного 318 лет назад на предмет удушения крестьянских войн».

Под влиянием критики исторической школы М. Н. Покровского изменилось отношение к памятникам, в которых видели теперь не просто символы старого, свергнутого строя, но оценили их патриотическое значение. Особенно это касалось памятников революционного движения, исторических объектов и мемориалов. Культовые объекты, усадьбы и особняки по-прежнему отождествлялись с ушедшим буржуазным строем. Именно поэтому на 1930-е годы приходится такой обширный список разрушенных архитектурных памятников.

Изменения произошли и в системе государственного контроля над памятниками искусства и старины. В 1932 г. при Президиуме ВЦИК был создан Междуведомственный комитет по охране памятников революции и культуры. Одной из обязанностей комитета было наблюдение за выполнением постановлений правительства в сфере охраны памятников.

В 1936 г. был создан Всесоюзный комитет по делам искусств при СИ К СССР. При комитете существовало Управление по охране памятников, которое занималось в основном музеями и памятниками союзного значения. Сформированные комитеты, носившие, как правило, временный характер, занимавшиеся очень небольшой группой памятников и музеев, не могли существенно повлиять на сложившуюся ситуацию.

Многочисленные утраты культурного наследия, как в центре, так и на местах вызвали резонанс в общественных и научных кругах. Это повлияло на государственную законотворческую инициативу. 10 августа 1933 г. было издано постановление ВЦИ К и СН К РС Ф С Р «Об охране исторических памятников».

Обратим внимание на термин «исторические памятники». Он означает всю совокупность охраняемых объектов: это «памятники революционного движения, крепостные сооружения, дворцы, дома, связанные с историческими событиями и лицами, монастыри, церкви и другие здания»1. Заметим, что первое место в определении отведено памятникам революционного движения, и это, бесспорно, объяснялось приоритетом принципов классовой борьбы в идеологической сфере.

Кроме того, терминология в сфере охраны культурного наследия еще не сформировалась, свидетельством этого является употребление в документе и другого термина, обозначавшего совокупность охраняемых объектов, — «памятники революции, искусства и культуры».

Главной причиной разрушения ценных объектов, согласно постановлению, являлось нарушение местными органами власти действующего памятникоохранительного законодательства. В связи с этим:

— запрещались слом или переделка памятников государственного значения без разрешения Комитета по охране памятников;

— краевым и областным исполкомам предлагалось при утверждении годового бюджета учитывать средства, необходимые для ремонта памятников и приведения их в исправное состояние;

— при разборке и переделке памятников, «осуществляемой в установленном порядке», необходима была их научная фиксация (фотографирование, обмеры и описание);

— комитету поручалось срочно подготовить списки памятников государственного и местного значения;

— использование памятников должно было производиться на основе арендных договоров; арендаторы брали на себя расходы по охране используемых памятников.

Пространные комментарии этого документа излишни. Прежде всего правительство снимало с себя всякую ответственность за многочисленные разрушения памятников. Виновными объявлялись местные органы власти, которым было рекомендовано неукоснительно следовать законодательству и предусматривать в региональном бюджете расходы на памятники. Очевидно, что реализация того или иного закона государственными или местными учреждениями может претерпевать различные трудности, связанные с финансированием, кадрами, что в конечном счете отражается на сроках и четкости исполнения закона. Вместе с тем общая стратегия развития той или иной отрасли формируется правительством, поэтому огромный объем разрушенных историко-культурных объектов не только в регионах, но и в центре вряд ли можно объяснить «недисциплинированностью» местных властей.

Аналогичное постановление ВЦИК и СНК от 10 февраля 1934 г., посвященное вопросу охраны археологических памятников, стало ответом на многочисленные обращения ученых в государственные учреждения о необходимости сохранения археологического наследия. Одной из важных задач объявлялась подготовка списка памятников, подлежащих государственной охране. В октябре 1929 г. решение этой задачи было поручено Центральным государственным реставрационным мастерским. В 1935 г. список был подготовлен. Он включал названия 500 архитектурных объектов. В настоящее время этот документ хранится в Российском государственном архиве литературы и искусства в фонде Комитета по делам искусств. Во-первых, список отражает степень изученности культурного наследия регионов. Знаменательно, что по всей Сибири в него включено только 9 памятников, по Северу — 61 памятник, по Центрально-промышленной области — 138, по Ленинградской области — 108. Если обратиться к таким старейшим городам, как Новгород и Псков, то по ним приведены соответственно 31 и 36 объектов.

Во-вторых, в этом документе отражено стремление специалистов сохранить как можно больше памятников, включив их в реестр. Можно предположить, что здесь были определенные ограничения: например, под одним номером в списке значились ансамбль Московского Кремля и набережные Ленинграда. 500 номеров списка 1935 г., по существу, объединяли около 1500 объектов. Архитекторы наивно полагали, что этот список будет панацеей от разрушений и перестроек1. Однако уцелели далеко не все историко-культурные объекты.

Уникальные архитектурные и исторические памятники перестраивались, использовались в хозяйственных целях, уничтожались. «Синодик» памятников искусства и старины конца 1920— 1930-х годов весьма обширен. Достаточно вспомнить разрушенные уникальные памятники Москвы. Это собор Спаса на Бору, Чудов и Вознесенский монастыри, Малый Николаевский дворец в Кремле, Воскресенские и Иверские ворота в Китай-городе, Иверская часовня, Китайгородская стена, Казанский собор, отреставрированный П. Д. Барановским незадолго до разрушения, церковь Владимирской Божией Матери, славившаяся великолепным интерьером, церковь Николы Большой крест 1680— 1688 ГГ. -красочное богато декорированное сооружение; Сухарева башня, Красные ворота, храм Христа Спасителя, церкви Параскевы Пятницы в Охотном ряду и Гребневской Божией Матери на Лубянской площади, Сретенский монастырь. За каждым названием — своя история, уходящая корнями в глубокую древность, связанная со славным прошлым России. В каждой истории свои герои — полководцы, проповедники, просветители, зодчие и иконописцы, реставраторы и музейщики.

О сохранении многих памятников из списка (Красных ворот, Сухаревой башни, Китайгородской стены) велась оживленная дискуссия еще в середине 1920-х годов. В то время, несмотря на острое желание представителей технической интеллигенции освободить центральные площади города от памятников, мешавших транспортным потокам, И. Э. Грабарю, П. В. Сытину удалось доказать ценность этих объектов и необходимость сохранить их для потомков. Но ни один проект 1930-х годов, предлагавший решить проблему уличного движения без разрушения уникальных объектов, не был принят во внимание. Сохранить памятники не удалось.

Приведенный список свидетельствует еще и о том, как стремительно менялась политика нового правительства по отношению к наследию, как быстро набирала обороты сокрушительная «идеологическая машина». Многие объекты после революции были отреставрированы, а в 1930-е годы их уже не стало.

Идея построения нового общества с новым бытом и высокой культурой воплотилась в проектах города будущего. В 1930-е годы был разработан ряд так называемых «бумажных», утопических проектов, реализация которых была невозможна из-за их фантастичности (дома на рессорах, «парящие в воздухе» здания и мостовые и пр.). Но был и более реальный проект 1935 г., предусматривавший коренную перепланировку города — перестройку и увеличение Красной и центральных площадей, фактическое уничтожение застройки Китай-города, возведение грандиозных зданий-доминант — дворцов Советов, Труда, зданий наркоматов. Из-за финансовых трудностей этот проект не был осуществлен.

Тем не менее частичная перестройка центра началась, при этом памятники старины не становились препятствием для реализации той или иной идеи. Проблема соотношения нового и старого в те годы решалась в пользу нового. «Когда ходишь по московским переулкам, — писал Л. М. Каганович, член Политбюро ЦК ВКП(б), осуществлявший руководство реализацией генплана 1935 г., — то получается впечатление, что эти улочки прокладывал пьяный строитель... необходимо проложить ровные улицы в правильном сочетании, выправить криво- линейные и просто кривые улицы и переулки»1. 1930-е годы — самые мрачные страницы летописи охраны культурного наследия, начиная с петровских времен. Хроника разрушений этого периода необычайно насыщенна. Отсутствие финансирования, паралич государственной памятникоохранительной системы, идеологическое ранжирование объектов старины — все это достаточно известные причины сложившейся ситуации, корень которых — культурная политика правительства — противоречивая, непоследовательная, декларативная, находящаяся под неуклонным контролем руководящей партии. Правительство и партия большевиков сняли с себя ответственность за сохранность культурного наследия, переложив ее на местные органы власти с их скудным бюджетом. Вместе с тем именно по их указаниям «в установленном порядке» разрушались, перестраивались усадьбы, особняки, храмы и монастыри — то, что не укладывалось в жесткие рамки политической доктрины. Тем не менее именно в 1930-е годы произошли перемены в отношении к историческому прошлому России: изданы два постановления правительства об охране исторических и археологических памятников, которые можно рассматривать как определенный результат изменения общей политической ситуации; подготовлен первый государственный список архитектурных, а также историко-революционных объектов. В 1948 г. появился общий список российских памятников, который периодически корректировался.

23. Охрана памятников истории и культуры в период Великой Отечественной войны.

Великая Отечественная война была тяжелейшим испытанием для всей страны. Экономическая и культурная жизнь перестраивалась на военный лад. В сфере охраны памятников напервый план выдвинулась задача сохранения уникальных музейных коллекций, архитектурного и исторического наследия.

Всесоюзный совет по эвакуации, а также Всесоюзный комитет по делам искусств в экстренном порядке начали вывозить собрания крупнейших музеев в города Урала и Сибири. 27 июня 1941 г. ЦК ВКП(б) и СН К СССР приняли постановление «О порядке вывоза и размещения людских контингентов и ценного имущества».

Уникальные коллекции Русского музея, Эрмитажа, Третьяковской галереи, Троице-Сергиевой лавры, Музея революции, загородных дворцов Ленинграда в целом были спасены. Но с первых же дней войны перед музейными работниками, занимавшимися эвакуацией культурных ценностей, встали проблемы нехватки упаковочного материала (ящиков, бумаги, стружек и пр.), отсутствия транспортных средств. Нередко эти «пустяки» становились непреодолимым препятствием.

Кроме того, сказалась неподготовленность многих музеев к внезапному нападению фашистской Германии. Так, ленинградские пригородные дворцы-музеи при эвакуации ценностей должны были ориентироваться на «план разгрузки» (план эвакуации) 1936 г., который ограничивался вывозом только уникальных памятников. Этот план предусматривал охрану памятников от бомбардировки с воздуха. Поэтому в экстренных условиях наступления врага музейным работникам пришлось срочно изменять план действий — большая часть коллекций все-таки была вывезена, часть захоронена здесь же, на территориях музеев-усадеб. Это касалось прежде всего громоздких экспонатов — монументальной и декоративной скульптуры. Так, из 658 скульптур Петергофа, Пушкина, Павловска, Летнего сада Ленинграда было вывезено 142, захоронено 297, 17 памятников законсервировано в зданиях музеев, 202 — оставлено на местах.

Наркомпрос пытался выйти из этого критического положения, издав приказ «О мероприятиях по сохранению и учету музейных фондов в годы войны», но события развивались так стремительно, что значение этого документа оказалось минимальным.

Эвакуация из Ленинграда шла в несколько этапов. Наиболее ценные экспонаты были отправлены по железной дороге в Горький и Сарапул. Коллекция Эрмитажа вывезена 1 июля 1941 г. специальным эшелоном (22 вагона) в Свердловск, второй эшелон с 70 ООО предметов был отправлен 20 июля.

В последнюю очередь уже под непрерывным огнем противника музейные экспонаты вывозились на машинах и попутных баржах. Часть оставшихся в городе ц

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: