27 августа 2018 Падение и покаяние

Мы продолжаем читать «Наставления» святого преподобного Марка Подвижника из первого тома «Добротолюбия». Обращаемся к тридцать четвертому абзацу этих «Наставлений». Этот абзац очень продолжительный, весь его мы читать не будем, остановимся только на двух фрагментах. Начинает свое рассуждение преподобный Марк Подвижник о покаянии следующим образом:

Покаяние же, как полагаю, не ограничивается ни временем, ни какими-либо делами, но совершается посредством заповедей Христовых, соразмерно с оными…

Покаяние… совершается посредством заповедей Христовых, говорит преподобный Марк. То есть заповеди, не только по мысли преподобного Марка, но и по мысли Христа, их давшего, есть как раз то, что исцеляет человеческую душу. Христос и дает заповеди не как кнут, которым нужно нас мучить или наказывать, а как мазь, которая именно исцеляет наши больные места, не как цепи, которые нас связывают, а как бинты, которые нас лечат. Это общий взгляд, в принципе, для всей христианской традиции первых пяти-восьми веков: что заповеди – это именно врачевство, лекарство, это то самое предписанное врачом снадобье, употребляя которое, человек исцеляется как раз от того, что именуется грехом.

То есть, исполняя заповедь, например, молитесь за обижающих вас (Мф. 5, 44), человек таким образом исцеляет свою душу и от гордыни, и от тщеславия, и от немилосердия, от жестокости, от лени, от чего угодно. Потому что сама решимость человека (и мы не раз уже на эту тему говорили) исполнить заповедь Христову именно как заповедь Христову сразу изливает на человека благодать Святого Духа, сразу приобщает человека к врачующей благодати Святого Духа. Стоит только решиться исполнять заповедь, как человек исцеляется, – исцеляется его естество, исцеляется его воля. И чем больше, чем усерднее исполняет он заповедь, чем больше заповедей он исполняет, тем ощутимее в человеке действует исцеление, тем целостнее он становится, но именно не потому, что он сам себя уврачевал, а благодать Божья, заключенная в заповедях, врачует его.

И если человек считает заповеди Христовы тяжелыми, то это говорит о том, что человек не любит Христа, потому что Христос говорит: «Любящий Меня заповеди Мои соблюдет» (см.: Ин. 14, 21). А если человек не любит Христа, не любит Бога, то, естественно, он борим грехом – и грех удручает его, мучает. Даже если действительно человек сознает, что грех мучительный, что он хочет от него избавиться, он хочет, чтобы с него сняли это, но только, скажем, по мановению волшебной палочки. Он приходит и говорит: «Сделайте, прочитайте что-нибудь, махните чем-нибудь, окропите, чтобы больше меня этот грех не мучил». Но нет такого. Есть только заповеди, которыми человек может исцелиться. И если человек решается, отдает себя в руки Врача, то он и принимает заповеди как лекарство.

Заповеди, как и всякое лекарство, облегчение от болезни подают сразу. Но на это же нужно решиться! А поскольку никто не решается, то и исцелений не наступает. А, скажем, по мысли преподобного Симеона Нового Богослова, именно исцеление свидетельствует о прощении греха, то есть если мы почувствовали, что мы исцелились от страсти, значит, она нам прощена, покаяние достигло своей цели.

Но преподобный Марк Подвижник указывает здесь не только, скажем, какие-то сложные нагромождения разных предписаний. Он указывает некий общий путь для всякого человека, который творит покаяние. Потому что ведь человек, который действительно глубоко завяз в грехах, и человек, который ищет возможности исцеления, прочитав, скажем, одно Евангелие (или все четыре Евангелия, или весь Новый Завет), теряется. Он не знает, с чего начать, у него нет четкой картины, и часто никто не может ему подсказать, с чего, собственно, начать, какую именно заповедь он должен сейчас исполнять. И вот здесь для всякого человека преподобный Марк указывает некий общий путь в этом же тридцать четвертом абзаце:

А потому и полагаю, что дело покаяния совершается тремя следующими добродетелями: очищением помыслов, непрестанною молитвою и терпением постигающих нас скорбей, и все сие должно быть совершаемо не только наружным образом, но и в умном делании, так, чтобы долго потрудившиеся сделались чрез сие бесстрастными.

Про умное делание мы еще скажем, а здесь хотелось бы обратить внимание на непрестанную молитву. Здесь преподобный Марк говорит о молитве как о некоем непрестанном делании, как о том, что совершается всегда. Почему это важно, мы тоже еще поговорим.

Также из общего правила преподобного Марка выделим терпение постигающих нас скорбей – это то, что приемлемо каждому человеку, независимо от того, насколько он вообще понимает проблематику духовной жизни или насколько он разбирается в Священном Писании; это то, что доступно каждому. Терпение случающихся с ним скорбей – это то, чем разбойник благоразумный открыл себе двери рая, это то, что всякому человеку во всяком состоянии всегда доступно. Стоит только ему подумать о покаянии, как тут же открывается ему это поприще. Он всегда может сотворить покаяние, если будет терпеть все, что с ним происходит. Но это не просто путь смирения или путь послушания. Ведь у человека, сознающего себя виноватым перед Богом, сознающим себя грешным, а стало быть, заслуживающим все то, что с ним происходит, приключается, на этих основаниях достаточно сил, чтобы принять все с ним происходящее как благоразумный разбойник: «Достойное по грехам своим приемлю».

И еще раз повторю, потому что это действительно важно: в любом состоянии, на любом этапе человеческой жизни, хотя бы за несколько минут до смерти, как у того же разбойника, прими свою болезнь, свое одиночество, свою преждевременную кончину или жуткую болезнь, боль или еще что-либо, даже свое, скажем, бессмысленное житие, бесплодное житие, проведенное до этого часа, и скажи как разбойник: «Так мне и надо, Господи! Что заслужил, то и получаю. Но Ты вспомни обо мне! » Вот этого движения человеческой воли достаточно, чтобы оно было воспринято как покаяние, достаточно, чтобы оно открыло любому человеку двери Царства Божьего.

Обратимся к тридцать пятому абзацу:

Господь всем заповедует: «покайтеся» (Мф.   4,   17), чтоб даже и духовные и преуспевающие не пренебрегали этим повелением, не оставляя без внимания и самых тонких и малых погрешностей, ибо сказано: «уничижаяй малая по мале упадет» (Сир.   19,   1). И не говори: как может пасть духовный? Пребывая таким, не падает, когда же допустит в себя что-либо малое из противного и пребудет в нем, не покаявшись, то сие малое, укоснев и возрастя, уже не терпит оставаться отдельно от него, но влечет его к соединению с собою как бы некою цепью, долговременной привязанностью, привлекая насильно. И ежели вступив с ним (с сим злом) в борьбу посредством молитвы, отвергнет его, то останется в своей мере духовного возраста. Если же конечно сведен будет (с обычной степени) возрастающим усилием того, что обладает им, сокращая борьбу и труд молитвы, то неизбежно будет прельщаться и другими страстями. И так, постепенно будучи отводим каждою по мере своего отведения, лишается Божественной помощи, и наконец бывает сведен и в большие преступления иногда и нехотя, от понуждения предварительно возобладавшего им. Но ты скажешь мне: не мог ли он, будучи в начале зла, умолить Бога не впасть в конечное зло? И я тебе говорю, что мог, но, презрев малое и собственною волею восприняв его в себя, как ничтожное, он уже не молится о сем, не зная, что сие малое бывает предначинанием и причиною большего: так бывает в добром и злом! Когда же страсть усилится и при помощи его произволения найдет себе в нем место, то она уже против его воли насильно возносится на него. Тогда, уразумев беду свою, он молит Бога, ведя брань с врагом, которого по незнанию защищал прежде, препираясь за него с людьми. Иногда же, и будучи услышан от Господа, не получает помощи, потому что она приходит не как думает человек, но как устрояет Бог к пользе нашей. Ибо Он, зная нашу удобопреклонность и презрительность, много вспомоществует нам скорбями, дабы, избавившись бесскорбно, мы не стали усердно делать те же согрешения. А потому и утверждаем, что необходимо терпеть постигающее нас и весьма прилично пребывать в покаянии.

В предыдущем, тридцать четвертом абзаце мы прочитали уже об умном делании. И вот здесь, уже в тридцать пятом абзаце, мы видим, что умное делание является неким важным рычагом, инструментом, фундаментом, стеной, защитой, благодаря чему человек сохраняет себя в возможности пребывать в Духе. То есть именно быть духовным человеком, не воспринимать зло, не принимать его в себя, замечать его на самых первых шагах, мгновениях его попытки проникнуть и тут же его отвергать. Именно в этом суть духовного делания.

Духовное делание, умное делание – делание человеческого духа бодренно, бодрственно, мужественно. Внимателен стоящий на страже своего внутреннего мира, не пропускающий туда никакой лжи, никакого лукавого, злого, разрушительного образа, мысли, события, которое могло бы увлечь его во всеконечную пагубу. Именно в этом ведь цель того, что называется непрестанной молитвой, как ее понимали святые отцы. Вовсе не для того, что они таким образом хотели наблюдать Фаворский свет или чтобы пережить какие-то неземные состояния, как сейчас люди пытаются это пережить, пытаясь творить Иисусову молитву.

Поскольку духовное делание начинается по разным мотивам и с разными целями, то и приходит к совершенно противоположному святоотеческому состоянию итогу. Потому что для святых отцов непрестанная молитва и бодрость человеческого ума были продиктованы тем, чтобы не пустить внутрь зло, чтобы не дать себя увлечь в падение, чтобы не дать возможности снова греху возобладать. Если мы начинаем творить Иисусову молитву для того, чтобы взойти на небо, для того, чтобы пережить близость с Богом, для того, чтобы увидеть Бога или пережить явление Фаворского света, то сама по себе причина, по которой мы молимся Иисусовой молитвой, тщеславная, гордая. А мы, не замечая этого, говорим: «Вот, святые отцы молились и достигли того-то и того-то. Давайте будем молиться и тоже достигнем того-то и того-то! »

Вроде бы кажется все правильным. Но на самом деле это совсем не то, просто противоположное тому. Святые отцы молились для того, чтобы не впасть в грех. Это было единственной причиной, по которой они непрестанно молились. Единственной! Она неизбежно приводила и ко всему прочему, о чем написано в книгах о высоких состояниях молящегося человека. Но начинали они для того, чтобы не падать, а не для того, чтобы чего-то достичь; для того, чтобы победить грех, а не для того, чтобы найти Бога.

Поскольку причина была другая, по существу своему смиренная причина (потому что они сознавали себя немощными, больными и очень слабыми и непрестанно призывали Бога защитить и помиловать их), то, естественно, результат был правильный. А если человек начинает молитву и ждет, когда наконец будут какие-то бесстрастные или сладостные состояния, то он заканчивает совсем неправильным духовным состоянием, потому что он неправильно и начал. И не молитва виновата в том, что так произошло. Как и то же, что некоторые говорят, будто кто творит Иисусову молитву, тот повредится в уме. Не может быть такого. Но кто творит молитву по гордости и тщеславию, тот может повредиться в уме, даже если он будет читать молитву «Отче наш» или любую другую, потому что гордый человек и тщеславный человек всегда стоит на пути возможности повреждения в уме. А сама по себе Иисусова молитва или любая другая молитва не может погубить человека. Если это молитва. Может только неправильное отношение к молитве погубить человека. Поэтому святые отцы бодро стояли на страже собственного сердца. И это бодрое стояние и называется умным деланием – ум всматривается во все, что входит в сознание человека, в душу человека, и не допускает ничему лживому, злому, лукавому входить в душу.

Или можно использовать слово из Книги Второзаконие. Святые отцы тоже об этом говорят: иметь память Божью. То есть человек должен помнить о Боге всегда. Кто помнит, тот не согрешит. И вот когда человек непрестанно ходит в присутствии Бога, говорит в присутствии Бога, что бы ни делал, делает в присутствии Бога, то такой человек согрешить не может. Поэтому молитва для отцов была именно опытом, деланием памяти, то есть они не только призывали Бога, они всегда о Нем помнили и всегда предстояли Ему. Поэтому грех, пока эта память была неослабна, это делание было неослабно, проникнуть в сознание человека не мог. И вот эта внимательная молитва, внимание Богу, внимание слову Божьему, внимание к словам, призывающим Бога (ибо нельзя призывать имя Божье, призывать Бога понапрасну), это состояние обеспечивало собственно их духовность. Они были духовными, и в этом смысле они, конечно, падать не могли.

Но когда память ослабевала, когда молитва ослабевала, когда человек по какой-то причине забывал о Боге, переставал молиться, переставал всматриваться, утомлялся, отвлекался или развлекался чем-то, то, естественно, создавалась возможность, что любой помысел мог проникнуть внутрь человека, и он проникал как враг, как вор. И человек, увидевший, что в его душу проникло нечто чуждое, некий лукавый помысел, должен был бы выбросить из души эту мысль, этот образ, эту картинку и принести покаяние. То есть начать молиться Богу о том, что он вознерадел, что он забыл о Боге, что он был невнимателен к заповедям Божьим и допустил проникновение в свою душу вражеского помысла. Поэтому, по сути дела, не исполнил главной заповеди Закона – не возлюбил Господа Бога своего всем сердцем своим, всей мыслью своей, всем помышлением своим (см.: Мф. 22, 37). Не возлюбил, отвлекся, отошел от этого, поэтому враг проник.

Но покаяние выбросило этого врага, этот помысел. И человек продолжает сокрушаться, каяться в том, что он не любит Бога всем сердцем, как требуется этого от учеников Христовых, от человека. В таком случае он устоит, как пишет здесь преподобный Марк Подвижник, он устоит в духовном делании, в духовном состоянии. Он будет продолжать дальше духовную жизнь, но станет еще более бдительным, еще более внимательным к тому, что входит, понимая как хрупко его внутреннее состояние, как хрупок его мир, как хрупко его естество, что могучий враг легко разрушает его защиты. Надо только непрестанно молиться Богу, уповать на Бога, помнить о Боге, взывать к Нему, и Бог может меня сохранить от всех стрел лукавого.

Таким образом, действительно это самый простой путь: когда только проникает помысел, ты его выбрасываешь и творишь еще большее покаяние, чем было до того. Такое бывает, конечно, но, к сожалению, судя по тому, что происходит с каждым человеком, со мной и с теми людьми, которых я знаю (и с теми людьми, которых знали святые отцы, в том числе преподобный Марк Подвижник), так происходит крайне и крайне редко.

На самом деле чаще происходит по-другому: человек принимает этот помысел, и совершенно неважно, на какой духовной ступени он стоит. Он принимает помысел. И если он его не выгоняет тотчас же, если он не отрекается от него тотчас же, то помысел внедряется внутрь как вирус, как болезнь и начинает его разрушать. Как бы проникает эта язва греха внутрь самого человека, пленяет его волю, пленяет его мысли, ум становится расслабленным, ему не хочется думать, не хочется анализировать, не хочется читать, не хочется молиться, воля становится расслабленной; наоборот, тянет еще на что-то, сознаваемое как греховное. Хочется отдохнуть, расслабиться, хочется сделать что-то, ничего же от того не будет, что я один раз позволю себе сделать то или другое. Сердце начинает чувствовать неприязнь ко всему тому, чем занималось долгие годы: к духовному, к церковному, к молитвенному, к постному, возвышенному, доброму. Все это начинает казаться скучным, неправильным, надоевшим и так далее. То есть влечение человека к благу, к добру, к Богу ослабевает и, наоборот, появляется тяга к тому, что не является благом. И человек сознает это, но он устал идти к добру, устал делать то, другое, третье, он хочет немножко что-то позволить себе…

Человек понимает, что он умирает, но остановить этот процесс с каждой секундой, с каждым мгновением становится все труднее, все меньше этого хочется. В нем просыпается удивительная жажда смерти, вожделение смерти, вожделение к тому, что не является волей Божьей, вожделение к тому, что является не благом, вожделение к тому, что Бог запретил. И все стремления к Богу, которые в нем были до этого, девальвируются. Он их не ценит, они считаются плохими, неправильными, бесчеловечными, ничтожными, все это не надо. Появляется вожделение к некоему наслаждению, к некоей запретной радости: «Ну что, я не могу себе этого позволить? Да что вы на меня все ополчились? Да что вы меня все окружили какими-то запретами? Хочу! Хочу! Хочу!!! Позвольте мне это сделать, потом делайте что хотите! »

Воля человеческая пленена – это полбеды. Он вожделеет, он жаждет, он стремится к тому, что сознает как грех. Смерть зацепилась за человека одним коготком, но разрушает всего человека, поэтому обрушиваются все страсти. Поэтому если человек уступит одной, придет другая, третья, десятая, чтобы разрушить и раздавить всего человека.

Обычный человек этого не замечает, он привык жить в страстях. А вот подвижник, стоявший на духовной ступени, все это чувствует и переживает все именно так, как тут описал преподобный Марк Подвижник. Это как с пьянством. Человек, который часто пьет, чувствует только, когда очень сильно напился. А человек, который всегда трезвый, от ста граммов вина чувствует, как все в нем распадается, как мысль его не слушается, как сердце ему не повинуется, и ему это состояние первые минуты тягостно, он не может помолиться собранно, как это делал несколько минут назад. Но ему уже не так этого и хочется, он чувствует это.

Вот так же и человек страстный, он просто не чувствует того, как смерть вползает в душу, как она душит, давит волю, кромсает сердце и разрушает сознание. А человек, стоявший на духовной ступени, но павший от того, что принял один помысел, чувствует, как это с ним происходит. Он как в замедленной съемке видит это разрушение и видит, как его послушная ему воля изменяет ему, и то, что ему казалось вчера сладостным и вожделенным, вдруг кажется жалким и ничтожным. А то, что он ненавидел всей душой, вдруг влечет его со всей силой, и он ничего не может сделать.

Вот что бывает с человеком, если он сразу не выбросит лукавый, злой, лживый помысел из сферы своего ума.