3 Сентября 2018. Предельность покаяния

Мы продолжаем читать «Наставления» преподобного Марка Подвижника из первого тома «Добротолюбия». В прошлый раз, напомню, мы читали тридцать пятый абзац этих «Наставлений». Мы говорили о покаянии и о том, что происходит с человеком, когда он не бодрствует на страже своей души силой своего ума, превращенного в молитву, что, собственно, и есть умное делание. Если человек не бодрствует, то в него входит зло, ложь, помысел, который противоречит воле Божьей. Если человек в покаянии не выбросит этот помысел из своего сознания, из сферы своего ума, то этот помысел будет разрушать его, пока не разрушит окончательно.

Поэтому покаяние (как видит это в тридцать пятом абзаце преподобный Марк Подвижник) – это всегдашнее напряжение человеческого ума и воли, которые стоят на страже сердца и выбрасывают все, не соответствующее благу, не соответствующее воле и слову Божьему. Выбрасывают вон и даже не пытаются понять, откуда это пришло, зачем это пришло и что это вообще такое было: «Ложь? – Пошла вон! Зло? – Думать о тебе не хочу! Кем бы ты ни представлялось, как бы ты ни рядилось, если ты не по воле Божьей, если ты не от Бога, не соответствуешь словам Господним, я не буду с тобой собеседовать».

Само переживание встречи со всяким помыслом, противным воле Божьей, рождает в человеке еще большее покаяние. Момент встречи с помыслом может быть очень коротким. У опытных подвижников, у святых людей это меньше чем мгновение (может, секунда, может, полсекунды от момента), когда они только встретили этот помысел и тут же его выбросили. Но даже для них встреча с этим помыслом мгновенно переживается как духовная катастрофа. Они понимают, выбрасывая его, от каких бедствий и проблем они себя спасли, как хрупко их естество, как нагл и лукав помысел, в них входящий, как тяжело с ним на самом деле справиться. Хотя сделали они это буквально мгновенно. И это рождает еще больше покаяния, потому что встреча с помыслом показывает им, как силен враг, как слабы они и как много в их естестве еще отвечающего, реагирующего на помыслы, на соблазны зла и лжи.

С другой стороны, когда все-таки отвергнуть помысел не получилось, покаяние – это сознание своего умирания и стремление к жизни, стремление к Богу и как таковое отвержение греха и отвержение смерти. Поэтому, когда человек, скажем, приходя на исповедь, кается в одном и том же (даже, может, очень маленьком и неважном с какой-то точки зрения; может, даже с его точки зрения о грехе), это важное делание, потому что покаянием мы показываем, что мы отвергаем зло и ту ложь, которую мы делали. Мы делаем ее регулярно, но покаянием мы показываем, что мы по-прежнему считаем это злом, ложью и по-прежнему не хотим этого делать.

Поэтому это тоже покаяние и тоже важное духовное делание, и не надо смущаться, что мы исповедуемся в одних и тех же грехах. Важно, чтобы это не стало формальностью, чтобы каждый раз на исповеди, даже если каждый день мы исповедуемся, мы искренне сокрушались о том, что мы осудили, что превознеслись, что мы поленились, что с вожделением посмотрели. Потому что это наше исповедание: мы сознаем, что все это ложь и смерть и что этого мы по-прежнему не хотим.

Обратимся к тридцать девятому абзацу «Наставлений» преподобного Марка Подвижника:

Если мы и до смерти будем подвизаться в покаянии, то и таким образом еще не исполним должного, ибо ничего достойного царствия небесного не сделали. Ибо как мы едим, пьем, говорим и слышим, так естественно должны и каяться. Однажды достойный смерти по закону умерщвляем бывает, а кто живет, тот живет верою ради покаяния, если и не от своего, то от греха преступления, мы очистились посредством крещения, очистившись, получили заповеди, не исполняющий же второго, осквернил первое, «забвение приемь очищения древних своих грехов» (2 Пет.   1,   9), от которых никто во всякий день не бывает свободен, хотя бы никогда не оставлял ничего из повеленного. Посему всем нужно покаяние, ибо оно показывает некогда произвольно бывшие грехи, а теперь невольно случающиеся, когда возненавидим страсти и будем удаляться от них. Ограничивающий оное обращается на прежнее и обновляет древние прегрешения.

Преподобный Марк в этом слове и в последующем говорит о предельности покаяния, о том, что пределом покаяния является смерть человека. То есть можно сказать так: предельное покаяние предельно необходимо всем, оно до конца жизни, пока живет человек, неизбежная часть человеческого бытия, человеческой жизни, по-другому жить нельзя.

Об этом пишут все отцы. И те, кто читает святоотеческие творения, об этом знают. Ничего, скажем так, особенного преподобный Марк здесь не говорит. Но сколько бы человек, особенно современный человек, ни читал слов о том, что покаяние есть делание целожизненное, он, даже согласившись с этим, никак не может этого понять. Поэтому всегда возникает как минимум вопрос. И вот здесь, в своем наставлении, преподобный Марк ссылается на свидетельство апостола Петра. Мы напомним это свидетельство, потому что оно действительно объясняет, скажем, с точки зрения Священного Писания необходимость покаяния и целожизненность покаяния. Это второе послание апостола Петра, самая первая глава. Начнем с четвертого стиха. Он разрывает фразу, но нам в данном случае это непринципиально:

…которыми дарованы нам великие и драгоценные обетования, дабы вы через них соделались причастниками Божеского естества, удалившись от господствующего в мире растления похотью: то вы, прилагая к сему все старание, покажите в вере вашей добродетель, в добродетели рассудительность, в рассудительности воздержание, в воздержании терпение, в терпении благочестие, в благочестии братолюбие, в братолюбии любовь. Если это в вас есть и умножается, то вы не останетесь без успеха и плода в познании Господа нашего Иисуса Христа. А в ком нет сего, тот слеп, закрыл глаза, забыл об очищении прежних грехов своих (2 Пет. 1, 4–9).

Разворачивая эту фразу апостола Петра, мы видим, как бы в обратном порядке ее прочитывая, что человек забывает об очищении прежних своих грехов. Они были совершены прежде, то есть, по мысли послания, даже до крещения. Они были когда-то совершены человеком, но человек забыл об этом и не очищает прежних своих грехов. И поэтому раз он этого не желает, то никакого возрастания, ни братолюбия, ни благочестия, ни любви, ни рассудительности, ни воздержания, ни терпения, ни благочестия, ни веры, ни добродетели у человека нет. Отсутствие всего этого показывает, что он не стал причастником божественного, божеского естества, потому что он не удалился от господствующего в мире растления похотью. То есть если человек не помнит об очищении прежних своих грехов, не желает ничего, что способствует очищению прежних грехов, то он не становится причастником божественного естества, потому что хотя формально он и крестился, но на самом деле он не удалился от господствующего в этом мире растления похотью.

Получается, что возрастание в добродетели, возрастание во Христе, возрастание в духовной жизни, возрастание в Боге (любое из этих выражений можете использовать) возможно, только если человек оплакивает и очищает совершенные им грехи. Почему? Почему такая зависимость? Ведь мы верим, что грехи прощены, что нет их, они в крещении или в покаянии, некогда совершенном, в исповеди простились мне, почему я должен о них помнить? Почему я должен их очищать? Всё, их нет, они ведь прощены?

Потому что эти грехи сделал я. Я их сделал. Я совершил грех. Это не было последствием чьей-то ошибки, чьего-то влияния или еще каких-то потусторонних сил. Это я сделал грех. Этот грех вырос на ниве моего сердца. Это мое сердце породило, выродило грех. И вот этот грех, который породило мое сердце, поступок, выросший на ниве моего сердца, после того, как я покаялся, прощен. За то, что я украл и покаялся, меня простили. И этот грех очищен. Вне всякого сомнения. Но сердце, породившее этот грех, это мое сердце, это я породил этот грех, это продукт моей жизнедеятельности. И хотя этого греха уже нет, я в нем раскаялся, про него никто не вспомнит, но сердце мое продолжает порождать то, что приводит к грехам, сердце мое остается моим сердцем, по-прежнему это мое сердце. Ведь эта кража, или это прелюбодеяние, или это убийство, эта жестокость или что-либо иное есть только последствие некой глубокой, в глубине сердца человека находящейся язвы, болезни, области, которая порождает этот самый грех.

Исповедуя последствия этой жизнедеятельности, мы получаем прощение и примиряемся с Богом, но сердце остается нашим, и оно по-прежнему порождает зло или порождает добро. Из сокровищницы сердца своего выносит человек, говорит Господь, либо зло, либо добро (см.: Мф. 12, 35).

Вся жизнь наша проявляет, что на самом деле живет в нашем сердце. Но если мы однажды, хотя бы единожды, в жизни своей согрешили, то это не является случайным. Это является продуктом моей жизнедеятельности, это я сделал. Значит, могу сделать еще, могу сделать больше. Но то, что я могу это сделать, это безусловно, это естественный процесс того, что я живу. И раз я это сделал единожды, сделаю еще раз; я могу это сделать. И мое сердце так работает в грехе, что оно может порождать такие вещи. И от того, что простился некий грех, ничего не изменилось.

И вот для того, чтобы исцелилось сердце, нужно мое собственное участие, потому что это мое сердце, это я себя выразил в грехе. И поэтому нужно покаяние, покаяние как именно такое действие человека, которое, как мы уже сегодня говорили, отторгает грех от меня, я провожу четкий водораздел, что этот грех и я – вещи совершенно неодинаковые, что это не одно и то же, это вещи противоположные, что я ко греху не хочу иметь никакого отношения, что я ненавижу этот грех. Но покаяние начинается с того, что человек просто говорит, что этот конкретный грех, скажем, он ненавидит, ему это не нравится, ему очень стыдно за поступок. Но он думает, что постыдился, исповедовался – и все прошло. Нет! Это ты сделал, это твое сердце.

И дальше ты начинаешь понимать... Чем глубже и дольше твое покаяние, тем острее ты начинаешь понимать, что внутри тебя живет грех, зло живет, ты любишь то, что приводит ко греху, ты любишь себя или что-либо в этом мире, ты превозносишься над другими… Это можно перечислять до бесконечности. Но что-то в тебе есть такое, что порождает грех. И ты погружаешься внутрь себя, ты погружаешься в глубь своего сердца и там проводишь разделение, что вот это грех и я его не хочу, я его ненавижу, я ненавижу его всей глубиной… Нет, еще не всей глубиной, копай дальше. И вот так, углубляясь внутрь себя, словом Божьим, которое проходит до разделения состава и мозгов, вгрызаясь внутрь собственных духовных глубин, ты понимаешь, как глубоко вросло в тебя дерево греха, как глубоко ты не любишь благо, даваемое Богом, как глубоко ты любишь грех.

И вот в самых этих запредельных глубинах, в самых глубочайших состояниях оплакивая всего лишь один, быть может, грех (мы исходим из этого), ты понимаешь, как далеко ты от Бога, как далеко ты от того образа жизни, которым должен жить человек, как много давал и помогал тебе Бог и как нагло, безумно, преступно, глупо, гордо ты отверг Его, всю Его любовь и всю Его заботу. И ты острее и глубже понимаешь, сколько пагубы в этом пустяшном, в сущности, деле, которое произошло в твоем детстве или юности. И копая в глубь самого себя, ты дошел до того, что действительно осознал: нет, это не было случайностью, пустячной ошибкой, как тебе казалось тогда, нет. Уже тогда это был плод твоей глубочайшей оторванности от Бога, внутренней оторванности, причиной которой ты был сам.

Конечно, такое покаяние дается не всем, не все могут дойти до него в своей жизни, но это не значит, что никто не должен к этому идти. Образец удивительного покаяния мы встречаем в сочинениях отца Софрония (Сахарова), хотя не все, может, обратили на это внимание. Понятно, что он человек грешный и исповедуется в своих грехах, все это естественным образом есть. Но для него, лично для него всегдашней проблемой его был один-единственный грех, который никто из ныне живущих и грехом-то никогда бы не посчитал. Он всего лишь увлекся восточной философией на небольшой промежуток своей жизни. И вот это для него стало в конце-то концов на последних ступенях его жизни метафизическим предательством, отречением от Бога, почти сатанинским грехом. Для него это было состоянием страшного греха, невыносимого греха, потому что он докопался до самой его сердцевины. Он не просто успокоился тем, что грех этот исповедан и прощен, а он дошел до самого его корня.

Кто работает в сельском хозяйстве, знает: есть такое растение хрен. Его уничтожить трудно. Если сорвешь листья, то это ни к чему не приводит. Выкапываешь корень на штык лопаты, вроде докопался, но нет, бесполезно, вырастет снова. Надо вкопаться в глубину, самый последний корешок этого растения выдернуть, и только тогда ничего не вырастет вновь. Вот он докопался до самой глубины, до того места, откуда произрастает грех, и там его увидел, и там от него отрекся. Но он увидел, что это из его же сердца произросло, это не есть что-то привнесенное, это моя собственная воля, моя собственная личность породила этот самый грех. И вот тогда он, по-настоящему вырвав этот грех, очищается от греха, и он чист от него совершенно, он вырвал сам корень греха, в нем его больше нет. И сделал он это, докопавшись покаянием. Но делал не только он, в нем было и действие Святого Духа, потому что только так он смог бы докопаться до самых последних глубин. И он очистился. И это очищение стало для него и знаком причастия Божественному естеству, он совершенно удалился от господствующего в мире растления похотью, потому что стал совершенно иной по отношению к миру, он грех вырвал из собственного сердца. И это вот то основание Священного Писания, которое показывает необходимость целожизненного покаяния.

Но есть не только это. В сороковом абзаце, а он достаточно длинный, преподобный Марк Подвижник описывает, что человек тоже с неизбежностью должен творить покаяние до самой кончины. Почему? Потому что если человек перестал творить покаяние, то он перестал сокрушаться, он перестал смиряться. А если он перестал сокрушаться и смиряться, значит, он стал возноситься, он стал гордиться, он вновь обращается к гордости. Если человек перестал каяться, то значит, он считает себя праведным, а это ложь и лицемерие, это превращает людей в фарисеев, которые убили Христа, и человек, сознавший, что он праведен, убивает в себе Христа. Это просто ложь. Апостол Иоанн Богослов в своем Первом послании говорит, что человек, который говорит, что он не согрешил, лжет (см.: 1Ин. 1, 8). Поэтому не может человек считаться праведным. Потому что он и раньше грешил, а грех перестал врачевать, и грешит сейчас, ибо нет человека, который жил бы и не согрешил, не может быть такого человека. Стало быть, он просто лжет, он выбрал сторону лжи и считает себя праведником.

Но мы упорно мечтаем о таком состоянии, как бы исподволь; мы тяготимся тем, что постоянно приходим на исповедь и в чем-то каемся: «Ну вот, батюшка, опять согрешил! » А можешь не согрешить? Ты можешь прожить в состоянии, в котором у тебя не будет греха? Покаяние – это процесс, жизнь человека в мире, который лежит в грехе. И покаяние есть реакция жизни на то окружение злой воли, в которой он находится. Покаяние есть реакция существа, причастного жизни, существа, причастного Богу, на то зло и на ту смерть, среди которой он находится. Покаяние есть осуждение смерти, осуждение лжи, осуждение зла, которое осуждает меня, и отвержение этого зла, осуждение смерти.

Поэтому пока я живу в этом падшем мире, мире, лежащем во зле, пока я живу среди соблазнов зла, пока я живу среди соблазнов духов злобы поднебесной, я с неизбежностью реагирую на это именно покаянием, потому что по-другому реагировать на это ни один живой человек не может. Покаяние и есть здоровая реакция жизни на те прилоги смерти и лжи, которые окружают: «Не хочу! Не буду! Не заставите, потому что я хочу служить Богу! » Но в том-то и дело, что мир, лежащий во зле, произрастает, проходит через мое собственное сердце, и покаянием я исторгаю мир падший, мир, лежащий во тьме, из своего собственного сердца и очищаю свое сердце от тех страстей, от того зла и от той лжи, которой пропитан мир. И пока человек в этом мире живет, другого состояния у него нет.