19 ноября 2018. Там будет и сердце ваше

Мы продолжаем читать «Двести глав о духовном законе» преподобного Марка Подвижника из первого тома «Добротолюбия». Сегодня мы продолжим разговор прошлой нашей беседы на тему о книжном тщеславии, – тщеславии, порождаемом чтением Священного Писания. Мы помним, там был некий шестой абзац, и вот он о том, что все читаемое в Писании должно быть применимо к себе, а не к другим. Этот абзац продолжается в двадцать шестом абзаце, двадцать шестой главке:

Читая Божественное Писание, уразумевай, что скрыто в нем (для тебя собственно): «елика бо преднаписана быша, в наше наказание преднаписашася» (Рим. 15, 4).

Грешный человек, читая Священное Писание (так устроена наша грешная природа, так мы сами устроены), и не только Священное Писание, но и книги святых отцов или богословские сочинения святых отцов, соотносит со всем этим других людей. Именно этим и вызвано очень распространенное в наше время рассуждение о том, что в Церкви нет любви. Вот читает человек, допустим, Первое послание апостола Иоанна Богослова или все Евангелие от Иоанна и сочувственно, устало кивает головой: «Да, да, вот нет сейчас любви в Церкви! Нет! » Так эпически венчает он прочтение евангельского текста и сетует на то, что любви нет, не замечая, что он не так прочитал какой-то отрывок, книгу или в целом Священное Писание.

Вот слова: По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13, 35). «Я прихожу в Церковь – любви нет. Ну, может, поначалу мне и кажется, что там есть любовь, но человек у подсвечника или на кассе обязательно мне напомнит, чтобы я не обольщался: никакой любви здесь нет. Чем больше я вживаюсь в церковную жизнь, чем чаще туда хожу, тем больше замечаю, что нет ее. Батюшка не любит, матушка не любит, и на клиросе все люди какие-то злые, и кассир злой, и люди у подсвечников, да и все братья и сестры… Да и вообще – какие они братья и сестры? Стоят, каждый в свое углубился. Нет любви. Нет! »

Так сетует человек, не понимая, что слово Священного Писания не описывает окружающую среду, а говорит о том, что я должен делать. Слово Священного Писания обращено ко мне, лично ко мне, указывая рамки моего поведения, а не поведения других людей. Слово Евангелия написано для того, чтобы судить и наставлять меня, и только меня, а не кого-то другого. Поэтому эти слова (по тому узнают, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою) относятся ко мне. Если я хочу быть учеником Христовым, я должен любить: любить кассира, любить человека у подсвечника, любить батюшку, любить хор, любить всех братьев и сестер. Не могу? Не могу! Так и они такие же. И они не могут. Они тоже знают, что должны (надеюсь), но не могут. Но я, по крайней мере, теперь знаю, почему я не встречаю любви в Церкви: я попробовал любить сам – и у меня не получилось. Я знаю, что они пытались тоже, и у них не получилось. Значит, вся проблема не в том, что в Церкви никто не любит, а в том, что люди не знают, как научиться любить. Пойду-ка я попробую, проложу-ка я путь, как это так – любить всех. Быть может, если я смогу любить всех, ходящих со мною в храм, тогда, может, я смогу показать этот путь другим людям? И тогда будет все больше людей, любящих друг друга, и по тому все узнают, что мы действительно ученики Христовы. Вот таким образом должно рассуждать по этому поводу.

Или, например, тоже не менее известные слова Иисуса Христа. Милости хочу, а не жертвы (Мф. 9, 13), говорит Христос. Вот я читаю эти слова и понимаю, что никто не слышит этих слов в Церкви. Ну никто! Я прихожу со своей нуждой, со своей проблемой, но не вижу к себе милостивого отношения. Все от меня только требуют: этот говорит – поститься надо, этот говорит – молиться надо, этот говорит – денег давай, этот говорит – на субботник приходи. Все говорят – дай, дай, дай, пожертвуй. А я хочу, чтобы меня просто помиловали, чтобы мою немощь покрыли, чтобы обо мне позаботились. А в Церкви этого нет, это не Церковь Христова, потому что для нее принцип милости хочу, а не жертвы не исполняется.

Но этот принцип записан для тебя – человека, читающего эти слова. Вот иди и отнесись сейчас ко всем именно так: прости тем, кто тебе должен, не требуй с них. Если жена твоя не приготовила тебе ужин – прости ее, отнесись к ней милостиво; если белье твое не постирано – помилуй ее; если ребенок твой не сделал уроки – прости ему это, принес двойку – прости ему. Прости, отнесись ко всем милостиво. Не можешь? Значит, ты никакой не христианин, ты же не можешь так относиться к людям, ты же понимаешь так, что нужно требовать от них, чтобы они исполняли свой долг, свое служение.

Но, по крайней мере, ты теперь понял, что соотнесение милости и жертвы – это трудный вопрос; реализовать его в повседневной жизни очень трудно, очень непросто, и надо много побороться, чтобы вместо жертвы приносить всегда милостыню и милостью своей покрывать нежертвенность окружающих тебя людей. Вот когда ты научишься этому, когда ты сможешь это сделать, тогда смотри: ты и есть в Церкви, и Церковь не изменилась. Ты принял заповедь Божью, научился жить по ней, и ты в Церкви и видишь, как мучаются вокруг тебя люди, пытаясь осознать и исполнить эту заповедь. Но теперь ты не требуешь от них, ты не требуешь, ты понимаешь, что милость лучше жертвы, и ты являешь им милость. И вокруг тебя тысячи людей начинают вести себя так же, понимая: вот же есть выход, можно найти выход из этой неразрешимой проблемы. И так ты и сам встраиваешься в церковное бытие, исполняя заповеди Божьи, и других встраиваешь в это бытие.

Но это труд, подвиг, который ты должен пройти сам, а не судить, как проходят его другие. Но тогда, при таком отношении, получается, что все, что я читаю в Священном Писании (от первых строчек Евангелия от Матфея до последних строчек Послания к Евреям), для меня является инструментом, побуждающим к тому, что трудно, и обличающим меня за то, что я это не делаю. То есть на какой бы странице я ни открыл Священное Писание, оно будет судить меня; куда бы я ни посмотрел, на какую бы страницу ни заглянул, я увижу обличение самого себя – в собственной дикости, в собственном непотребстве, в собственном грехе, в собственной нелюбви, в собственном неверии. Это, конечно, неприятно. Более того, это больно.

Гораздо приятнее слушать Священное Писание, я все-таки слушаю его, я читаю его, я обращаюсь к нему, я верующий человек, не какой-нибудь там неверующий, на улице бродящий; я слушаю, я читаю Евангелие; значит, я верующий человек. Но читать Евангелие неприятно, если ты применяешь все эти слова к себе. А я читаю и применяю к другим. Я верующий человек, и слушать Евангелие мне приятно, потому что я вздыхаю и сетую: «Жалко, нет вокруг меня таких людей! Никто не любит, никто не верит, никто не терпит, никто не прощает… Трудно в наше время христианину, то есть мне, потому что приходится жить среди людей, которые лицемерят, которые на самом деле никакие не христиане, а обычные люди! Как мне, бедному, истинному христианину, жить в таких условиях – среди ненависти, злобы и лицемерия? » Поэтому гораздо приятнее читать Евангелие и с помощью Евангелия замечать недостатки других.

Такая практика, очень распространенная, приводит (особенно активных разумом людей, особенно просвещенных, твердых разумом людей) либо к тому, что они становятся критиками Церкви, либо к тому, что они поднимают людей на какое-нибудь социально-политическое движение. Нас больше интересует критика Церкви. Ведь любая критика Церкви основана на суждении, которое я почерпнул в Евангелии. «Вот посмотрите, – говорю я, критик Церкви, – вот тут написано, что делать! А вы как делаете? Вы так не делаете! Очевидно, что вы не исполняете Евангелие. А вот тут как надо делать? А тут вы тоже не исполняете Евангелие! И как ни посмотрю я по принципам, обозначенным в Евангелии, Церковь их не выполняет. Значит, либо Церкви никакой нет (вообще это просто неправильная организация, ложно присвоившая себе имя Церкви), либо в Церкви собрались одни лицемеры, надо срочно от этих лицемеров, от этих людей Церковь очистить! »

Так думает церковный критик. И ему в голову не приходит то, что он чего-то не замечает. Тот Бог, Который сказал, например, не творить милостыни перед людьми или не брать с собой никакого запаса, ни дополнительной одежды, ни дополнительного пропитания, ни денег, Он же и сказал: не судить. Как же я тогда сужу человека за то, что он нарушает другую заповедь Евангелия (на мой взгляд, наиважнейшую)? Что толку? Он нарушает, я нарушаю. Я ничем не лучше его. А может, и хуже. Потому что он, может быть, и осознает свое недостоинство. По крайней мере, не судит, – а раз не судит, будет помилован, не будет осужден. Может, он прощает людей, которые вокруг него, и будет прощен. А я, непримиримый критик, осуждающий других за нарушение заповедей Божьих, сам же и нарушаю эти заповеди, осуждаю, – значит, буду осужден. Хотя нет у меня дорогих машин и вообще много чего нет, но я буду осужден, потому что судил. Я немилостиво к ним отношусь – не буду помилован и сам. Где моя честность, если я критикую кого-то за нарушение двух-трех заповедей евангельских, а при этом сам нарушаю две-три заповеди евангельские? Это путь, который никуда не ведет, это путь бессмысленный. Так рождаются секты. Ничего хорошего это не даст, потому что делающий так человек сам не замечает, что он губит свою душу, думая о том, что спасает чужие. Это все началось с того, что человек, читая Божественное Писание, все относил к другим людям.

Двадцатый абзац, двадцатая главка:

Сластолюбивое (одних приятностей ищущее) сердце во время исхода бывает темницей и узами для души, а трудолюбивое (любящее себя озлоблять и утруждать наперекор себе, Господа ради) есть отверзтая дверь (в другую жизнь).

Наравне с изменением отношения к читаемому слову преподобный Марк указывает еще на один признак вступления в правильную жизнь. Если человек применяет слова Писания к себе, он исцеляется от тщеславия и судит себя. А судя себя словами Писания, он и встает на путь, ведущий от осуждения его Богом к спасению его Богом, он идет тесным путем к спасению, входит в обитель Царства Божьего. Это изменение отношения к читаемому слову является критерием правильности духовной жизни человека.

Другим критерием, по Марку Подвижнику, является как раз вот этот путь: у человека должно быть, как здесь выражается преподобный Марк, трудолюбивое сердце, то есть сердце, которое любит трудности, сердце, которое любит скорби на пути духовной жизни, когда человек любит жить наперекор своим похотениям, наперекор своим «хотелкам», когда он любит подвиг. А для этого человек должен ненавидеть то, что радует, то, что приносит удовольствие, то, что расслабляет, то, что утешает, то, что каким-то образом нежит плоть.

Как говорил преподобный Серафим Саровский, повторяя слова Макария Великого: «Томлю томящего мя». Человек, который вступает на путь спасения, действительно идет этим путем спасения, он должен возлюбить трудное, скорбное житие. И человек, вступающий на путь монашества, по определению этим и отличается; он любит это, потому и идет в монашество, ему нравятся трудности той жизни. Ведь никто, скажем, преподобного Серафима Саровского в пустыню не выгонял, никто его в лесу сидеть не заставлял, никто не заставлял его есть траву, никто не заставлял его стоять тысячу дней и ночей на камне, никто не заставлял его спать по три-четыре часа. Или преподобный Паисий (Величковский)… Он в конце жизни практически не спал ночами, потому что он молился Богу, чтобы Господь дал ему возможность бодрствовать, чтобы как можно больше труда ради Бога понести. И тот же преподобный Паисий (Величковский) ушел на Афон, не имея ничего, никакой надежды на человека, никакой копеечки в кармане, ни навыка трудиться или добывать себе хлеб. Он пошел просто потому, что хотел подвига. И он его нашел.

И так все, кого бы мы ни взяли: преподобный Сергий Радонежский уходит в пустыню, преподобные Сергий и Герман Валаамские уезжают на отдаленные острова, где и сейчас-то зимой очень тяжело, а что было тогда? А преподобные Зосима и Савватий ушли еще дальше, на страшное в своем роде Белое море, на острова посреди этого моря, как-то добрались, чтобы был труд, чтобы был подвиг. А кто-то уходил еще дальше. Кто-то, как святитель Иоанн Тобольский, искал возможность передвигаться пешком, но чтобы дойти до самых отдаленных селений остяков или хантов, чтобы им проповедовать Христа. Его никто не заставлял это делать, не было никакой резолюции, не было никакого обязательного постановления по этому поводу, никто не приезжал и не контролировал, не спрашивал, сколько у тебя вогулов и остяков крестилось, сколько ты объездил километров по их стойбищам. Он делал это сам, претерпевая при этом тяготы передвижения на тогдашнем конном транспорте, а часто и пешком, в тех условиях, зимой или осенью, когда мошки, комары, морозы, волки, которые встречались.... Он все это преодолевал просто потому, что хотел.

А некоторые ставили себя на столб, а некоторые замуровывали себя в пещерах, а некоторые специально выбирали такой монастырь, где кормят хуже, где братья суровее, – для того, чтобы понести подвиг. Как сказал на эту тему преподобный Максим Исповедник, кающийся человек сам для себя изобретает мучения именно потому, что он кающийся. Человек это делает не потому, что он какой-то изувер, не потому, что у него такая ненормальная психика, а потому, что он познал опытом жизни вред от расслабленности, неги, от утешения, от объедения, от изысканной пищи. Он сам это познал, осознал, поэтому ненавидит то, что лишает его возможности дерзновенного общения с Богом.

Как говорит об этом апостол Павел, те, которые Христовы, плоть распяли со страстями и похотями (Гал. 5, 24). Те, которые по-настоящему принадлежат Христу, распинают себя, убивают в себе похоти, изгоняют из себя страсти. То есть трудолюбивое сердце – это сердце, любящее трудности, трудности для тела, трудности для души; сердце, не отвергающее те трудности и те скорби, которые приходят. Вот это преподобный Марк называет трудолюбивым сердцем. Как сказал однажды святитель Лука (Войно-Ясенецкий; даже книга его автобиографическая так называется): «Я полюбил страдания».

Человек, любящий Христа, так или иначе доходит до этого, с обычной человеческой точки зрения, противоестественного состояния. Но ведь это состояние действительно Христа. Как Христос говорит: «На этот час Я и пришел». И Он Сам, хотя Он и сидит за столом, и пьет вино, и ест то, что дадут Ему, делает это не ради насыщения чрева, а ради спасения людей. Ему хочется уйти и помолиться, а Он находится за пышным столом, потому что такова воля Божья. Но Он пришел для того, чтобы страдать. И где бы Он ни был, ночью Он уходит и возносит молитвы. Он претерпевает скорби от иудеев, скорби от учеников, Его не понимающих, много чего претерпевает, но всегда говорит: «Я пришел для того, чтобы пострадать. Это и есть цель Моей жизни и креста, который возлагает на Меня Отец. Я никому его не отдам и понесу на Голгофу. И все, что необходимо, все, что угодно Отцу Моему даровать мне претерпеть, Я претерплю».

Но мы не способны принять это, потому что мы обычные люди. И вот когда благодать Духа Святого касается сердца человека, когда до него доходит наконец-то рано или поздно та благодать, которая даруется крещаемому, когда он в купели умирает вместе со Христом, распинается вместе со Христом в этой самой купели, – тогда на человеке как бы актуализируется та благодать крещения, которая ему была дана, он начинает желать страдания и скорбей. Ему так же больно и страшно, но он понимает, что вольготная жизнь лежа на диване – не то. Этим не спасешься. Как ты будешь стоять и смотреть на распятого Христа? Каким взглядом ты будешь на Него смотреть? Как ты выдержишь встречу с Ним? Поэтому человек, действительно становясь Христовым, побуждает себя к распятию своей плоти, к отвержению утешений, к посту, молитвам, коленопреклонениям, к ограничению своей воли перед братом, к смирению перед людьми, к терпению досаждений. Какой-то труд, какие-то тяготы он несет, потому что понимает, что так он хоть что-то делает, чтобы стать похожим на Христа, ибо в нас должны быть те же самые чувства, которые во Христе Иисусе. И только пострадав, потерпев, человек входит в покой Христов.

Но обратим внимание, что преподобный Марк говорит не только о трудолюбивом сердце, он говорит и о сластолюбивом сердце. По его представлениям, сластолюбивое сердце – это сердце, которое ищет одних приятностей. Это не просто сладострастник, то есть человек, который ищет только плотской утехи, а это в целом некий комплекс жизненных принципов, который требует от человека поиска только удовольствий, приятных ощущений. И вот это сластолюбивое сердце, любящее удовольствия и утешения, во время исхода, то есть во время смерти, бывает темницей и узами для души. Человек, живший сластолюбиво, сам себя помещает в тюрьму и заковывает в цепи и кандалы.

«Почему так? Где справедливость? – говорим мы. – Ну да, не жили мы по-христиански, но все-таки мы верили, надеялись, что Христос нас помилует». Так думает современный человек. Почему так? Почему сластолюбивое сердце во время исхода бывает темницей и узами для души? Христос говорит: где сокровище ваше, там будет и сердце ваше (Мф. 6, 21). А в Царстве Божьем нет удовольствий. «Как это нет удовольствий? А для чего ж мы туда стремимся? » – думает человек.

Удовольствие – это служение себе, когда человек доставляет приятность телу или душе по собственной своей прихоти, не по воле Божьей, а по собственной своей прихоти, когда вся воля его сосредоточена на том, чтобы доставить себе максимальный комфорт. И он доставляет максимальный комфорт телу и душе. Но в Царстве Божьем этого не будет, там будет только воля Божья, суть которой в том, чтобы жить в другом, для другого, любить, нести радость другому. И каждый другой тоже несет радость и жизнь другим. Вот это приводит к взаимной радости, к взаимному обогащению жизни, а удовольствия – это только для себя, и всегда за счет другого, и всегда по своей прихоти. И вот этого не будет.

Сластолюбивый человек, попавший в Царство Божье (условно говоря, ведь это невозможно, потому что Царство Божье внутри нас, но все-таки если представить), не понимает: что ж такое-то? Удовольствий-то нет. В том смысле, в котором он привык их получать. «Где удовольствия? Дайте мне удовольствия! Дайте мне пережить наслаждение! » Ему говорят: «Вот, вставай перед Богом и услаждайся. Смотри, вон идет человек, поговори с ним. И ты усладишься, узнаешь, какова его любовь, расскажешь ему о своей любви к Богу и к ближним. И радость ваша будет огромной, и никто ее у вас не отнимет». – «Ну как же так? Нет, я хочу наслаждаться, наслаждаться сам по себе, никак не связывая это наслаждение с Богом или с ближним. Я хочу получать удовольствие от наслаждения пользованием этого мира». Но человек, который наслаждается тленными вещами, мирскими вещами, ставит себя в зависимость от этих тленных вещей, он раб своего чрева, своей плоти, своего подчревия, своей гордыни, своего тщеславия, он раб своих страстей, он привык удовлетворять страсти за счет того, что есть в этом мире, и за счет других людей. А в Царстве Божьем этого не будет. И, таким образом, он сам, привыкнув жить так, как жил, создал вокруг себя темницу, и иного порядка вещей он просто не понимает, не признает, и выйти навстречу этому иному порядку вещей он просто не считает нужным.

Так и будет: что стало для тебя сокровищем, там твое сердце и останется. Если наслаждение временными мирскими благами стало для тебя единственным способом существования, то сердце твое заключает тебя в темницу, и выйти из этой темницы в свободу славы чад Божьих ты не сможешь.