03 декабря 2018. Явное и тайное

Мы продолжаем читать наставления преподобного Марка Подвижника о духовной жизни из первого тома «Добротолюбия». Напомню: в прошлый раз мы говорили о той проблеме, которая знакома каждому человеку, хотя бы чуть-чуть пытающемуся исполнить заповеди Божьи. Мы говорили, что чаще всего эта проблема происходит именно из-за того, что человек, слыша евангельскую заповедь, пытается осуществить ее собственным ресурсом, собственными силами, тем добром, которое у него есть. Из этого ничего не получается. Какое-то количество добра мы можем сделать, но это добро исчерпаемо – и сил дальше жить по Христу, по-христиански у нас нет. И наступает уныние, тоска, отчаяние.

Читаем дальше в этом же направлении слова преподобного Марка. Тридцать четвертый абзац:

Те, которые не сочли себя должниками всякой Христовой заповеди, читают закон Божий телесно, «не разумеюще ни яже глаголют, ни о нихже утверждают» (1Тим.   1,   7), потому и думают исполнить его делами.

Когда человек подступает к исполнению заповедей Христовых, он опирается на собственный ресурс, как мы говорили: я читаю то, что я должен делать (как читаю это в некоей должностной инструкции, в некоем законе; идем и начинаем делать). Это обычная практика каждого человека, пытающегося исполнить закон. Поскольку он изначально надеется на свои силы, то, естественно, у него в сознании есть определенная иллюзия. Он подвизается в отношении какой-то одной-двух, максимум трех заповедей. В глубине души он сознает, что раз эти заповеди чего-то требуют, значит, он должен это сделать. И он пытается это сделать. Создается иллюзия, будто он может это сделать и (на первое время, по крайней мере) будто он это делает. Разумеется, он не понимает всей глубины Евангелия, он не видит всего многообразия заповедей Божьих, не видит всей их невыносимой, неподъемной сложности.

Например, известны слова, с них в своем роде начинается Нагорная проповедь: будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный (Мф. 5, 48). Всякий человек, хоть сколько-нибудь подвизающийся на христианском поприще, несомненно, читал эти слова не раз. Но кто-то всерьез собирается их исполнять? Кто-то всерьез берет их как некое руководство к действию, к деятельности? Разумеется, нет. Прочитали и забыли.

Или, скажем, читает человек заповеди блаженств. Он их прочитал не один раз, он их слушает регулярно в церкви. Но никто же не собирается всерьез воспринимать чистоту сердца как некое безусловное требование. Человек читает это как некое благочестивое пожелание, а вовсе не как максиму, не как мотив к действию.

Или, например, тоже из Нагорной проповеди: А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас (Мф. 5, 44). Сколько я встречал в своей жизни людей очень честных (и несоизмеримо более честных и порядочных, чем я сам) и просто удивительных по своим нравственным качествам! Но когда им случайно или целенаправленно в разговоре напоминаешь об этих словах, они говорят: «Да о чем Вы? Это просто некое благочестивое пожелание, просто некий идеал. Никто же не собирается его исполнять; это невозможно, это немыслимо! »

На самом деле, когда человек читает Евангелие внешне (как говорит Марк Подвижник, «телесно» читает Закон Божий), он, естественно, видит отдельные благочестивые заповеди, которые сводятся к тому, что нужно делать добрые дела, нужно помогать людям. Но Евангелие совсем не об этом. О том, что делать добрые дела, вообще не нужно было писать книг, они давно написаны, и уж тем более для этого не нужно было писать Евангелие. И вообще для этого не нужно было приходить Христу. Но в том-то и дело, что пока у нас не переформатируется механизм восприятия слова Божьего, пока мы читаем его «телесно», мы видим там только отдельные благочестивые пожелания, суть которых в нашей интерпретации сводится к тому, что надо заботиться о других людях, помогать другим людям, в какой-то степени любить других людей. Вот и все.

И главная проблема, ключевые точки, которые не дают понять всю масштабность, всю глубину, высоту, долготу, неохватность евангельских требований (и, с одной стороны, эти же принципы являются и краеугольными камнями нравственных требований к христианам), – это непонимание любви, непонимание смирения. То есть того, что вкладывает Евангелие в слово «любовь» и в слово «смирение». Вот непонимание этих вещей и приводит к тому, что Евангелие прочитывают «телесно». В то же время это приводит к тому, что слово «любовь» и слово «смирение», эти понятия, духовные качества, остаются для человека непонятными. И человек может много раз, бесчисленное число раз читать слова о том, что мы должны любить друг друга, и совершенно не понимать, о чем идет речь, всю свою любовь изливая, скажем, как ему кажется, на воспитание собственного ребенка, постоянно попрекая его тем, что он не ходит в храм, что он спутался с плохими мальчишками, что он сидит в Интернете, не учит уроки. Или постоянно делая замечания мужу (жене), старшим и так далее. При этом человек уверен, что главное – это любовь. А применить в своей жизни, сопоставить эти вещи он даже не может, потому что закон Божий, евангельский закон, прочитывается «телесно».

С этих ключевых понятий и нужно начать каждому человеку: спросить себя, что под словом «смирение» (или «кротость») предполагает Евангелие, Новый Завет, слово Божье. И ответить на этот вопрос. Сначала самому попытаться, как я это вижу, потом посмотреть, как это видит Евангелие, как это апостолы видят, как это святые отцы видят. Посмотреть содержание этого понятия, сделать своеобразный контент-анализ понятия «любовь», понятия «смирение». Мы увидим, что в значительной степени это не простая и не быстрая работа, и она приведет к тому, что в нашем восприятии слово Божье изменится.

Смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной (Флп. 2, 8) – вот предел смирения: Христос, висящий на Кресте, Царь, распятый по собственной воле, Бог, Творец мира, умирающий за Свое творение. Это путь смирения, предел смирения. Можно на эту же тему найти слова, скажем, из Послания к Евреям. И именно к этому призывает нас Христос. Именно к этому! Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим (Мф. 11, 29). Это то, что касается смирения. Конечно, это вещь высокая, трудная, кажущаяся недостижимой, а точнее сказать – вовсе недостижимая ни для одного человека. Но ведь никто же всерьез из серьезных людей, тех, которых мы называем святыми отцами, в жизни никогда и не собирался исполнять заповеди Христовы собственной силой. Это невозможно! И человек потому и становится в конце концов святым, что знает эту тайну: я должен сначала вместить в себя Христа и в Нем, Его силой исполнять эти заповеди. И когда мне недостает сил, я призываю Его силы, прошу Его прийти и вселиться в меня и силой Своей сделать меня способным исполнить данные Им заповеди. Как Христос говорит: Без Меня не можете делать ничего (Ин. 15, 5). И когда человек понимает это, тогда начинается его восхождение к святости. Пока он этого не знает, никаких заповедей он не исполняет. И христианином он не может стать, и закон Божий читает «телесно».

То же можно сказать и про любовь. Это просто, может быть, более известно, чем простые слова о смирении. «Любовь не раздражается, не превозносится, не мыслит зла, всему верит, все переносит, всего надеется, любовь никогда не перестает» (см.: 1Кор. 13, 4–8). Поэтому если меня раздражает какой-то человек, то очевидно, что я его просто не люблю. И что бы я сам ни думал о своих чувствах к нему и вообще о своих чувствах, мои мысли не имеют никакого отношения к оценке моих чувств. Любовь оценивается только тем, что говорит о ней Дух Святой. Только Он знает, что такое любовь, только Он передает эту любовь верующим во Христа, только во Христе силой Святого Духа по благоволению Отца человек стяжает любовь такую, какая она есть, а не то, что мы думаем о ней. Представление об этом помогает нам только понять, что те чувства, те ощущения, которые мы испытываем в отношении тех людей, которые с нами живут, к любви не имеют никакого отношения. Как это называть – это уже другой вопрос. Как это объяснить – тоже другой вопрос. Для нас в контексте «Добротолюбия» важно только одно: как стяжать любовь. Для того чтобы ее стяжать, надо понимать, что у нас ее нет. Это некое искомое, а не данность. Искомое во Христе, стяжаемое во Христе, нечто, даруемое Богом в наших сердцах. И вот к этому мы и должны стремиться.

Тридцать пятый абзац:

Иное дело явно совершается как хорошее, цель же совершающего его (метит) не на добро, иное само по себе есть будто злое, но цель совершающего его (метит) на добро. И не только дела делают, но и слова говорят некоторые показанным же образом: иные представляют дело в ином виде по неопытности или незнанию, другие делают это зло намеренно, а иные – в видах благочестия.

Еще прочитаем тридцать шестой абзац:

Скрывающий в выражении похвал оклеветание и опорочение, непонятен для простецов, подобен ему и тот, кто в смиренном виде тщеславен. Они долго ухитряются скрывать истину во лжи, но наконец увлекшись (своим настоящим нравом) обличаются делами.

Тридцать шестой абзац как бы иллюстрирует несколько запутанную мысль тридцать пятого абзаца. То есть важно не то, что мы говорим. Неважно, что мы даже и делаем. А важно, какова цель того, что мы делаем. Это не значит, что цель оправдывает средства. Это значит, что мотивы могут быть совершенно иными, чем понимаемые и каким-то образом осуждаемые нами действия. То есть действительно иногда из хорошей идеи, хорошего замысла может родиться нечто непутевое. Это все равно остается непутевым, но человек хотел добра, искренне хотел добра. И хотя мы его судим и дело, по существу, является плохим (ибо принесло соблазн или еще что-то), но человек не этого хотел, человек хотел блага. И Бог вменяет ему это в добро.

Мысль эта на самом деле очень-очень теплая, она согревает. Конечно, мы чаще говорим о том средневековом западноевропейском выражении, что благими намерениями вымощена дорога в ад. И мы это знаем и часто к месту и не к месту это выражение приводим. Но нашей традиции, нашему опыту ближе слова из пасхального послания святителя Иоанна Златоуста, что Бог и намерения приветствует (целует, там сказано). То есть Он знает, что мы на самом деле хотели, Он знает, к чему мы на самом деле стремились, и это Ему гораздо важнее. По этой причине суд Божий и суд человеческий не совпадают. И по этой причине часто получается, что люди хвалятся за благочестие (и по видимости являются благочестивыми; что называется, комар носа не подточит), а внутри они, как говорит слово Божье, гробы окрашенные. Внутри мерзость. Потому что всё, что они делают, делают для прославления себя, для славы человеческой, а не для славы Божьей.

И нам не дано часто в этом разобраться. Мы ведь в отличие от Христа смотрим на лицо человека, а сердце нам не видно. Поэтому часто наш суд, наши размышления по поводу разных людей не совпадают с тем, что думает об этих людях Бог. Поэтому в нашей жизни явление окрашенных гробов может быть столь же частое, как и во времена Иисуса Христа. Потому что когда человек заботится о внешнем, то неизбежно рано или поздно он станет окрашенным гробом, ведь движет им только тщеславие и больше ничего. Иногда, бывает, человек вроде делает великие и славные дела, и нам кажется, что с неизбежностью этот человек наполнен гордыней и тщеславием. И вдруг мы поражаемся, когда нам открывается его сердце и мы видим, как он плачет и сокрушается, сознавая, что ничего достойного не сделал. Мы думает, что это лицемерие, что это некое напускное смиренномудрие, но нет; просто, может, это и не откроется нам никогда, но мы рано или поздно узнаем, что, оказывается, человек это делал потому, что его попросили это делать. Он делал это из послушания и сам никогда не считал себя достойным что-либо делать, но послушание привело к тому, что он сделал великое, сам никаким образом себе это великое не приписывая.

Или, например, часто бывают ситуации, когда человек совершает некую промашку, очевидную ошибку, ошибку, которую можно увидеть и из-за которой можно его укорить и обличить. Это и делается. В этом рассматривается нерадение человека или его гордыня. И только Бог знает, что он сделал эту ошибку из послушания: он послушался другого человека, хотя понимал, что будет нехорошо, но он привык слушаться, и получилось некрасиво, нехорошо. И он смиряется в конце концов, доверяя Богу, что, наверно, и в этом есть какой-то смысл, хотя бы для его смирения. И всем кажется этот человек нерадивым, ленивым или гордым, а на самом деле он почтен Богом за то, что за послушание пострадал и смиренно претерпел какое-то нарекание, гонение, какое-то страдание, скорбь.

Человек – существо ограниченное. И только в Боге некоторые из людей могут видеть сокровенного сердца человека. А обычный человек не может. Поэтому все наши суждения, хорошие или плохие, часто бывают неправильные и поспешные. С другой стороны, каждому из нас нужно знать: для того чтобы действительно наше внешнее поведение соответствовало нашему внутреннему поведению, чтобы действительно слово не расходилось с делом, а дело не расходилось с тем, что у нас на сердце, необходимо заботиться о внутреннем устроении сердца. Необходимо внимать ему, ибо что в сердце моем находится, то и есть подлинная цель моего существования, что в сердце находится, то и является нашим сокровищем; ради чего мы делаем то, что делаем, это и определяет наше бытие.

Мы можем притворяться благочестивыми христианами и даже благочестивыми священниками, но пришедшая скорбь сдерет с нас эту мимикрию, как это было, скажем, в восемнадцатом году, когда многие люди отреклись от Христа, отреклись от сана. И тем выше, тем ярче засиял подвиг исповедничества тех, кто этого не сделал. Одни показали, что на самом деле никогда и не были христианами, священниками, а просто притворялись, потому что это было удобно. А другие показали, что на самом деле никогда не были просто священниками или просто христианами, но всегда были святыми, и пришедшая скорбь сняла с них покрывало обычной обыденности и показала сверкающий огонь святости Божьей, которая согревала их уже и в дореволюционные годы… И когда пришло время, эта благодать воссияла в них так, что свет этой благодати не могли выносить даже те, кто убивал. Как это было в случае с мучеником Философом Орнатским или в случае с митрополитом Гермогеном Тобольским, когда сами мучители не знали, что делать, настолько их облучало то сияние, которое исходило от святых.

И вот это очищение сердца, внутренняя работа и есть подлинное содержание человеческой жизни. И мы должны смотреть не на то, что мы делаем вовне. Хотя мы должны на это смотреть. Но не это является главным содержанием нашей жизни, а то, что происходит в нашем сердце. И тогда, когда мы будем внимать сердцу, мы не сможем сделать некое дело или сказать некое слово, что соблазнило бы других, расстроило бы других, совратило бы других. Потому что человек, внимающий сердцу, всегда чувствует как бы не рационально, не интеллектом, а как-то сердцем чувствует всю плотность заповедей Божьих. А их, скажем, в чисто декларативной форме немало, даже в книгах Нового Завета. И они как бы толпой стоят у сердца этого человека, внимающего своему сердцу. И хотя он и не помнит их все, но когда собирается какое-то дело сделать, внимая, что в сердце, сразу вспоминает какую-то заповедь. И человек, помня эту заповедь, не делает то, что эта заповедь запрещает, или как раз делает то, к чему эта заповедь вдохновляет. Вот такое удивительное свойство появляется у человека, который внимает собственному сердцу.

На эту тему написано немало слов, притч, образов в Новом Завете. Это и притча о десяти девах, одни из которых не имели внутри вот этого правильного, горящего светильника, масла, елея, благодати; как говорит преподобный Серафим Саровский, им его недоставало. Или еще того ярче притча об изгнании демона из человека, который возвращается и видит, что горница убрана и украшена, человек добродетельный, но пустой, Бога в нем нет, жилище не занято. Он украшенный, красивый, но пустой.

Для того чтобы все наши движения приобрели некую правильность, не было вот этой двойственности, отличающей наши намерения от реально совершаемых поступков, и нужно, чтобы то самое очищение сердца, внимание к сердцу было не просто нашим собственным вниманием, а чтобы там жил Бог. И чтобы Его силой, Его бодростью, Его светом, Его чистотой просвещалось наше сердце. И именно в Нем, Его благодатью мы видим, что мы можем сделать, что мы должны сделать сейчас, чтобы сохранить это единство с Богом.

Мы можем практически стяжать это с помощью молитвы, мы можем стяжать это с помощью регулярного обращения к слову Божьему, внимая этому слову и пытаясь претворить его в свою жизнь. Мы, несомненно, делаем это, когда исполняем заповеди Божьи, понимая, что только это усиливает наше единство с Богом. Этому способствует и причащение. И наконец все эти усилия человека, во Христе совершаемые, приводят к тому, что его внутреннее и его внешнее не противоречат друг другу: и внутреннее светлое, и внешнее светлое, человек уравновесился, он пришел в некое завершенное состояние и, как зрелый плод, снимается и кладется в житницу Господню. Но пока это не свершится, пока это внешнее и внутреннее имеют дисбаланс, ничего о человеке сказать определенно нельзя ни плохого, ни хорошего.

Мне очень нравится мысль, которую я прочитал давно-давно, читая в первый раз книгу «Старец Силуан». Многие смущались словами, образом жизни, дерзновенной молитвой старца Силуана и обращались по этому поводу к известным старцам Афона. А старцы афонские говорили: «Ну что? Мы не знаем, каков он. Посмотрим, как будет умирать». Смерть представляется таким моментом истины, когда Бог открывает, что же на самом деле было внутри у этого человека.