 |
9. Примеры строгости отца
|
|
|
|
8. Дети
Рождение ребенка составляло большой праздник для римлянина. Если семья носила в это время траур, она снимала его, так как вновь прибывший должен был утешить в потере того, кто умер. Радость родителей выражалась публично в наружных украшениях дома, двери которого покрывались венками из цветов. Внутри дома принимали в это время бесчисленных посетителей: родные, друзья являлись поздравлять отца, повидать мать, расхвалить ее, а также принять участие в общей радости и в празднестве.
Тотчас по рождении ребенка, его кладут у ног отца, и если тот поднимет его, значит, он признает новорожденного своим и хочет, чтоб его вскормили; оставляя же его лежать у ног, он как бы
заявляет, что отказывается от ребенка и покидает его на произвол судьбы. Тогда младенца выносят на дорогу, где он умирает от голода и холода, или становится добычей собак, или же подбирается особыми предпринимателями, которые эксплуатируют нищих; редко какая- нибудь чужая семья усыновит его.
Ребенка, которого признал отец, завертывают в белый свивальник, который придает его тельцу совершенно прямое положение. Это делается из страха, чтобы какое-нибудь резкое движение не изуродовало его членов. Мать делается предметом усиленных забот и попечении, причем имеется в виду не только оградить ее здоровье, но и отстранить от нее всякие несчастия, для чего грудь ее обматывают повязками, сделанными в храме. Ее защищают от возможных нападений Сильвана, огненного змея, который, как говорят, прячется в постели женщины. Чтобы защитить ее от этого божества, три человека держат караул вокруг дома, причем один из них вооружается топором, другой — пестом от ступки, а третий — весьма скромным оружием — щеткой. Первые два ударяют в порог своими орудиями, а третий метет его. Этого достаточно, чтобы обратить в бегство Сильвана, в случае, если ему придет фантазия явиться. Кроме того, в течение восьми дней кряду воссылаются мольбы к Луцине [1] и Диане, а также совершается особая церемония в честь Юноны.
|
|
|
На восьмой день по рождении, если это девочка, и на девятый, если это мальчик, ребенок подвергается очищению, ему дают имя [2] и обращаются за него с мольбою к Паркам, которые держат в руках его судьбу. Этот день называется люстральным (от lustrare — очищать), а все предшествующие дни «первоначальными». По этому случаю собирается весь род и одна из самых престарелых родственниц начинает совершение обряда: она берет ребенка из колыбели и средним пальцем, омоченным в слюну, трет ему лоб и губы, чтобы оградить его от всякого колдовства; затем она слегка ударяет обеими руками и высказывает ему пожелания всякого благополучия.
Большая часть римлян поручают вскармливание своих детей кормилицам. Богатые имеют для этого рабынь. Бедные же, которые не в состоянии купить кормилицу, нанимают ее. На масляном рынке
__________
[1] Lucina — одно из имен Юноны, обозначавшее ее специальное свойство, как покровительницы родов. — Ред.
[2] Точнее не имя, а так назыв. praenomen. Каждый римский гражданин носил три имени: praenomen, соответствующий нашему крестному имени, собственно имя (nomen) — по нашему фамилия, так как это имя было общим для всех членов его рода, и, наконец, одно или несколько прозвищ (cognomen). Praenomina были очень немногочисленны: в обычном употреблении их было не более 16—17. Вот их перечень с указанием обычных сокращений: Авл (А. ) Апий (Ар. ), Гай (G. ), Гней (Gn. ), Децим (D. ), Луций (L. ), Марк (М. ), Маний (М'. ), Нумерий (N. ), Публий (Р. ), Квинт (Q. ), Сервий (Ser. ), Секст (Sex. ), Спурий (S. или Sp. ), Тиберий (Ti. или Tib. ), Тит (Т. ), Вибий (V. ). Прозвища, напротив, изменялись до бесконечности.
|
|
|
существовал род постоянной биржи для женщин, торгующим своим молоком. Они стоят обыкновенно около одной колонны, которая вследствие этого получила название молочной колонны. Кормилица старается развлечь ребенка, забавляя его погремушками, успокоить его крики и слезы, усыпить его пением и укачиванием; она прекращает его капризы застращиваниями: пугает его ларвами и маниями — божествами, которые, говорят, вырвались из ада.
Когда ребенок несколько подрастет, он забавляется всевозможными играми: он играет в мячик, которым дети перебрасываются, или бросают его в стену, в кубарь — маленький конус из букса, который они вертят на земле при помощи длинного ремня; они бьют его горизонтально, и под их постоянными ударами кубарь описывает множество неправильных кругов; играют также в trochus — род серсо из бронзы с несколькими кольцами, которые они катят более или менее скоро посредством железной, слегка изогнутой, палочки. Более спокойные дети скачут на длинных палках, изображающих лошадь, запрягают мышей в маленькие повозочки, мучат черных дроздов, ворон, утят и перепелов,, сооружают хижины из кусочков дерева, играют в чет или нечет, бросают вверх динарии с головой Януса на одной стороне и кораблем на другой, кричат, стараясь угадать, «голова» или «корабль», причем выигрывает тот, кто угадал верно; проигравший подставляет бедро, а выигравший бьет по нему. «Чур другим! » (собственно, «короста на всякого другого») —кричит тотчас первый, чтоб больше никто его не бил. Те, кто предпочитают беготню, играют в «колесницу»: группа детей запрягается в маленькую повозку, а один, стоя на ней, правит длинными вожжами, стараясь подражать вознице в цирке. Другие играют в прятки: пока все прячутся, один стоит, закрывши глаза обеими руками; когда все спрятались, то криком его извещают, что он может отправиться на поиски; первый, кого он найдет и тронет раньше, чем тот добежит до известного места, должен, в свою очередь, искать других в следующий раз.
Однажды я застал в атриуме Азиния Поллиона толпу игравших детей. Многие собрались вокруг амфоры, врытой в землю; каждый из них по очереди становился на известном расстоянии от амфоры и, взявши орех, старался им попасть в ее узкое горлышко. Рядом с ними виднелась кучка из четырех орехов; требовалось пятым орехом сбить эту кучку; тот, кто это делал, выигрывал их. В другом месте на полу был начерчен мелом треугольник с поперечными линиями, на этих чертах дети ставили орехи, потом, по известной очереди, каждый катил свой орех в треугольник. Если он оставался там, то играющий получал все, что стояло на каждой черте, пройденной его орехом или только тронутой им. Самым лучшим ударом считался тот, когда орех пройдет все черты и в то же время не выкатится из треугольника.
|
|
|
Немного далее катили орехи по наклоненной дощечке, другие орехи лежали на земле в ряд перед дощечкой и становились добычей того, чей орех, скатываясь, коснется хотя бы одного из них.
Самые большие играли в солдаты или в суд. Здесь был трибунал, пучки прутьев, ликторы, место судебных заседаний. Приводили обвиняемых, защищали их, разбирали тяжбы, и судьи важно произносили обвинительный или оправдательный приговор. Осужденных тотчас уводили маленькие ликторы и запирали в соседнюю комнату, изображавшую тюрьму.
Надевая мужскую тогу, мальчик вводился этим самым в свет, принимался в число деятельных граждан. Происходило это обыкновенно, когда ему минет 17 лет. В этот день отец вручал юноше совершенно белую тогу, называвшуюся toga рига. С утра этого дня мальчик снимал с себя буллу — золотой или медный медальон, который он носил на шее с самого рождения в качестве амулета, предохраняющего от порчи и дурного глаза, — и вешал ее на шею домашним ларам. Затем он надевал тогу в присутствии родителей и друзей дома. Вместе с ними он отправлялся в храм, чтобы принести богам жертву и отслужить молебен; после чего шествие отправлялось на форум, чтобы представить юношу народу и государству, членом которого он с этих пор делался. Торжественное облачение в мужскую тогу происходило обыкновенно 17-го марта в день Liberalia (праздник в честь Вакха). Что касается полного совершеннолетия, то его молодой человек достигал в возрасте 25 лет.
(Dezobry, Rome au siecle d'Augusts, lettres LIV et LXVIII, изд. Delagrave).
|
|
|
9. Примеры строгости отца
Сын Кассия Весцеллина, будучи народным трибуном, внес первый аграрный закон и снискал любовь народа многими другими мероприятиями, направленными к его благу. После того как он сложил с себя это звание, отец, посоветовавшись с друзьями и родственниками в домашнем совете, осудил его за стремление к царской власти, приказал забить его до смерти, а имущество его посвятил Церере.
А Тит Манлий Торкват, человек, пользовавшийся редким почетом за свои многочисленные выдающиеся подвиги и очень осведомленный в вопросах гражданского права и понтификальных таинствах, не счел даже нужным в подобном случае прибегнуть к совету близких. Ибо когда македоняне через своих послов предъявили сенату жалобу на его сына Децима Силана, то он стал просить у сенаторов, чтобы они не прежде издали постановление по этому делу, чем он, Манлий, разберет обвинения своего сына македонянами. Основательно рассмотрев дело при содействии сенаторов и македонских послов, он целых два дня оставался один и не видел ни той, ни другой стороны; лишь на третий день, выслушав как следует свидетелей, он объявил следующее: «Так как я нахожу доказанным, что сын мой Децим Силан получил деньги от союзников, то я считаю его недостойным и республики, и моего дома и приказываю ему немедленно удалиться с моих глаз». Потрясенный столь суровым приговором отца, Силан не вынес дальше дневного света и в ту же ночь повесился. Итак, Торкват исполнил обязанности строгого и правдивого судьи; республика была удовлетворена, Македония отомщена, строгость отца, казалось, должна была смириться. Но он не захотел присутствовать на похоронах сына и отказывался слушать тех, кто хотел его утешить.
Когда у реки Эч римские всадники, не выдержав натиска кимвров, в страхе прибежали в Рим, Марк Эмилий Скавр, светоч и краса отечества, послал сказать своему сыну, участвовавшему в бегстве: «Охотнее я увидел бы тебя убитым на своих глазах в честном бою, чем виновником постыдного бегства. Итак, если в тебе осталась хоть капля стыда, ты должен избегать взоров обесчещенного отца». Получивши известие об этом, сын вонзил себе в грудь тот самый меч, который он должен был употребить против врагов.
Не менее твердо обошелся с сыном сенатор Авл Фульвий, но он наказал его не за то, что он бежал с поля битвы, а за то, что он пошел в битву. Когда юноша, выдававшийся между сверстниками и умом, и образованностью, и красотой, увлеченный дружбой с Катилиной, в безрассудном порыве устремился в его лагерь, отец перехватил его на пути и собственноручно умертвил, сказавши при этом: «Я произвел тебя на свет не для Катилины против отечества, а для отечества против Катилины».
(Валерий Максим, кн. V, гл. 8)
|
|
|
