8. Нерон-актер

Нерон, переходивший от преступления к преступлению, от одного безумия к другому, всецело был поглощен своими химерами притязательного артиста. Колоссальное самолюбие возбуждало в нем ненасытную жажду к славе; его зависть ко всем тем, кто обращал на себя внимание публики, доходила до неистовства: успех на каком бы то ни было поприще был в его глазах государственным преступлением. Утверждают, будто бы он хотел запретить продажу произведений Лукана [1]. Он добивался небывалой знаменитости; в его голове зарождались грандиозные проекты: прорытие коринфского перешейка, проведение канала от Бай до самой Остии [2], открытие истоков Нила.

Путешествие в Грецию было его давнишней мечтой не потому, что у него было серьезное желание увидеть шедевры несравненного греческого искусства, но вследствие странного честолюбия, которое побуждало его выступить на состязаниях, устраиваемых в разных городах, и получить там призы. Таких состязаний в те времена было бесчисленное множество, так как устройство подобных игр являлось обычной формой проявления щедрости у греков: всякий мало-мальски богатый гражданин видел в этом самое верное средство обессмертить свое имя. Благородные упражнения, которые так много способствовали развитию силы и красоты древней расы и служили школой греческого искусства, теперь превратились в способ наживы ремесленников, которые сделали себе специальность, бегая на agones и получая там победные венки. Вместо порядочных и прекрасных граждан здесь теперь выступали безобразные и ни на что не годные чудовища, или же люди, создавшие себе из этого выгодное ремесло. И такие-то призы, выставлявшиеся победителями напоказ вроде теперешних орденов, не давали спать тщеславному Цезарю; он уже видел себя с триумфом въезжающим в Рим в качестве «периодоника» (титул чрезвычайно редкий, который давался победителю в целом цикле торжественных игр) [3].

__________

[1] В конце концов этот поэт погиб в очень молодых летах, приговоренный Нероном к смертной казни за участие в заговоре Пизона. — Ред.

[2] От Бай, приморского города в Кампании, до Остии — гавани при устье Тибра расстояние верст в 200. — Ред.

[3] В этих играх римская аристократия унижала свое достоинство вместе с императором: «Мужчины и женщины не только из сословия всадников, но и из сенаторского выступали на сцене, в цирке, в амфитеатре, подобно людям самого низкого звания. Многие публично играли на флейте, плясали, участвовали в трагедиях и комедиях, играли на лире, руководили хорами, травили зверей и бились как гладиаторы, — одни охотно, другие против воли. Можно было видеть тогда представителей самых знатных фамилий — Фуриев, Фабиев, Порциев, Валериев и др., трофеи и храмы которых красуются в городе, как они на глазах у публики предаются упражнениям, из которых некоторые не обратили бы ничьего внимания, если бы их проделывал кто-нибудь другой». (Дион Кассий, LXI, 17).

До полного безумия доходила его мания выступать в качестве певца. Одной из причин гибели Тразея было то, что он не совершил жертвоприношения «небесному голосу» императора. Перед парфянским царем, своим гостем, Нерон пожелал похвастаться своим талантом возницы. Ставились лирические драмы, в которых он играл главную роль, а остальные боги, богини, герои и героини были загримированы под него и его любимую женщину. Одна из последних его затей заключалась в том, чтобы выступить в театре совершенно нагим в виде Геракла, убивающего льва в своих мощных объятиях или же одним ударом палицы; подходящий для этой цели лев был уже, говорят, найден и выдрессирован, но император как раз в это время умер. Покинуть свое место в то время, когда он пел, было таким большим преступлением, что это решались делать лишь украдкой, принимая самые смешные предосторожности. При состязаниях Нерон чернил своих соперников, всячески старался их смутить, и несчастные пели фальшиво, лишь бы избежать опасности подвергнуться сравнению с царственным певцом. Судьи ободряли его, хвалили его робость. Если это странное зрелище вызывало краску стыда или печаль на чьем-нибудь лице, Нерон заявлял, что среди судей есть люди, беспристрастию которых он не может доверять. В остальном он подчинялся правилам состязания, как школьник, дрожал перед агонотетами и мастигофорами [1] и платил, чтобы его не били, в случае если он ошибется. Если он делал какой-нибудь промах, за который его следовало исключить из состязания, — он бледнел; нужно было ему шепнуть, что это осталось незамеченным среди восторгов и рукоплесканий публики. Статуи победителей, удостоившихся раньше лаврового венка, разбивались, чтобы не вызвать в нем приступов необузданной зависти. На бегах остальные участники употребляли все усилия, чтобы он пришел первым, даже если ему случалось упасть с колесницы; впрочем, иногда он сам поддавался нарочно, чтобы все были уверены, что он состязается честно. В Италии его унижало то, что своими успехами он обязан лишь шайке повсюду следовавших за ним клакеров, которые были старательно подобраны и получали большие деньги. Римляне становились ему невыносимы, он считал их грубыми мужиками и говорил, что уважающий себя артист может считаться только с греками.

Столь желанный отъезд состоялся, наконец, в ноябре 66 г.; в Рим Нерон вернулся лишь к концу 67 г. Никогда он не играл так много: для него нарочно устроили так, чтобы все игры произошли в один год; все города посылали ему призы местных состязаний;

_________

[1] Агонеты — судьи при состязании, мастигофоры — стражи, вооруженные плетками, которыми они били в случае нарушения правил, установленных при состязании. — Ред.

беспрестанно к нему являлись депутации, просившие его спеть в том или другом городе. Этот большой ребенок, с невероятной наивностью не замечавший лести, (а может быть, в душе смеявшийся над ней), был вне себя от восторга. «Греки одни умеют слушать, — говорил он, — только греки достойны меня и моих стараний». Он осыпал их привилегиями, провозгласил свободу Греции на Истмийских играх, щедро платил оракулам, дававшим ему благоприятные предсказания, и упразднял те из них, которые пришлись ему не по вкусу. Говорят, он даже велел задушить одного певца, который не сдержал своего голоса, когда это нужно было, чтобы не заглушать голоса его — Нерона... Многие краснели при мысли, что Греция опозорена этой бесстыдной комедией. Впрочем, некоторые города сохранили свое достоинство: злодей не посмел явиться в Афины, — его туда не пригласили.

Возвращение вполне соответствовало всему путешествию. В каждом городе ему воздавали почести как триумфатору: для его въездов разламывались стены. В Риме по этому случаю были устроены неслыханные празднества. Нерон въехал на триумфальной колеснице Августа; рядом с ним сидел музыкант Диодор; на голове у императора был надет олимпийский венок; в правой руке он держал пифийский венок; перед ним несли остальные венки и надписи с обозначением его побед, имен побежденных им соперников и названий пьес, в которых он играл; за ним следовали клакеры. Для въезда Нерона была разрушена арка Большого цирка. Отовсюду слышны были возгласы: «Да здравствует олимпионик! Пифионик! Август! Да здравствует Нерон Геракл! Нерон Аполлон! Единственный периодоник, единственный, который когда-либо был! Август, Август! О, священный голос! Счастливы те, кому удалось его слышать! » Тысяча восемьсот восемь венков, привезенных Нероном, были выставлены в Большом цирке и прикреплены к обелиску, который был поставлен здесь Августом.

(Renan, L' Antechrist, стр. 264—268 и 302—305, изд. Calmann Levy).