9. Республиканец времен Нерона

9. Республиканец времен Нерона

Я предпочитаю Тразея Катону Младшему, которого он взял себе за образец; я считаю его лучшим представителем разумного стоицизма. Я не знаю, в чем можно бы упрекнуть этого героя, лишенного всякого самохвальства, кротость которого равнялась его твердости: он боялся, по его собственным словам, слишком сильно ненавидеть пороки, чтобы не возненавидеть людей; сохранял кроткое и благодушное спокойствие во время борьбы, в которой подвергалась опасности его жизнь; он никогда не подчинялся тому, с чем не могла примириться его совесть, но в то же время никогда не рисковал без

нужды своей жизнью, сохраняя ее для общественного блага; никогда не выступая с придирчивой и беспокойной оппозицией против власти и не стараясь подобно другим стоикам дерзостью снискать себе популярность, он умел однако не допускать сенат до несправедливых, жестоких или неприличных постановлений; он достигал этого не только подачей голоса, -но и самим молчаньем своим: уважение, которое он внушал к себе, было так велико, что вся империя обращала на него взоры и прислушивались не только к его словам, но, если можно так выразиться, и к его молчанью; самые отдаленные провинции обращали внимание на то, чего Тразей «не сделал». Сам Нерон был обезоружен таким спокойным мужеством и отдавал справедливость безукоризненной честности этого человека: Нерон сам говорил, что хотел быть другом его, и относился к Тразею с почтением вплоть до той минуты, когда вне себя от ужаса после убийства своей матери Агриппины, он не мог более выносить взгляда неподкупной совести и докучливой добродетели сенатора, который один не пожелал своим присутствием участвовать в оправдании матереубийства и во время чтения письма Нерона ушел из заседания сената.

Смерть Тразея, описание которой у Тацита (Анналы XVI, 34—35) нельзя читать без волнения, сколько бы раз ни повторялось это чтение, представляет собой самую прекрасную кончину, какую только мы знаем в древности. «Тразей находился в своих садах, куда под вечер и был послан к нему консульский квестор. Здесь он собрал многочисленный кружок выдающихся мужчин и женщин и разговаривал с ними, в особенности с философом Деметрием. Судя по выражению лица и по некоторым словам, произнесенным громче остальных, он беседовал о природе души и о расставании ее с телом, когда пришел Домиций Цецилиан, один из его близких друзей, и сообщил о приговоре сената. При этом известии поднялся всеобщий плач и рыдания. Тразей торопил своих друзей удалиться, чтобы не связывать неблагоразумно своей судьбы с его судьбой. Аррия хотела разделить участь своего мужа, но он заклинал ее сохранить жизнь и не лишать их дочь единственной поддержки, которая ей оставалась. После этого он направился к портику своего дома, куда вскоре явился и квестор. Тразей принял его почти радостно, так как узнал от квестора, что его зять Гельвидий отделался лишь изгнанием из Италии. Когда ему было передано постановление сената, он позвал Гельвидия и Деметрия в свою комнату и подставил сразу обе руки для вскрытия вен. Тотчас брызнула кровь, он свалился на пол и, попросив квестора приблизиться, сказал: «Совершим это возлияние Юпитеру-Освободителю. Смотри, молодой человек! Да отвратят боги это дурное предзнаменование! Но ты живешь в такое время, когда следует закалить свою душу примерами твердости».

(С. Martha, Les Moralistes de Г empire remain, стр. 117— 118; 2-ое изд. Hachette).

10. Император Антонин по Марку Аврелию

Вот черты, которыми отличался мой отец [1]: кротость и непреклонная твердость в решениях, принятых по зрелому обсуждению; презрение к славе и мнимым почестям, любовь к труду и настойчивость; готовность выслушивать тех, кто имеет в виду общую пользу, беспристрастная оценка каждого по его заслугам...

При обсуждении дел он тщательно исследовал их, с упорством, не поддаваясь предвзятым мнениям... Он обдумывал все возможные последствия своих мероприятий, а небольшие нововведения подготавливал без шума. Всякие приветствия, всякая лесть по отношению к нему были устранены...

Он не льстил народу, не искал популярности, не угождал черни:

во всем был строг и тверд, но не груб, и не любил новшеств... Всякий сказал бы, что это многоопытный, зрелый человек, недоступный лести и способный руководить своими и общественными делами... Он всегда без зависти уступал людям, выдававшимся своими способностями, и содействовал тому, чтобы их заслуги вознаграждались по достоинству.

Всегда поступая согласно с заветами предков, он не выставлял напоказ своей верности старине. В нем не было ни изменчивости, ни непостоянства: он привязывался к месту и к вещам.

После сильных приступов головной боли он быстро возвращался к обычным делам, бодрый и внимательный. У него было мало тайн, да и те касались лишь государственных дел... Он отличался благоразумием и умеренностью, в своих поступках руководствовался всегда требованием долга, а не стремлением к славе... В нем не было ни жестокости, ни неприступности, ни резкости; всякую вещь он разбирал и обдумывал, как на досуге, не торопясь, по порядку, с энергией и последовательностью...

Благодарю богов, что я жил под властью такого правителя и отца, который удалял от меня всякое ослепление властью, который дал мне возможность уразуметь, что, и живя во дворце, можно обойтись без телохранителей, роскошных одежд, факелов, статуй и всякой другой помпы, что можно жить совсем как частный человек, не утрачивая достоинства и энергии, необходимых для того, чтобы властно свершить общественный долг...

Во всем поступай, как ученик Антонина, — говорит далее сам себе Марк Аврелий. Помни его ревностное следование разуму, его постоянное ровное и спокойное отношение ко всему, его благочестие, обходительность, мягкость, отсутствие в нем всякого тщеславия, его
__________

[1] Император Марк Аврелий был усыновлен Антонином. — Ред.

436

старание понять сущность всякого дела. Помни, что он не оставлял дела, не изучив его самым тщательным образом и не обдумав его вполне ясно. Он безответно сносил несправедливые нападки на себя; никогда не спешил, не принимал доносов; внимательно относился к поступкам и поведению людей... Помни, как любил он труд, как велика была его терпеливость. Помни его постоянство в привязанности; помни, как милостиво встречал он противоречия своим мнениям, и радовался, если кто высказывался правильнее его... Не забывай об этом, и ты встретишь последний свой час с такой же спокойной совестью, как и он.

(Марк Аврелий, К самому себе, кн. I, 16—17; кн. VI, 20).