9. Державность. 10. Государственничество

9. Державность

Второе слово, которое Путин положил в основание своей политической философии, — «державность». Для нашего слуха в этом слове слышится много разных смыслов. Если я предложу вам сейчас сосредоточиться на слове «державность» и записать все те смыслы, которые вы в нем слышите, то вы заполните на листе немало места. Ясно, что в первую очередь нам слышится «великодержавность», но десять лет назад премьер-министр России по тактическим соображениям не мог так вот напрямую произнести это слово, чтобы не вызвать волну раздражения на Западе, от которого мы тогда существеннейшим образом зависели, да и внутри страны. В первом Послании Федеральному собранию Путин прямо напомнил, что попытки укрепления России «подчас трактуются необъективно и односторонне, становятся поводом для разного рода спекуляций»[104]. Впрочем, Путин последовательно вел свою борьбу за слова и постепенно менял политический лексикон. Прошло всего полмесяца, и он на заседании Комиссии по подготовке празднования 300-летия Петербурга говорит более откровенно: «Трехсотлетие Санкт-Петербурга… лишний повод вспомнить о величии нашего государства, об истоках величия России». Здесь уже звучит словосочетание «величие России», от которого один шаг до «Великой России» (Столыпина — Струве) и, следовательно, до «великой державы». Но Путин не торопится, так как перед ним стоит труднейшая задача: постепенное и по возможности (до поры до времени) бесконфликтное возвращение России ее мощи и соответствующего этой мощи положения в мире.

Тут уместно было бы вспомнить о некоторых рецептах[105], которые разрабатывали для будущей — постбольшевистской — России ее верные сыновья, а именно те русские политические мыслители, которые и для Путина, и для Суркова, и для их единомышленников были не именами из учебников по истории, а реальным рабочим материалом для формулирования идеологии курса. Это не только И. А. Ильин, которого и Путин, и Сурков цитируют в своих текстах, но и старший товарищ Ильина по цеху — Петр Струве. Давайте послушаем, например, одно из программных положений Струве и сопоставим слова мыслителя и политика с теми ощущениями (как минимум), которые обуревали нас в начале правления Путина: «…какими бы путями ни пошло восстановление России — два лозунга, как нам кажется, должны стать руководящими для стремлений и действий русских патриотов в их отношении к прошлому и будущему Родины. И эти лозунги: новая жизнь и старая мощь. Нельзя гнаться за восстановлением того, что оказалось несостоятельным пред лицом самой жизни, и в этом смысле мы стремимся к новой жизни. Но в то же время можно и должно трепетно любить добытое кровью и жертвами многих поколений могущество Державы Российской. Мы никогда не считали Россию колоссом на глиняных ногах. Ибо если бы мы это считали, то как бы мы верили в восстановление России? А это значит, что мы верим в подлинность той мощи, которой обладала историческая Россия. И новую жизнь России поэтому мы не отделяем от ее старой мощи»[106].

Что касается текста от 30 декабря, то тогда (да и сегодня тоже) в слове «державность» имплицитно присутствуют и «сильное государство» (демонстрируя адекватность восприятия российского патриотизма, Путин в том же первом Послании говорит с некоторой иронией: «Если кому-то не нравится слово “сильное”, скажем — эффективное»), и «вертикаль власти», и «диктатура закона», и Мюнхенская речь. При этом Путин напоминает, что статус «великой страны», который был и будет присущ России, обусловлен «неотъемлемыми характеристиками[107] ее геополитического, экономического, культурного существования». Поскольку эти характеристики неотъемлемы и, значит, объективны («они определяли умонастроения россиян и политику государства на протяжении всей истории России»), то возвращение «державной мощи» — вопрос времени.

10. Государственничество

И наконец, третье слово, третий краеугольный камень политической философии Путина — «государственничество». Сразу замечу, что в такой форме это слово говорит больше именно об идеологии, чем о государстве как о системе институтов и процедур. Тут речь не о государстве, а об отношении к нему. Вот «Молодая гвардия “Единой России”», как и другие прокремлевские молодежные организации, — это организации с государственнической идеологией, то есть они признают самостоятельную и притом высокую ценность государства в истории, в настоящем и будущем российского народа. Более того, при позиционировании государственничества как одного из краеугольных камней своей идеологии, Путин практически высказывается по вопросу, который на протяжении веков стоял в центре внимания русской мысли[108], — о соотношении личности и государства.

Здесь же Путин произносит еще одно важное слово, которое пригодится нам для определения его политической философии: « порядок ». А именно говорит: «Крепкое государство для россиянина не аномалия, не нечто такое, с чем следует бороться, а напротив — источник и гарант порядка, инициатор и главная движущая сила любых перемен». Кроме важного для нас слова «порядок», которое мы возьмем на заметку, Путин в приведенном отрывке констатирует тот факт, что именно государство, точнее, верховная власть была в истории России источником любых, в том числе вполне либеральных перемен. Можно наскоро вспомнить, с одной стороны, Петра Первого, Екатерину Великую, Александра Второго, Петра Столыпина, Сталина и Хрущева и, в конце концов, самого Путина.