6. А.Мейерберг[8] о царствовании Алексея Михайловича

< …> Алексей статный муж, среднего роста, с кроткой наружностью, бел телом, с румянцем на щеках, волосы у него белокурые и краси­вая борода; он одарен крепостью телесных сил, которой, впрочем, повредит заметная во всех его членах тучность, если с годами она все будет увеличиваться и пойдет, как обыкновенно, в живот; те­перь он на 36 году жизни.

Дух его наделен такими блестящими врожденными дарования­ми, что нельзя не пожалеть, что свободные науки не присоедини­лись еще украсить изваяние, грубо вылепленное природой вчерне. Кроткий и милостивый, он лучше хочет, чтобы не делали преступ­лений, нежели имеет дух за них наказывать. Он и миролюбив, ког­да слушается своей природной наклонности; строгий исполнитель уставов своей ошибочной веры и всей душою предан благочестию. Часто с самою искреннею набожностию бывает в церквах за свя­щенными службами; нередко и ночью, по примеру Давида, вставши с постели и простершись на полу, продолжает до самого рассвета свои молитвы к Богу о помиловании или о заступлении, либо в по­хвалу ему. И что особенно странно, при его величайшей власти над народом, приученном его господами к полному рабству, он никогда не покушался ни на чье состояние, ни на жизнь, ни на честь. Пото­му что хоть он иногда и предается гневу, как и все замечательные люди, одаренные живостью чувства, однако ж никогда не позволя­ет себе увлекаться дальше пинков и тузов.

Титул его, употреблявшийся во время нашего посольства, был таков: «Государь Царь и Великий Князь Алексей Михайлович, всея Великие, и Малые, и Белые России Самодержец, Московский, Ки­евский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Аст­раханский, Царь Сибирский, Государь Псковский и Великий Князь Литовский, Смоленский, Тверской, Волынский, Подольский, Югор­ский, Пермский, Вятский, Болгарский и проч., Государь и Великий Князь Нижнего Новагорода, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский, и всех Северных стран Пове­литель, Государь Иверский и Царей Карталинские, Грузинские и Кабардинские страны, Черкесских и Горских Князей, и многих иных, Восточных, Западных и Северных Государств и Областей, законный и наследственный Дедич, Государь и Повелитель».

Титул, разумеется, большой, но по московскому обычаю в него вкралось много напрасных, ложных и независимых владений.

Алексей без сомнения Государь, потому что повелевает всеми самовластно по древнему обычаю. Его воля — непреложный закон для всех подданных. Как господин над рабами, он имеет надо всеми право живота и смерти по своему произволению. Когда он сам на­кажет или по его приказу высекут кого-нибудь розгами либо плеть­ми, наказанные приносят еще ему благодарность. Не себя называ­ют москвитяне владельцами своего имущества, а Бога да царя. Нищие у порогов церквей или на перекрестках просят подать им милосты­ню из любви к Богу и царю. Если спросить кого-нибудь о неизвес­тной ему вещи, он ответит, что этого он не знает: «Ведает про то Бог да царь». Короче сказать, о нем говорят, как о божестве, мно­гие так и чувствуют. Просьбы, ему подаваемые, все без различия подписывают из уничижения уменьшительным именем, так что если кого зовут Степаном, подписывается «Степкой». А патриарх и все прочие из духовенства, также и монахини: «богомолец твой» или: «богомолица твоя». Думные бояре, все дворяне и прочие воинские чины из народа: «холоп твой»; купцы первого разряда, которых зо­вут гостями: «мужик твой»; купцы низшего разряда и иностранцы: «сирота твой»; женщины благородного звания: «рабица твоя»; дере­венские жители: «крестьяне твои»; слуги думных бояр: «человек твой». < …>

Великие князья всегда имеют при себе Думу, но многие из них обыкновенно спрашивали ее мнения только для вида, чтобы свалить с себя на нее ненависть за сделанную ими несправедливость. Алек­сей превосходно идет по следам их, распоряжаясь всем по своему произволу или, лучше, думая распоряжаться, потому что, осаждае­мый и проводимый своими любимцами, либо совсем не знает поло­жения дел, либо видит его под прикрытием обмана тех же любимцев. В мою бытность в Москве Думу составляли около 13 бояр, 30 околь­ничих, 7 думных дворян; все они, принадлежа к знатному сосло­вию, сидели в этой Думе, а трое думных дьяков, из простого звания, должны были стоять.

По произвольному распоряжению царя, между этими советни­ками разделены все заботы о каких бы то ни было делах царства, относящихся как к общественному, так и частному положению под­данных. Потому что, так как в Москве учреждено 33 главных пра­вительственных места, называемых приказами, то к ним, как первостепенным учреждениям, по предписанному распоряжению, принадлежат все дела, касающиеся правосудия, казны или войны. В каждом из них, а иногда и во многих, председательствует один из этих советников: он заведывает с полною властию делами, подле­жащими его судопроизводству, и дает окончательные приговоры с большею или меньшею прибавкою к своему родовому имуществу, так что сам бывает оценщиком степени своей благосклонности. Так царь, сохраняя за собой всю полноту царской власти, делает вид, что некоторую часть ее передает своей Думе, отсылая просьбы на­рода на рассмотрение ее членов. В каждом приказе должность сек­ретарей исправляют особенные дьяки: каждого из них великий князь всегда обыкновенно наряжает в товарищи своим послам к инозем­ным государям.

Любимцы у него непрочны, не только по общему пороку всех Дворов, по которому положение любимцев, следуя непрочности всех человеческих дел, всегда шатко и легко рушится в прах от всякого, хоть бы и слабого, удара, но и потому еще, что это люди без твер­дых оснований в какой бы то ни было добродетели, укрепившись на которых громоздкое здание государевой милости стоит прочно, под­держиваемое заслугами.

Между всеми ими отличался недавно умерший Морозов, воспи­татель его детства, хотя после народного восстания против него, по-видимому, и поупал в своем могуществе, однако ж, сохраняя силу более из дружеской приязни к нему государя, нежели по наружно­му виду, всегда влиятельный в его душе, он никогда не испытывал утраты его расположения. Искренность этой дружбы Алексей дал ему почувствовать многими опытами в то время, когда расстроен­ное здоровье не позволяло ему выходить из дома. Потому что хоть он и удалился от гражданских должностей, но в увядавшем теле сила ума и здравого суждения были еще в полном цвете: оттого-то великий князь часто и навещал его тайком и советовался с ним о важнейших делах. Это был человек с природным умом и, по своей долговременной опытности, способный править государством, если бы только умел ограничивать свое корыстолюбие. Но самые верные доказательства своего искреннего расположения к Морозову Алек­сей заявил в последнее время его жизни: он навещал его, утратив­шего уже всякое чувство и сознание, не пропуская ни одного дня, по одному только простому долгу, а не в видах будущих заслуг за то; а по кончине Морозова, когда следовало похоронить его, Алек­сей сам пожелал отдать последний долг покойному в церкви, вмес­те с прочими, не думая нимало, что унизит тем свое величество, если будет оплакивать его при всех.

Теперь является перед нами царский тесть боярин Илья Дани­лович Милославский. Выбравшись из грязи самого бедного люда и самого низшего дворянства и, по неожиданной прихоти играющего счастия, вознесенный на самую высокую степень почестей в Московии, он получил у царя весьма большую силу в качестве его тес­тя. Впрочем, не очень-то величается ею, потому что московские цари, подобно Мельхиседеку, хотят быть без отца, без матери, без родос­ловной. Алексей и, еще важнее, сама дочь его, царица, в разговоре с ним зовут его всегда Ильей, а не тестем, не батюшкой. Да он и не пользуется какою-нибудь большою милостью у зятя и не один раз отведал его тряски за волосы на голове и бороде и кулачных тузов. Когда, в исходе осени 1661 года, после поражения, нанесенного ли­товцами Хованскому и Нащокину на полоцких полях, разнесся слух о приходе туда польского короля с многочисленным войском и, вме­сте с тем, гонец донес об опасности Переяславля у Черкасов, жес­токо стесненного казаками, Алексей 10 ноября созвал Думу и совещался с ней, какою дорогою и с какими силами идти навстречу такому превосходному неприятелю, Илья, сидевший недалеко от царя, сказал: «Государь, поставь меня воеводой твоих полков, и я пленю и приведу к тебе польского короля».

Такое пустое самохвальство тщеславного Фразона рассердило царя: вспылив от негодования, он отвечал: «С чего ты, блудницын сын, приписываешь себе такую опытность в военном деле? Когда это ты набил руку на воинском поприще? Спрашиваю тебя: пересчитай свои славные воинские подвиги, тогда и мы можем надеять­ся, что исполнишь свои обещания. Пошел к праху, старик, со свои­ми бреднями! » Тут, поднявшись с места, он сперва влепил ему громозвучную пощечину и, тряся его за бороду, прибавил: «Как сме­ешь ты, негодяй, потешаться надо мной такими непристойными шут­ками? Сейчас же вон отсюда! » И, говоря это, выгнал его пинками из Думы и сам запер двери за ним. Точно слуга, чтобы за то быть барином, Илья съедает и переваривает в своем страусовом желудке эти, хоть и очень жесткие, вещи, только бы сохранять влияние, бла­годаря которому подает всегда новое, дорогой цены, кушанье про­жорливости своего ненасытного корыстолюбия, проголодавшейся от долгого поста. А этому глядящему в гроб старику так немного нуж­но денег на путевые издержки, чтобы добраться до роковой цели своего странствия, которой он почти уже и достиг; при том же у него нет сыновей, а только дочери, которым [он] и должен передать после себя наследство (точно реку в море). Но так уж устроена самая испорченная природа москвитян. Жадность в их сердце — не гос­тья, а коренная обитательница: они не только постоянно поддержи­вают ее пищею, как древние весталки священный огонь, но еще любят, чтобы она с каждым днем и добрела от этой пищи.

Другой, пользующий милостями государя, считается Федор Ми­хайлович Ртищев, еще с отроческих лет царский постельничий, стало быть, сжившийся с ним на дружеской ноге, а ныне окольничий, цар­ского дворца дворецкий и управляющий всем монетным делом в го­сударстве. Впрочем, по исправлению этой последней должности, он нажил себе жестокую ненависть некоторых, так как не без основа­ния считается главным виновником чеканки медных денег, которые совершенно вывели из обращения золотые и серебряные деньги, с большим убытком для всех, а потому Богу известно, какая еще бу­дет его участь у народа, расположенного к мятежам по своей при­роде. Между тем, сильный благоволением к себе государя, он пренебрегает опасностью и, превосходно зная ослиные свойства мос­ковитов, подгоняет их ударами нести свое ярмо. Впрочем, довольно еще ловко скрывает бич по своему благоразумию, по которому едва сорока лет от роду станет выше многих стариков. < …>

Было время, когда патриарх Никон, которого царь любил боль­ше всех их, казался у него всемогущим, но, свергнутый силою по­стигшей его судьбы придворных, уже шесть лет скрывается в построенном им монастыре, бросив всякую надежду на свое возвра­щение при Дворе, но возвышаясь благородством духа. Этот монас­тырь называется (Новым) Иерусалимом и находится в 40 верстах от Москвы и только в 300 шагах от прежней обители. О падении Никона разные лица говорят различно. Вернее, приписывают его тому, что Никон очень уж много давал воли своему жадному до новизны уму, почему и впутал своим опрометчивым советом в швед­скую войну Московию, уже замешанную, по его же настоянию, в польскую. Притом для разогнания москвитянского невежества от­крыл еще в Москве училища латинского и греческого языков, уда­лил из церквей висевшие на стене против алтаря святые образа, принадлежавшие частным лицам, чтобы не сказывалось неприлич­ное пренебрежение алтарю, когда молельщики станут класть, по обыкновению, земные поклоны сим образам. < …>  За все это все возненавидели Никона и с обще­го желания требовали его ссылки. Он не нашел никакой защиты в расположении к себе Алексея, сердце которого давно уже понемно­гу отдаляли от патриарха, заронив неприязнь в него, жена царя и тесть, ненавидевшие Никона по особенным причинам. Те придвор­ные любимцы и прочие первые сановники так осетили со всех сто­рон доброго Алексея, что никому нельзя было добиться доступа к нему. А сами эти господа либо совсем скрывают от него вопли угне­тенных, крайние нужды государства, несчастные случаи с войском, либо же представляют их ему в таком виде, какой выгоден для их намерений. < …>

Мейерберг А. Путешествие в Московию // Утверждение династии. –                              М.: Фонд Сергея Дубова, Рита-Принт, 1997. – С. 120-121, 150-154