Характеристика Приска.

Очень жаль, что нам так мало известно о таком рассудительном, энергическом государственном человеке, каков был Приск. Независимо от доверия к нему своих: Максимина, Флора, Евфимия; независимо от того влияния, которое он имел на гуннских вельмож, братьев Скотту и Онигисия; уже одно то, что двор не впутал его в свой преступный замысел — говорит в его пользу. Вообще это личность, вселяющая к себе полное доверие. Посмотрите, как охотно, как откровенно тот грек, что водворился на Гуннской земле, встретившись с Приском, пересказывает ему свою судьбу и {4} высказывает свой мрачный взгляд на тогдашнее положение Византийской империи. Несмотря, однако ж, на то доверие, какое поселил он в пленном греке одним своим видом, в возражении, которое он делает этому греку, он является лицом официальным, истым дипломатом, и всемерно силится оправдать правительство от нападков, впрочем справедливо на него взводимых. Чтоб постоять за своих, Приску пришлось представить вещи в том виде, как они на бумаге, в пресловутом Римском Праве. Но грека не легко провести даже и греку: незнакомец отвечал Приску: «законы римские хороши, а начальство худо, не исполняет их» 11. Однако ж эти слова произнесены были сквозь слезы, а довесть до таких слез нелегко человека, довольного своей материальной обстановкой.

Взглянем на Приска, как на историка. Еще прежде, чем подвергнуть его критико-исторической поверке, уж чувствуешь, что он передает либо то, что видит, либо то, что знает из достоверных источников, и передает то и другое с полным пониманием дела. Как историк, он похож на тех людей, на которых мы, с первого взгляда на них, готовы положиться, как на людей изведанной правды. Представляя столкновение образованного, хоть и переродившегося мира греко-римского с миром грубым, полукочевым, выступавшим из степей и дебрей, он и не бранится безотчетно с варварским миром, как желчный Эвнапий, но и не идеализирует его подобно великому Тациту. Он описывает факты отчетливо, подробно, как внимательный самовидец; он разъясняет пружины с основательным знанием дипломата. Отчетливостью своею, желанием и уменьем сообщить только то, что верно и положительно, он достигает замечательного результата: показывает нам такую картину, в которой, при верности исторической, находим и много драматического. Вы видите у него Аттилу во всей надменной неприступности и во всей мелкой податливости азиатского деспота, смотря по тому, какие побуждения заставляют его действовать. {5} То он формалист, когда не терпит, чтоб римская посольская ставка раскинута была выше его ставки; то он справедливый судья своего народа. То воздержанный хозяин-хлебосол; то султан-многоженец. Все это в отдельных картинах: и, однако ж, кончите чтение и вы увидите живого Аттилу. Когда он историк, он перестает быть дипломатом: он выставляет потомству и притеснения, происходившие в империи по поводу налогов, и гнусную интригу, задуманную против Аттилы, и нападки грека на язвы отечества, и свой дипломатический ответ, и, наконец, самую двусмысленность и щекотливость своего положения, когда он вместе с Максимином составляя посольство, не знал, что в самом посольстве таятся люди, аккредитованные правительством на заговор против Аттилы. Он один из тех редких людей, которых можно назвать историками по призванию.

ОТЗЫВЫ О ПРИСКЕ:

1) Нибура, 2) Гизо, 3) Тьерри (Ам. ), 4) Венелина, 5) Бернгарди.

Приск постоянно пользовался уважением и симпатией первостепенных ученых. Приведем лестный отзыв Нибура: «Этот писатель, говорит он, далеко превосходит историков последующего века. Никому из историков лучших времен не уступает он дарованием, верностью, рассудком. Слог его изящен и довольно чист, чем заслужил он похвалу и современников и потомков: ему достались похвалы знаменитых мужей — Валуа и Гиббона 12». После отзыва первого исторического критика упомянем и Гизо, который нашел нужным представить слушателям и читателям своим весь отрывок об Аттиле, в дополнениях к своим знаменитым чтениям 13. Амедей Тьерри, в мастерском труде своем об Аттиле, избрал Приска главным своим источником. «Я желал, говорит Тьерри, схватить живьем черты великого варвара, до миража, производимого пылью веков между {6} историческими лицами и потомством, того миража, которому Аттила подвергся больше всякого другого. У меня был тут верный вожатый — Приск. Известно, что этот ученый грек, который состоял при миссии, отправленной в 448 г. Феодосием II под начальством Максимина к Аттиле, посетил всю Придунайскую Гуннию, и вошел в близкие сношения с Аттилой и с его женами; известно также, что рассказ о миссии, в которой он находился, сохранен почти in extento в любопытном сборнике о римских посольствах. Но не довольно хорошо известно то, что Приск, человек умный и толковый, наблюдатель настойчивый и тонкий (homme de sens et ď esprit, observateur opiniâ tre et fin), оставил нам рассказ, столько же занимательный, сколько и поучительный, свидетельствующий, что качества, обессмертившие Иродота, не погасли в греческих путешественниках V в. Приск и сделался исходною точкой наших исследований». Дальше, Тьерри делает любопытный параллель между Приском и Иорнандом. «Тут уж точка зрения не та, что в Приске, замечает он. Иная картина человека и времени. Рассматриваемый в прошлом, на расстоянии целого века, сквозь сильно опоэтизированные предания готов, Аттила является не более великим, чем в Приске, но более диким: это какое-то принужденное, театральное варварство: он утратил много исторической действительности. Со всем тем картина Иорнанда имеет особенную ценность для истории: в ней видим то скрытное брожение, которое с тех пор уж совершалось в германском предании, и которому надлежало примкнуть к циклу тевтонских поэм об Аттиле 14».

Покажем и невыгодные суждения о Приске, Юрия Венелина и Годфрида Бернгарди. Вставляя рассказ Присков о посольстве к Аттиле почти в целости в свои исследования о болгарах, Венелин говорит: «Сии записки с первого взгляда покажутся здесь неуместными; но как они писаны очевидцем, совершившим путешествие посреди гуннов, и срисованы, так сказать, с натуры, то для изыскателя и народописца они дра-{7}гоценный подарок 15». Казалось бы и похвала; подождите: вот что говорится в другом месте: «Отдавая полную цену (какую, неизвестно? ) запискам Приска, нельзя однако не заметить его непростительного нерадения к подробным наблюдениям над сим народом (гуннами) и его явного нелюбопытства. Кажется, он описал только то, что попадало под его глаза, а о прочем и не думал, и, заметьте, не только не означил имени ни одного селения, чрез которые проезжал, не полюбопытствовал не только осмотреть, но даже не наименовал столицы Аттилы, места своего посольства! Следствием сего нерадения было то, что впоследствии ученые не могли определить решительно места сего города 16». Вот приговор Венелина. Мало ли подробностей у Приска, об этом предоставляю читателю самому посудить из предлагаемого перевода. Странно, что Венелин утверждает это после того, как выписал 30 страниц из Приска, где почти все подробности. Несправедливо также о Приске сказать, будто он писал только то, что видел. Умалчивая о той части его истории, которая вне его рассказа о посольстве, так как приговор Венелина касается только этого рассказа, обратим внимание читателя на то, что и в этой части историк говорит и о таких предметах, которых не видал: о походе сына Аттилина, на другие гуннские племена, о давнишнем походе гуннов в Персию, о том, на каких языках говорят жители Аттилина царства, о судьбе архитектора-банщика, о судьбе грека, о предмете миссии западно-римской, о заговоре евнуха с послом Аттилы, и о многом подобном, что все было известно ему вследствие короткого знакомства с текущими делами государства, с архивами и вследствие расспросов, которые надо вести умеючи. Сообщая нам о суде Аттилы над подданными, историк описывает не одну только его личину. Когда заметил особенную ласку Аттилы к младшему сыну, он не замедлил разузнать и причину этого; услышав {8} песни, он не только передал то впечатление, которое они производили на слушателей и игру их лиц, но и содержание песен и т. д. Как же Венелин говорит, что Приск «не мог познакомиться с народом короче, ибо не понимая языка, поневоле был глухим ко всему его окружавшему?! 17». Венелин, увлекаясь любимыми мыслями и беспрерывными натяжками, иногда, однако ж, попадает метко: так меток, по-видимому, его укор Приску, что он не называет по имени посещаемых им местностей: но не должно забывать, что текст Приска дошел до нас в извлечениях, составляемых с особенною одностороннею целью, и что в подобных случаях историческая критика, представляя исследователю суждение о том, что есть в авторе, не позволяет судить о том, чего в нем нет.

Бернгарди причисляет Приска к тем писателям V века, «которые дают нам верное, беспристрастное, легко читаемое изображение придворной истории и иностранной политики: та и другая передается этими писателями с верным взглядом на дурное положение империи, и с свободным с их стороны приговором, но с слишком большими подробностями. Так Приск почти что наивен; значительнее его Малх и Зосим 18». В приговоре Бернгарди Приск, как описатель Аттилы, Феодосия, как этнограф-наблюдатель гуннов, нубов — исчез: вы только видите, отчасти простодушного рассказчика придворных интриг и дипломатических сношений, отчасти строгого их судью. Он поставлен ниже Зосима, который все почти заимствовал из других историков, тогда как Приск пишет либо по верному наблюдению, либо по точном расспросе лиц сведующих, либо на основании знакомства с государственной перепиской и с архивами.